«Буду работать с адовым прошлым»

— У меня появился мобильный телефон ,но я его даже в руках не держала, потому что мне до сих пор кажется, что я нахожусь под конвоем. Все время чем-то занимаюсь, не могу присесть. Я чувствую, что огромная работа предстоит. Сложно одновременно чувствовать и осознавать.

— Нормально. Красноярск — это совершенно другая история, чем Мордовия. По другому построена вся система, и они действительно ее активно реформируют еще с начала нулевых. Может быть, тоже есть какие-то скелеты в шкафу, я их не исключаю. Но так в целом — я видела отношение ментов к себе и к другим осужденным, и то, что я видела — это касается моего выхода — все прошло очень гладко. Я взяла те вещи, которые посчитала нужным взять, книги, мне помогли их вынести, все нормально.

— Ну, я приехала и, действительно, было не очень хорошо со здоровьем. Сначала голодовка, потом меня сразу увели на этап, и не было времени нормально оклематься. А в больнице я уже пришла в себя. Есть еще какие-то вещи, которые необходимо подлечить, но это все решаемо, ничего экстрасерьезного. Я думаю, что справлюсь.

— Да, это было бы идеально. Я считаю, без этого мало что может измениться в Мордовии. Либо надо его перевоспитать, но я боюсь, это не получится. К тому же я действительно здесь в Красноярске побыла и поняла, что самое главное — это реальная человечность в людях, которые представляют эту систему. Если требовать просто соблюдения закона без требования человечности, то это будет очень жестоко. Потому, что можно просто тупо соблюдать закон и издевательски его соблюдать: у них есть на это ресурсы, они могут соблюдать его так, что ты будешь жить очень плохо, ты будешь обречен. Если не будет реально гуманного отношения, а его нельзя выбить какими-то средствами. Поэтому у меня экстренная задача: как-то заставить людей, которые сейчас работают в уголовно-исполнительной системе, уважительно относиться к другим людям. Сумасшедшая задача!

— Все, что я могу делать сейчас — это в первую очередь, конечно, давать понять тем чиновникам, которые сидят там, что их действия неверны. Я хочу разрушать круговую поруку, я пыталась — и кое-что получилось в Мордовии. Я смогла вытащить ужас, который там творится, на свет, на волю, об этом, действительно, заговорили. И думаю, местным органам будет уже сложнее отбиваться. Я хочу, чтобы и другие люди говорили — те, кто, вероятно, уже освободился. Когда они находятся там, это слишком опасно. И есть люди, которые делали это вместе со мной, есть люди, которые уже готовы это делать. Поэтому я абсолютно не одна, и ровно поэтому я могу делать те заявления, которые я делаю сегодня. Уже есть определенная команда, и думаю, что через некоторое время мы уже сможем делать что-то реальное.

— Да. Она, собственно, уже функционирует в некотором виде в Мордовии. Но я не хочу делать заявлений и выводов, пока не поговорю с некоторыми людьми не увижу их. Думаю, исходя из своего безумнейшего совершенно опыта, смогу подсказать людям, которые находятся в местах лишения свободы, что следует делать.

— Ни в коем случае не как потерянные. Изначально, когда меня сажали, у меня были тяжелые разговоры с оперативниками из Центра Э, которые ко мне приходили. Когда они пытались меня раскрутить на признание вины, они говорили: «Понимаешь, что ты сейчас потеряешь свои годы жизни, ты потеряешь свои юные годы здесь, в заключении». Отлично, а зачем мне эти «юные годы» как не для приобретения опыта? Я не собираюсь тратить это время впустую. Я всегда старалась делать так, чтобы дни были наполнены чем-то осмысленным. В тюрьме это не всегда удавалось, потому что это страшная система… Нет, она не везде одинаковая, важно подчеркнуть, что здесь, в Красноярске, она немножко по другому построена.

Из самого ужасного нужно извлекать опыт. Германия из своего прошлого смогла извлечь опыт, а мы из своего, из сталинского, закалки от авторитаризма не извлекли. В общем, я буду работать с этим адовым прошлым.

— Сейчас я планирую пообщаться с мамой и бабушкой, они здесь, со мной.