Звонок президенту

Врать не буду. Днем Голованов встретил меня в редакции: — В девять будь у Юры в доме с цементными львами у Покровских Ворот.

— Что празднуем?

— Избавление человечества от бубонной чумы.

— Стоит того.

Биолог Юра Лифшиц в то время в одной из лабораторий проводил опыты над мышами. Часть из них в научных целях была заражена этой самой чумой и сидела в одной стеклянной банке, зато в другой проживали контрольные мыши, веселые и жизнерадостные вполне.

Закончив рабочий день, он, в соответствии с инструкцией, опечатал дверь, оставив притворенной форточку для поступления животным свежего воздуха, а сам, положив ключ в карман, прибыл на Таганку к углу переулка Маяковского, где у сдвоенного пивного ларька, именуемого в народе «спаркой», мы (без дам) поджидали его, чтобы обсудить эпидемиологическую обстановку в стране.

Едва осушив вторую (по 22 копейки за каждую) кружку, мы увидели подъезжающую милицейскую машину.

— Вот и даму подвезли, — сказал Венгеров, разглядев женщину на переднем сиденье.

— Это моя сотрудница, — сказал Лифшиц с тревогой. — Как она вычислила?

— Знает твои выгулы и водопои, — объяснил Харитонов.

— Что-то рано милиция, — заметил Голованов и ошибся. Оказалось, что неопознанный кот, прельстившись несозревшими плодами науки, проник в лабораторию через злополучную форточку и, опрокинув на пол одну из банок, ушел с добычей в город. Остальные мыши расползлись по зданию. Контрольные или зараженные — никто не знал.

Юра уехал с милицией, оставив нетронутой третью кружку.

— Интересно, через сколько лет наш друг Лифшиц ее допьет? — задумчиво сказал Голованов.

Кот, однако, оказался не дурак и поел мышей не больных, а здоровых, как мы с вами. И вот теперь друзья собрались в комнате огромной коммунальной квартиры, чтобы отпраздновать это событие.

Едва выпили за судьбоносный для нашего товарища выбор неизвестного кота, как с газетного дежурства приехал Ярослав Кириллович Голованов и сообщил, что «Комсомолка» на своих страницах напечатала обращение к президенту Никсону с требованием немедленно вывести войска из Вьетнама, предложив десяти миллионам своих читателей вырезать заметку, запечатать ее в конверт и отправить в Вашингтон. Ну, все отправили…

— Представляете, — быстро догнав нас, сказал Голованов, — почту от этого вброса немедленно парализовало. Никсон сидит один на один с «ястребами», без доброго совета. Выскакивает к двери, заглядывает в ящик — не пишут!

Все выпили и расстроились. Или наоборот. Расстроились и выпили.

— Что делать, Слава? Как спасти ситуацию?

Кириллыч нагнулся к столу:

— Можно сориентировать его одним-двумя словами. Телефон ведь работает.

— Выпьем за доброе дело и пойдем, — сказал Харитонов, глядя на меня, и одобрительно, но сильней, чем нужно бы, хлопнул по спине. А Голованов, бережно и решительно взяв за плечо, вывел в огромный общий коридор, где на ящике для обуви стоял телефон, и, усадив на детский стульчик с коричневым коленкоровым сиденьем, проговорил с гражданским пафосом:

— Комиссар Белышев лишь дернул за веревочку шестидюймовки. Ответственность за выстрел несет вся команда «Авроры». Мы — твоя команда!

Некоторые кивнули.

— Много не наговаривай, а то у меня здесь есть недружественная соседка. Она сживет меня со свету, — обреченно сказал хозяин.

Голованов произнес:

— От винта! Ключ на старт! — и набрал 07.

— Слушаю вас.

— Международную, пожалуйста.

Компания в целом одобрила мою решимость.

— Международная слушает. Что у вас? — раздался в трубке женский голос.

— Нам надо поговорить с Соединен-ными Штатами Америки.

— Минутку подождите, я узнаю.

Все пять дверей Юриных соседей по коммуналке приоткрылись и застыли.

— Восток, Запад? — спросила телефонистка.

Я посмотрел на Голованова. Научный обозреватель крупнейшей ежедневной газеты, он должен был знать. И он знал!

— Восток, город Вашингтон.

— Там номер или по справке?

— По справке.

— Адрес?

— Адрес? — повторил я.

— Говори, — твердо сказал Голова-нов: — Вашингтон, округ Колумбия, Пенсильвания-авеню, дом номер… Да, господи, белый такой дом. Там знают.

Я транслировал это сообщение.

— Не слышу, громче, повторите, какой дом.

Пришлось закричать в трубку:

— Белый, белый такой дом.

— Тише ты, — строго сказал Юра, показывая на приоткрытые двери.

— С кем будете говорить? — после паузы спросили с телефонной станции новым, но все еще женским голосом.

— Давай! — сказала команда «Авроры», и я дернул за веревочку.

— Будем говорить с Никсоном.

— С кем?!

— С Ричардом Никсоном, президентом США!

Канонада захлопывающихся дверей потрясла темный высокий коридор старого московского дома. Соседи закрывались на ключ и гасили свет.

