Нетерпимость как национальная травма

Кажется, давно отшумели заметные дискуссии вокруг ноябрьских праздников. «Красный день календаря» сначала был растерянно, нелепо и с каким-то невинным цинизмом переименован в День согласия и примирения, а затем и вовсе сдвинулся к началу месяца в честь не пойми какого события по не пойми какому календарю. В результате День народного единства примостился на периферии календарного года как бедный родственник, которого в семье не все узнают. Народ, ради которого он был учрежден, единением не силен. Да и возможно ли оно в обществе, где разными способами насаждается вражда и распря за фасадом официального лицемерия?

Недавно мне довелось частично посмотреть уже не новый сериал, действие которого происходит в Москве и в бывшей среднеазиатской республике. Вывод, к которому должен прийти зритель, заключается в том, что это не просто разные места. Они не переводимы на язык друг друга, между нами стена раздора. Запомнился один почти комичный диалог между русской женщиной, пытающейся спасти попавшую в беду подругу, и узбеком с европейскими манерами, за которыми, тем не менее, маячат мусульманство, многоженство, владение фабрикой по производству героина и прочие культурные особенности. «Ты, значит, когда Верке предложение делал, уже был женат?» — «Это наши традиции. Вам, русским, их не понять» — «Эх, я-то думала, ты мужик, а ты…» Наша, по выражению патриарха, «страна-цивилизация» конструирует такие образы _другого_, что любой разговор вертится вокруг «нас» и «остальных», а в конце сворачивает на темные силы, заинтересованные в том, чтобы мы ослабли, потеряли бдительность и единство. Как же это печально — смотреть на мир в движении, пребывая в уверенности, что это ты поехал, а мир стоит. Уплывает, как станция от поезда.

При впечатляющих темпах модернизации и роста потребительских возможностей мы будто бы никуда и не едем. Пейзаж меняется, а вагон-ресторан все тот же. Та же охранительная риторика, жухлые, омертвелые оппозиции, нетерпимость с опорой на здравый смысл, национальные традиции, естественное право и вечные ценности.

Вокруг этих слов давно пора ставить кавычки, но тут можно и опустить, чтобы не зарябило в глазах. Я уверен, что если бы не это пояснение, то не всякий носитель русского языка заметил бы их отсутствие. Ведь всем известно, что есть нормальное и ненормальное. Так можно, а так — уже нельзя. Так все делают, а так — не смей. Мы — они. Наше — чужое. Друг — враг.

Жить в мире трудно, война понятнее, это известный синдром ветерана. Самые обычные дискуссии, которые ведутся в телестудиях и в социальных сетях, вызывают оторопь своей агрессивностью. Если это не близкие, не приятели, не тесный круг, внутри которого царит статус-кво, то переход легкого несогласия в поток брани происходит порой молниеносно. Эту зацикленность на противостоянии, истеричном стремлении доказать свою правоту на бытовом уровне оттеняет глубокий конформизм и лояльность в отношении любых форм власти. Что, увы, логично. Ведь когда тебе угрожают в одностороннем порядке, заведомо плюнув и растерев твои права, ничего не остается, как в ярости качать их с себе подобными.

Советская власть сумела вырастить человека, настроенного на внешнего врага и упорно не замечающего собственной запущенности. Таким очень удобно управлять, делать с ним, что угодно, разжигать его ненависть и направлять ее, куда следует. В этом отношении власть, даже не помышлявшая о контракте с обществом, оказалась эффективной, подготовив базу для нынешних, совсем не современных, но таких реальных национализма, патернализма и традиционализма. Какое там примирение в день большевистской революции!

Потому что если вернуться к его прервавшейся культивации, общество снова содрогнется от боли, которая пронзает в тепле отмороженное тело. Но через это придется пройти, иначе жить здесь будет незачем.