Подлинная история «Денискиных рассказов»

Мы переехали в «правительственный дом». В нем в огромных квартирах жили министры, маршалы и всякое другое начальство. Эти квартиры парадными дверями выходили на парадную лестницу, с малиновыми дорожками, которые были пришпилены к мраморным ступеням латунными прутками с шариками на концах, а кухней выходили на черную лестницу без лифта.

А прислуга — то есть дворники, водопроводчики, шоферы и охранники — жили в подвальных коммуналках. Эти коммуналки выходили только на черный ход. Поэтому вход в нашу квартиру был через кухню.

Мы жили в такой коммуналке, потому что мой дедушка Вася был шофером в правительственном гараже.

Этот дом был построен давно, еще при царе. Тоже для богатых людей.

Моя бабушка Аня — жена дедушки Васи и мамина мама — рассказывала: когда она была совсем молодой — а это было сто лет назад! — она работала «конторской барышней». То есть секретаршей. Она шла на работу как раз мимо этого дома. И видела, как за красивым чугунным забором вокруг фонтана гуляли красиво одетые дети с нянями. Няни были одеты в русскую народную одежду — в длинные сарафаны, а на голове — кокошник. Зачем? Наверное, чтобы няню сразу отличить от мамы или бабушки — то есть от барыни, от хозяйки.

Вот моя бабушка Аня, когда была молоденькой бедной девушкой, шла мимо и думала: «Ах, пожить бы в таком доме… Ах, напрасные мечты!»

Потом они с дедушкой Васей поженились. Потом случилась революция. Он стал правительственным шофером — и им дали жилье в этом самом доме. Правда, всего одну комнату. В подвале.

То есть мечты сбываются. Но — наполовину.

Мы с ребятами сначала катались на великах, а потом садились на скамеечки вокруг фонтана, отдохнуть и поговорить.

Разговаривали про всё на свете. Но в основном про войну (какой маршал был главнее) и про девчонок (какие они все дуры). И еще, конечно, про почтовые марки. Тогда почти каждый мальчишка собирал коллекцию марок. Ребята все время менялись марками. Марки далеких заморских стран считались самыми ценными. В рассказе «Он живой и светится» Мишка говорит Дениске, что за игрушечный самосвал даст ему «одну Гватемалу и два Барбадоса». Это значит — марки этих стран.

Про девчонок и про марки — это нормальный разговор, а про маршалов — это было, наверное, только в нашем дворе. Потому что у нас в доме жило самое маленькое — шесть маршалов. А может, и больше.

Когда мы только приехали в этот дом и я в первый раз вышел во двор, ко мне подошел какой-то мальчик. Мы познакомились, и он спросил:

— А у тебя дедушка кто?

— Шофер, — сказал я.

— А у меня маршал, — сказал он.

Я подумал: почему он спросил про дедушку? Ведь ребята всегда хвастаются папами. Потом я понял. Потому что папа у него, наверное, был обыкновенный. Инженер или врач, а если военный, то — вполне возможно — майор или подполковник, всего-навсего. А мой папа тогда еще не был писателем, а был артистом эстрады.

Вот, например, сказал бы он про своего папу: «Мой папа инженер».

А я бы сказал: «А мой папа артист!»

Вот это да! То есть мой папа оказался бы главнее. Поэтому он решил бить без промаха — дедушкой-маршалом. Один-ноль.

Я несколько раз приходил в гости к моим дворовым товарищам, которые были внуками маршалов.

Там были бескрайние квартиры со стеклянными дверями. С мраморными каминами и малиновыми коврами, на которых хватало места для игрушечной железной дороги. В углу стояли большие часы с маятником и гирями.

— А гири золотые? — спросил я один раз.

— А ты как думал! — ответил мой приятель.

Значит, мы сидели на лавочках и рассуждали о маршалах. Выходило, что всех главнее маршал Жуков. Это никому не было обидно. Тем более что маршал Жуков тоже когда-то жил в этом доме, а потом уехал. То есть «его уехали, понял?» — сказал один мальчик. Я понял.

