Интервью вдовы контр-адмирала Вячеслава АПАНАСЕНКО на фоне выступлений участников слушаний в Общественной палате РФ
Ирина и Вячеслав Апанасенко. Фото из семейного архива
21 марта — 40 дней со дня смерти контр-адмирала Вячеслава Апанасенко. 40 лет исполнилось бы нынешним летом его браку с Ириной Кирилловной, которая пока еще с большим трудом привыкает к тяжелому слову — «вдова». Напомню: 66-летний контр-адмирал находился в терминальной стадии рака поджелудочной железы. Он застрелился из наградного пистолета ПСМ в день, когда жена вернулась из поликлиники ни с чем, — после многочасового ожидания ей так и не удалось получить последней подписи на рецепте обезболивающего наркотического лекарственного средства(см. «Новую газету», № 16 от 14 февраля 2014 г. — «Прошу никого не винить, кроме Минздрава и правительства»).
Спустя почти месяц после трагедии в Общественной палате РФ состоялись слушания под общим названием «Выбор адмирала Апанасенко: право на жизнь без боли». Здесь собрались врачи, депутаты Госдумы, представители Минздрава, Федеральной службы по контролю за наркотиками, пациентских и благотворительных организаций. Слушания начались с выступления дочери адмирала, Екатерины Локшиной, которая зачитала собравшимся письмо своей мамы, Ирины Апанасенко: «…Печальная история нашей семьи похожа на тысячи других… От вас зависит дело огромной важности — создание закона о беспрепятственном, неотложном обеспечении онкобольных болеутоляющими лекарствами. Сделайте так, чтобы люди прощались с жизнью не скрученные и не приниженные нечеловеческой болью...»
Масштаб трагедии
По данным за 2010 год, наша страна занимала 81-е место в мире по среднему на душу населения потреблению наркотических средств в медицинских целях. В странах Европы и Америки потребление опиоидных анальгетиков по показаниям врачей больше в 100 (!) раз.
Вывод: большая часть наших больных уходит из жизни в невероятных муках. Уже подсчитано: из 230 тысяч, умирающих от онкологии и ВИЧ, необходимое обезболивание не получают 80,3%, то есть 183 тысячи человек. Эти цифры привела в своем выступлении в Общественной палате руководитель Центра паллиативной помощи онкологическим больным МНИОИ им. Герцена Гузель Абузарова.
По сути, о том же говорила представительница ФГУП «Московский эндокринный завод» Зухра Нигматуллина: в России есть регионы, которые вообще ни разу не заявляли о своей потребности в опиоидных анальгетиках! Обеспеченность нуждающихся в обезболивании необходимыми препаратами составляет всего 12 процентов среди онкобольных и 9 — среди пациентов со СПИДом. Притом что у завода есть практически вся необходимая линейка препаратов для обезболивания.
Чудовищный парадокс: с одной стороны — адская боль людей, с другой — формально отсутствующая потребность на лекарства, способные с этой болью побороться. О том, как и почему это происходит, уже многое сказано. Существует сложный, запутанный клубок противоречий разных межведомственных организаций. Но как справляются больные люди?
Главный врач Самарского хосписа Ольга Осетрова рассказала на слушаниях о результатах опроса, который она вместе с коллегами провела среди онкобольных и их родственников. Анализ ответов дал несколько групп, одна из самых крупных — доверчивые, законопослушные люди. Когда боль достигает предельного порога, они спрашивают у доктора: «Что делать?» И часто слышат в ответ: «Ну а как вы хотели, у вас же рак, это больно всегда. Наркотики колоть плохо, станете наркоманом. Терпите». И люди терпят.
Вторая группа, тоже большая, — люди, которые знают, что положено обезболивающее, но у них ощущение, что их бросили: «Пока был здоров, всем был нужен, а теперь… никому». Либо они опасаются конфликта, боятся остаться совсем без внимания врача.
Третья группа — люди, у которых нет сил куда-то идти, требовать. Муж одной из пациенток, уже ушедшей из жизни, сформулировал это так: «Сначала нет сил, а потом это уже не нужно».
