Взять языка

Технология «спасения» Крыма показала, что в искусстве военно-политической провокации ничего не изменилось со времен Вестерплатте (полуостров на берегу Балтийского моря близ Гданьска, где с 1 по 7 сентября 1939 года проходила героическая оборона польского Военно-транзитного склада) и ультиматума буржуазной Литве. Демонстрация Виталием Чуркиным на Совбезе ООН просьбы Януковича о вводе российских войск полностью соответствует жанру. С одним уточнением: Янукович, с формальной точки зрения, является законным президентом.

Киев вообще, можно было бы сказать, в чем-то облегчил Москве задачу — если бы ей надо было ее облегчать.

Вся политическая контридея Москвы сводилась к тому, что Майдан — это сплошь «Правый сектор» и прочие бандеровцы со всеми вытекающими последствиями для юго-восточных регионов. В качестве несомненного доказательства была явлена немедленная отмена победителями закона о региональных языках, которым, естественно, считался русский.

В России уже могли забыть, что в Украине страсти по этому закону два года назад стали поводом для многодневных парламентских потасовок. Закон был принципиален — не с точки зрения, конечно, языковой практики, а как знак окончательного утверждения во власти Януковича. Суть закона никого особенно не интересовала и ни на что не влияла. Язык, являющийся родным для 10 процентов населения региона, получает определенные льготы, никоим образом, впрочем, не сужающие сферу государственного языка — все это соответствует духу европейской Хартии региональных языков.

В украинском варианте, правда, имелись нюансы. Авторы закона не пытались скрывать, что под региональным имеется в виду прежде всего русский язык, что вызвало недовольство других диаспор. Но с практической точки зрения этот закон лишь фиксировал сложившееся в Крыму или Донецке положение вещей. Просто в битве за политические символы «оранжевые» тогда проиграли, а теперь взяли реванш.

А революция без реванша — что война без провокации. И тому, кто в нежелании украинцев вставать с колен вместе с нами видит несомненное предательство и фашизм, эта объективность — как гуманитарная помощь. Можно называть Майдан «бандеровским» на том основании, что он легализовал «Правый сектор», и упрямо не замечать, что на Майдане есть все, кем богата нынешняя Украина: националисты, романтики, гопники, либералы, бездельники. Юлия Тимошенко, прибыв на Майдан, приняла его за продолжение своего «оранжевого» дела и фатально ошиблась: Майдан десятилетней давности считал своим успехом победу своих лидеров, той же Тимошенко. Сегодня ему на своих лидеров наплевать, потому он и говорит о полной перезагрузке того, что не перезагружается, может быть, за поколение. Реальность, лживая, жизнелюбивая и воровская, и запутывалась в тугой узел годами, она изживала себя на глазах, и процесс несимпатичен. И можно в этом процессе видеть одного Дмитро Яроша, а можно видеть, сколь невелика его реальная ниша.

Революция победила, но в любой революции зреют зерна контрреволюции, хотя бы потому, что клубок неразрешимых противоречий распутывают не самые приспособленные к этому люди — а где в таких сюжетах берутся приспособленные? К тому, что все рухнуло, не была готова ни одна сторона, и теперь, конечно, можно требовать от Турчинова исполнения закона и потешаться над нелегитимностью всей нынешней системы украинской власти. Она в самом деле такова, чем опять же облегчает Чуркину написание тезисов для выступления на Совбезе ООН. Формально все так. Импичмента не было. Но ведь нет и закона об импичменте. Потому не очень законен и сам и.о. президента Турчинов, и правительство, которое Рада не могла назначать, потому что Янукович так и не подписал новую конституцию, по которой Рада могла это делать.

А теперь, как выяснилось, он написал письмо Путину. Не важно, писал или нет. Важно, что имел формальное право, и новую власть можно упрекать и обличать в чем угодно, но уж точно не в том, что они дали повод. Хотя с формальной точки зрения — дали.

А отмена закона о региональных языках, кстати, в силу не вступила. И.о. президента ее не подписал. К тому же и.о. президента тоже не очень легитимен. Но это, как выясняется, уже не важно.