— Ну, — сделал заявление хозяин, — мне здесь больше не жить!

— Не боись, Лифчик, все зависит от того, как разговор сложится, — успокоил его Венгеров. — Может, тебе вообще индивидуальный телефон в комнату поставят.

Молчание в трубке было долгим. Потом что-то щелкнуло, и спокойный мужской голос спросил:

— Зачем вам президент?

Я повторил вопрос обществу.

— Нам-то президент вовсе не нужен, — заявил тонкий стилист Голованов. — А о чем мы будем говорить — наше дело!

— Не залупайся, Славик, — строго сказал Венгеров. — Главное — выйти на связь.

— Мы хотим ему сказать все, что думаем о вьетнамской войне. Соединяйте!

— Подождите у телефона, мы узнаем…

В коридоре стало тихо, как в тыкве. В осанке моих друзей появилась лихость, во взглядах — гордость за успешно начатое дело. Ожидание, однако, затягивалось. Вопрос об окончании войны во Вьетнаме висел на тонком волоске телефонной жилы. Вдруг раздался требовательный звонок в дверь. Переговорщики тревожно переглянулись.

— Все! — сказал Юра мертвым голосом. — Это вам не кот мышей съел.

— Открывай, — решительно сказал Голованов. — Иначе сломают дверь. Лишние деньги на ремонт.

— Какой теперь ремонт?

Звонок повторился.

На пороге стояли две актерки, знакомые Венгерову, Лифшицу и Харитонову еще по театру МГУ «Наш дом».

— Что грустите, мальчики? — жизнерадостно спросила та, что была крупнее, помахивая бутылкой «Столичной».

— Женя! — нервно сказал Голованов Харитонову. — Водку — в холодильник, их — в комнату. И на ключ!.. Ну? — обратился он ко мне, не понижая регистра.

— Молчат.

— В Америку звонят, советуются с коллегами из ЦРУ, — предположил Венгеров. — Ох, что завтра будет делаться на биржах. Может, уже началось.

Все с интересом посмотрели на Юлика. В это время трубка ожила.

— Мы связались с Америкой…

— О!

— …Президент спит.

— Только не надо делать из нас идиотов! — высоким голосом закричал Голованов. — Между Москвой и Вашингтоном семь часов разницы. Здесь двенадцать ночи, значит, там еще рабочий день… Хорошо, пусть соединят с вице-президентом!

— Все спят! — ответил телефон. — У них был трудный день, ребята. Все устали. Вы тоже ложитесь. Утром позвоните.

И гудки…

— Да они в сговоре. Так мы не кончим войну, — махнул рукой Голованов, и все потянулись в комнату.

— Ну-у, и с кем вы так долго болтали? — игриво поинтересовались дамы. — А мы хотим чаю. Где у вас десерт?

Венгеров взял гитару и вопросительно посмотрел на хозяина. Юра задумчиво смотрел в окно на Чистые пруды.

— В холодильнике, — вспомнил Голованов.

Под гитарную версию бессмертной токкаты и фуги Баха, на которую Венгеров положил слова «То ли рыбку съесть…», десерт был вынут из холодильника, разлит по стаканам и постепенно выпит.

— Не дали спасти мир, — пробормотал Голованов.

Проснулся я раньше других. Дамы ушли, а команда «Авроры», сморенная борьбой со спецслужбами, но не покинувшая своих постов за столом, спала в разнообразных позах, напоминая полотно Кукрыниксов под названием «Конец». Жажда погнала меня в общую кухню, где на одном из шести столов была обнаружена початая бутылка «Можайского» молока. Спасая организм, я выпил молоко и вернулся в комнату, чтобы поставить хозяина в известность о проступке.

— Ты меня убил, — сказал Юра, проснувшись. — После звонка Никсону недружественная соседка увидит, что выпили ее молоко, и я — бомж!

Опечаленный неудачными переговорами с президентом и неловкой историей с «Можайским», я отправился в коридор, чтобы обуться и уйти домой, но, зашнуровывая ботинки, увидел в ящике для обуви небольшой, словно припрятанный на утро, пузырек с молоком. «Странные нравы в этой квартире», — подумал я и, желая отвести удар от Юры, вылил это молоко на кухне в выпитую мной пустую бутылку, тем самым исчерпав инцидент.

Через две недели, вернувшись из командировки на Чукотку, я встретил Голованова в коридоре редакции:

— Ну, ты молодец!

— Да я что — комиссар Белышев. А идея-то была твоя.

— Положим, к тому, чтоб влить аппретуру «Сочи» для чистки белой парусиновой обуви в бутылку из-под молока, старик Голованов никакого отношения не имеет.

— И что? — похолодел я.

— Отравление на фоне звонка в Америку. Героические врачи, несмотря на твои усилия, спасают жизнь соседке.

— А Юра?

— Лифчик съехал в тот же день. Зашел к знакомой девушке. Задержался. И теперь женится. Мы приглашены… — сказал Голованов. — Все-таки одно доброе дело сделали. Хотя… кто знает? — и задумался о чем-то своем.