— Наши пациенты ранены и сами с поля боя не выйдут. Они могут не прийти, даже если им дать правильную информацию об обезболивании, к ним нужно идти, — сказала, заканчивая свое выступление, главный врач хосписа. И добавила, что за свой многолетний опыт работы узнала только о двух людях, которые нашли какой-то выход самостоятельно. У нее был пациент, который на протяжении 2 лет ездил в Израиль каждые два-три месяца. Там ему доктор назначал обезболивающие пластыри, он их там же закупал и привозил. И два-три месяца нормально жил, без боли. Вторым человеком, нашедшим самостоятельный, но другой выход, доктор назвала контр-адмирала Апанасенко…
«По сроку подлодка всплывет»
Первое, что можно увидеть в квартире Вячеслава Апанасенко, — фотографии детей.
— Мы с Вячеславом Михайловичем назвали это стеной радости, — говорит, поймав мой взгляд, Ирина Кирилловна Апанасенко. — Это наши внуки. Пятеро. От двух дочерей. Трое — дети Кати, а вот эти двое — дети нашей младшей дочери, Ксюши.
Внуки, если говорить о линии женской, — москвичи в десятом поколении. Сам адмирал родился в Белоруссии, жить самостоятельно начал в 13 лет, уехал за несколько десятков километров от родительского дома в Витебск, учился в станкоинструментальном техникуме. Был там самого низкого роста — 148 сантиметров, весил 38 килограммов. Сам себя вырастил — занялся боксом и классической борьбой, превратился в одного из самых спортивных студентов. Денег не хватало, есть все время хотелось, там он и научился так жарить картошку, как впоследствии за всю жизнь не удавалось этого сделать его жене.
— Он ее жарил без масла. У меня ни разу не получилось.
— Так он варил ее, может быть?
— Нет, именно жарил, а как — не говорил.
— Он вообще умел что-то приготовить дома?
— Может быть, и умел, но держал это в тайне. Он вообще был домостроевцем, особенно в молодости. Мне было особенно трудно с ним жить на Севере — 8 лет. Потом он расслабился, но девочек очень строго воспитывал. Его идеалом было по три приборки на день, после еды, и к вечеру — приборка генеральная.
— Уборки?
— В плавании на подводной лодке, которое называлось «автономка», у них были именно «приборки». И здесь уже, в Москве, то же самое, в этой нашей единственной квартире, которую он смог получить.
— Трудно в это поверить, я читала, но не могла запомнить названий всех его регалий и орденов. Помню, что был начальником штаба вооружения ВМФ…
— Ну да, а квартиру эту двухкомнатную смог получить только уже на склоне лет, но необычайно этим гордился. Своя, наконец! Всю перепланировку придумал сам.
— Он долго болел?
— Два года назад, зимой у него было сразу три подряд простудных инфекционных заболевания. А после начались боли. Сделали УЗИ — небольшая эхогенность, врач сказал, что ничего страшного, это возраст. А боль все держится, снова к врачу пришли. Он сказал, что, наверное, гастрит, посоветовал пропить «Альмагель». И в это время отец Вячеслава Ивановича умер в Белоруссии. Он очень сильно переживал. Поехали хоронить, вернулись в Москву, а когда еще раз приехали, уже на 40-й день, муж не мог спать всю ночь: началась необычно сильная боль. Наутро в белорусской больнице УЗИ показало опухоль поджелудочной железы. Приехали в Москву — и сразу в Пироговскую больницу. МРТ подтвердил диагноз… Сказали, что надо срочно оперировать. После операции, которая прошла успешно, он как-то мгновенно сильно похудел. Уже дома, после больницы, стали вместе искать рекомендации, как жить дальше, как питаться. К сожалению, у врачей мы не находили ответа. Брали в интернете разные диеты — компоновали. Он понимал, что излечения не будет, при таком диагнозе в нашей стране люди не живут дольше, чем полтора года. Но он верил, что правильным образом жизни можно эту жизнь продлить немножко. И мы с ним это обсуждали, открыто и спокойно. Мы провели последнее с ним лето на даче все вместе — с семьями дочерей. Все замечали, что Вячеслав Михайлович как будто специально ходил и смотрел, где ему что доделать, прибить, подремонтировать, — он до последнего момента думал о том, как нам все оставить готовым, удобным. И здесь, в квартире, чуть больше месяца назад повесил новую лампу в коридоре. Сказал: «Эта будет тебе долговечнее».
