Страшный опыт самопожертвования и мужества в стихах забытого поэта
Окончательно с блокадой было покончено 27 января в 1944 года. А на следующий день — 28 января — в Ленинграде родился Олег Шестинский. Только случилось это второе событие не в 1944-м, а в 1929 году. И потому он оказался в блокаде 12-летним мальчишкой, а вышел из нее уже 15-летним подростком. Тогда же и написал свои первые стихи. Конечно, о блокаде.
Многие его товарищи не дожили до счастливого дня 27 января 1944 года и навсегда остались самыми невинными и горькими жертвами войны. Эти мальчишки не были солдатами, но наравне со взрослыми сбрасывали с крыш в песок так называемые «зажигалки», помогали своим семьям выживать в условиях голода и холода. Это последние блокадники, немногие из них дожили до наших дней.
Шестинский не дожил четыре с половиной года. Сейчас ему исполнилось бы 85. А с 15-ти до 80-ти он считал своим долгом постоянно писать о блокаде, о своих погибших друзьях — в стихах и прозе. Страшный опыт блокады, самопожертвования и мужества (как и случаи человеческого падения) бесценен в понимании природы человека вообще.
Но многие не хотят слышать о страшном. Потому даже знаменитая «Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина всерьез не прочитана. Забыты и ранние, самые болевые и искренние, блокадные стихи Олега Шестинского. Пытаясь восполнить этот пробел, публикуем сегодня некоторые из них.
Олег ШЕСТИНСКИЙ
Ленинградская лирика
1
О, детство!
Нет, я в детстве не был,
я сразу в мужество шагнул,
я молча ненавидел небо
за черный крест,
за смертный гул.
И тем блокадным
днем кровавым
мне желтый ивовый листок
казался лишь осколком ржавым,
вонзившимся у самых ног.
В том городе, огнем обвитом,
в два пальца сатана свистел…
Мне было страшно быть убитым…
Я жить и вырасти хотел!
2
Мы были юны, страшно юны
среди разрывов и траншей,
как мальчики времен Коммуны,
как ребятня Октябрьских дней.
Мы познакомились с вещами,
в которых соль и боль земли,
мы за тележкой с овощами
такими праздничными шли.
Нас не вели за город в ротах,
нас в городе искал свинец…
О, мужественность желторотых,
огонь мальчишеских сердец!
Там «юнкерс» падал, в землю
вклинясь,
оставив дыма полосу…
Те годы я мальчишкой вынес
и, значит, все перенесу.
3
Я песни пел, осколки собирал,
в орлянку меж тревогами играл.
А если неожиданный налет,
а если в расписанье мой черед,
то, с кона взяв поставленный
пятак,
я шел с противогазом на чердак.
А было мне всего тринадцать лет,
я даже не дружинник,
просто — шкет,
но «зажигалку» я щипцами мог
схватить за хвост
и окунуть в песок.
1954—1958
***
Мальчики блокадного закала,
вот уже нам тридцать, однолетки,
волос буйным был,
а ныне редкий —
это жизнь нас за чубы таскала.
Нас не награждали орденами,
и не нас прославили салюты…
Были ночи черны, зимы люты,
смерть ходила всюду вместе с нами,
вместе с нами в школу заходила,
вместе с нами в очереди стыла.
От разрывов тяжких глохли уши,
наши лбы прорезали морщинки —
в мудрость жизни первые
тропинки…
Так мужали души,
наши души.
1958
Хлеб
Он был безвкусным, ноздреватым,
а нам, в те дни его рабам,
казался настоящим кладом
и липнул мякишем к зубам.
А без него старели дети,
мать засыпала мертвым сном…
В нем,
черством, вечном и ржаном,
открылась мне блокадным днем
суть человеческих трагедий.
1957
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»