И вот один раз мы так сидели, побросав велосипеды на землю, и вдруг кто-то из ребят сказал:

— Уй ты! Жуков приехал!

— Где?

— Да вон, вон! У подъезда!

Жуков был в обыкновенном пальто. Стоял и разговаривал с каким-то человеком в генеральской шинели. А может быть, и в маршальской.

Мы тут же сели на велики и стали кататься вокруг. Доезжали до него, делали разворот, отъезжали и возвращались снова. А сами смотрели на него во все глаза.

Потом он ушел. Мы снова сели на лавочку.

— А почему он в штатском? — спросил я.

— Ты что, не знаешь? — ответил мне кто-то из ребят. — Его Хрущ из армии выгнал! — И шепотом: — Хрущ его забоялся.

Хрущ — это Никита Сергеевич Хрущёв, самый главный человек в СССР.

Он тоже был прописан в нашем доме. Но жил, конечно, на даче. То есть в загородной резиденции.

Его жена, Нина Петровна Хрущёва, тоже была прописана здесь. И состояла на учете в домовой партийной организации. А в партийной организации у каждого было партийное поручение. У Нины Петровны поручение было — политинформация. То есть рассказывать работникам домоуправления о важных событиях в стране и в мире.

И вот примерно два раза в месяц она приезжала к нам в дом.

Ее машина останавливалась на улице, хотя обычно машины въезжали во двор. Но Нина Петровна пешком шла через двор в небольшую пристройку, где было домоуправление. Там была большая комната с плакатами и портретами, которая называлась «красный уголок». В этом «красном уголке» Нина Петровна выступала перед электриками и пенсионерами.

Я отлично ее помню — седую, в синем платье в цветочек, как она идет по двору с сумкой, а из сумки торчит газета «Правда».

Домработниц во дворе звали по именам хозяев. Были Надька Конева, Машка Рокоссовская, Нинка Косыгина и так далее.

Они выходили на черный ход полузгать семечки и порассказать о капризах хозяек. Капризы были, например, такие:

— Я ей ночные рубашки постирала, погладила, несу. А она говорит: «Безобразие! Только грязь развела! Перестирать немедленно!» Я молча забираю, в кухню несу, часа через два водичкой сверху побрызгаю, подглажу. Принесу. Она довольная такая: «Вот! Теперь другое дело!»

Все подруги-домработницы начинали хохотать и что-то такое же рассказывать. Было похоже на народную сказку — про глупую барыню и хитрую служанку.

Один раз мама была на гастролях в Египте и привезла мне оттуда маленькую дубленку. Коричневую, с бежевой меховой оторочкой.

Мне было лет семь.

Я оделся и вышел во двор.

Меня обступили ребята и стали смеяться:

— Ой, полушубок!

— Как в деревне!

— Ты что, деревенский?

— Колхозник, колхозник! Деревня, деревня!

Они бы меня совсем задразнили, но тут подбежала чья-то мама. Какого-то мальчика с верхних этажей.

— Вы что! — крикнула она на ребят. — А ну кыш отсюда! А ну бегом!

Даже ногой на них топнула. Она меня защитить хотела. Наверное, подумала, что богатые нарядные дети дразнят бедного плохо одетого мальчика. Ребята разбежались. Она оглядела меня и сказала с доброй улыбкой:

— А правда, настоящий деревенский тулупчик.

Я сказал:

— Это мне мама из Египта привезла. Это заграничное зимнее пальто.

Она сказала:

— Да? Интересно! Но ты все равно как «мужичок с ноготок», знаешь стишок?

— Знаю, — сказал я и пошел домой.

Дома я спросил у мамы — а нельзя ли достать что-нибудь попроще? Не из Египта, а наше, советское? Мама сказала: «Не выдумывай!» А я мечтал о нормальном зимнем пальто. Чтобы драповое, на вате, с куцым синеватым воротником. Чтобы как у всех.