— Как вы реагировали? Это же больно, наверное, было слышать?
— У меня уже было достаточно времени, чтобы над собой поработать. А больно другое. Для меня самое тяжелое — это представлять его последние минуты. Он всегда любил тепло, а когда так сильно похудел, на 20 килограммов, ему было все время холодно. Я там спать не могла, мне нужен свежий воздух. Думаю, он не спал всю свою последнюю ночь. А я спала на лоджии. Спала — вот что мне больнее всего. Не могу думать без содрогания… как он все взвешивал, писал эту записку о том, что делает это, чтобы избавить своих родных от страданий.
Он не мог себя представить беспомощным. Читая о том, что сильные болеутоляющие могут дать непредсказуемые реакции, сделать человека истеричным, агрессивным или даже превратить в овощ, — он заранее просил у меня прощения. Если станет не таким, какой он есть на самом деле.
— То есть он боялся наркотических лекарств?
— Да, опасался, но, с другой стороны, боль дошла уже до такой степени, усилилась настолько, что он чисто физически даже какую-то полноценность свою терял. У него всегда был очень громкий голос, а теперь говорил еле слышно. У него, всегда прямого, спортивного человека, даже походка стала такая — шаркающая. Мы поздно узнали о том, что с болью надо бороться с самого начала.
— А что, врачи не говорили вам об этом?
— Нет, а он, как человек, привыкший к испытаниям, старался, сколько мог, боль превозмочь. Терпел. Но в последний месяц это делать уже было невозможно. Обратились за помощью, выписали «Трамал», потом обезболивающие пластыри. Ничего не помогало. В нем стала появляться какая-то сосредоточенная отрешенность. Он что-то обдумывал, я тогда полагала, что это связано с его состоянием. И если прежде были у нас какие-то разговоры, в которых присутствовало что-то душевное, то в последние дни была отстраненность. Я вызвала врача из хосписа, он сказал, что в нашем случае поможет теперь только морфин. Выписать его может только онколог из поликлиники, но сил идти туда у мужа уже не было. А на дом онколог выезжает только раз в неделю. А после него надо вызвать в этот же день участкового терапевта. Я все спрашивала: «Если онколог из вашей поликлиники, то зачем отсюда же терапевта вызывать?!» Мне в ответ: «Вдруг у вас больной в больнице, а вы выписываете лекарства». — «Так ваш же онколог уже видел, что дома, почему же ему не поверить?!» Говорят: «Он только подтверждает, что нужно это лекарство, а терапевт подтверждает, что больной на месте и что жив».
— Еще летом был подписан приказ Минздрава РФ о том, что теперь рецепты на наркотические обезболивающие разрешено подписывать одному врачу.
— Нам об этом никто не говорил. Я теперь узнаю, через какой-то сайт, что заместитель мэра Москвы просил, оказывается, у меня прощения. И Минздрав просил. Никто ко мне не обращался. Мне это не нужно, но странно узнавать, что передо мной, оказывается, извинились. Какие-то просто идут потоки лжи, вот было опубликовано, что жена контр-адмирала, придя к вечеру, не успела получить лекарства. Получается, жена сидела, красила ногти, а к вечеру только собралась в поликлинику. Мне было сказано четко: приходить в 3 часа дня, и ровно в 3 я стояла у двери заведующего терапевтическим отделением. Она очень долго оформляла все эти рецепты и бумаги. Меня гоняли без конца с этажа на этаж, как выяснялось, абсолютно бессмысленно, довели до слез. Я говорю: «Вы же люди в белых халатах, как же так можно?! Если я узнаю, что у вас есть тайная директива сокращать народонаселение, — не удивлюсь. Потому что я, наверное, за мужем следом слягу после таких ваших действий!» К концу дня я сидела у заведующей уже красная как рак, с высоким давлением. Было без пяти 6 вечера, когда она сказала, чтобы я оставалась ждать, что сама пойдет и подпишет рецепт у замглавврача. Вернулась со словами: «А она уже ушла. Приходите завтра в 8 утра — будет готовый рецепт».
— После случившегося кого-то сняли с должности, кому-то объявили выговор…
— Я не знаю, виновны ли те, кого наказали. Я читала фамилии — они мне ни о чем не говорят. Там же для рецепта на морфин собирался целый консилиум, и врачи, и медсестры. У них там куча каких-то журналов, в которые надо все записывать. Нужными чернилами заполнять. При мне все происходило, я слышала, как кто-то вспоминал, что в декабре надо было в такую-то тетрадь заносить данные, а теперь уже не надо. Кто-то задавался вопросом: а вдруг надо? И никто ничего не знает. И все боятся.
Они мне сами рассказывали, что в аптеку, которая здесь же, в поликлинике, расположена, ворвались как-то два человека, предъявили документы. Крикнули: «Никому не двигаться!» Один стоял плотно к двери, чтобы никто не вошел. Другой — все проверял: там если рецепт с красной полосой у кого-то завалился под стол — подсудное дело…
Вернулась я домой, муж сидел на кухне. Посмотрел на меня, выслушал… Он часто в последнее время вспоминал песни о подводниках, там есть такие слова: «Прощай, небосвод, уходим под лед… по сроку подлодка всплывет…» И еще: «Борется стойко команда с морем, врагом и огнем...» Может быть, в этот момент на кухне он подумал о том, что он боролся стойко столько, сколько мог. И что из-под этого льда подлодке не всплыть…
Он же до последнего работал, создал две организации: «Братство ракетчиков-артиллеристов» и «Содружество ветеранов подводников Гаджиево». Даже когда уже совсем было плохо, говорил: «Это последнее, от чего я откажусь...» Я пыталась поставить себя на его место много месяцев назад — я бы на многое плюнула бы, просто от безысходности. На свой внешний вид, может быть, а он — нет! Брился каждый день — чистая пижама, чистый халат. За столом с салфеточками… Он все время думал о нас. Он же… прежде чем выстрелить, постелил на подушку клеенку. Чтобы не запачкать…
Галина Мурсалиева, обозреватель «Новой»
Прямая речь
Из выступлений на слушаниях в Общественной палате «Выбор адмирала Апанасенко: право на жизнь без боли»
Президент Фонда помощи хосписам Нюта ФЕДЕРМЕССЕР:
— От 80 тонн нелегального оборота медицинские наркотики — это всего 0,4%. Мы доверяем врачу жизнь, но мы не доверяем ему ампулу с морфином. Кроме нормативно-правовых документов нужно еще заниматься разъяснительной деятельностью. Когда в региональное министерство, а затем в клинику приходят бумага за бумагой — акты, распоряжения, — кроме паники, это не вызывает ничего. И единственное желание руководящих работников сферы здравоохранения — это найти самую ужасную бумажку, где написано больше всего «нельзя», — и действовать в соответствии с ней.
Директор Фонда «Подари жизнь» Екатерина ЧИСТЯКОВА:
— Врач оказался у нас в ситуации, когда ему вроде бы разрешили что-то, но тяжкую ответственность не сняли. А тяжкая ответственность — уголовная. За нарушение при выписывании рецепта грозит 26-я статья УК РФ.
Начальник Управления по предупреждению преступлений в сфере легального оборота наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров оперативно-разыскного департамента ФСКН России Елена МАСЛОВСКАЯ:
— Хочу отметить, что ФСКН России не борется с врачами. А борется только с незаконным оборотом. И никоим образом ФСКН России не устраивает никаких проверок. Ни в коем случае врачам, аптекарям не нужно бояться ФСКН. Необходимо создание таких условий, чтобы врач боялся не выписать рецепт, когда это положено больному.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»