«Мои сокамерники перед моим уходом шутили: «Вдруг тебя там отпустят!» Дошутились!». Текст «узника Болотной», отпущенного под домашний арест, который в редакцию «Новой» передал его адвокат.
Николай Кавказский — пока единственный «узник Болотной», которому изменили меру пресечения с заключения под стражу на домашний арест. Ему запрещено общение с лицами, проходящими по делу, запрещено вести переговоры по телефону по обстоятельствам дела, пользоваться интернетом, запрещено отправлять и получать посылки, бандероли, письма, телеграммы. Этот текст о годе, проведенном в СИЗО, передал в редакцию «Новой» адвокат Кавказского.
Фото: Евгений Фельдман/«Новая газета»
Мои сокамерники перед моим уходом в специальную камеру для видеотрансляций (на заседание по рассмотрению жалобы на мой арест меня не повезли в суд), шутили: «Вдруг тебя там отпустят!». Дошутились!
Перед тем как выпустить из СИЗО переспрашивают личные данные, и среди них прошедший через десятилетия пресловутый «пятый пункт». Я на него принципиально отказывался отвечать. Но без этого не выпускают! Это же прямое нарушение Конституции! В конце концов пришлось пообещать, что я сообщу, какая запись по этому поводу стоит у меня в свидетельстве о рождении.
Позади уже год. Поначалу было ощущение чего-то нереального: как будто это происходит не со мной. В первый день я оказался в ИВС на Петровке. Так странно: еще пару месяцев назад стоял здесь с пикетом, а теперь сидишь внутри. Проснулся с утра и даже сразу не понял, где нахожусь, с какой радости вообще играет михалковский гимн? Потом начал привыкать, на подъем в шесть утра всегда включали радио. Настроение немного улучшилось, когда вспомнил о том, что в нескольких сотнях метров, на Пушкинской, проходит митинг в поддержку политзаключенных. Сам собирался туда пойти…
У меня достаточно сменилось «соседей» в камерах. Люди разные были. Но для того места, где я находился, относительно уровня других они были достаточно интеллигентными. Последние мои соседи: пожилой метис — наполовину узбек, наполовину украинец, попытка мошенничества в особо крупных размерах, и молодой парень, второй раз осужден за мелкую кражу.
Вначале, когда не было следственных действий и судов, с соседями приходилось проводить почти все время. Я помогал им составлять жалобы (Николай — юрист. — Прим. ред.), но больше мы общались по бытовым вопросам, затрагивали и политику. Обсуждали фильмы, которые смотрели, - только те, по которым у нас вкусы совпадали, хоть это не так уж и часто случалось. Вспоминаю сейчас истерию с концом света. Как ни странно, ей была подвержена и тюрьма. Все обсуждали это, а уже 21 декабря надзиратель стучал в двери камер и предупреждал, что конец света уже через полчаса.
Больше всего в СИЗО не хватало ванной: под душ водили всего раз в неделю. Не хватало нормальной музыки, не хватало прогулок.
Под прогулками в СИЗО понимают организованный выход камеры во дворик. Дворик из себя представляет «каменный мешок»: метров восемь — меньше, чем камера, четыре стены, крыша, а между ней и стенами – небольшой зазор, заслоненный решетками. Через него немного небо видно.
Раз в месяц нас могли вывести в большой двор для общих камер, когда маленьких двориков не хватало.
На прогулки нас должны были водить каждый день. Но их отменяли в банный день или в любой другой – по своему усмотрению. Фактически удавалось погулять несколько раз в неделю. И то при условии согласия сокамерников: либо все остаются, либо все идут. С их точки зрения, если человек останется в камере один, он первым делом начнет вешаться.
Библиотекой в СИЗО я попробовал воспользоваться только один раз. Мне принесли какой-то ужас – детективы неизвестных российских авторов. Я написал библиотекарю, какие книги мне нужны, но она принесла совершенно другие. Один раз мой сокамерник заказал детские стихи, хотел написать открытку своей дочке. И вот приносят сборник стихов… посвященных ЦК, Брежневу, партии! Могло бы получиться, если бы он переписал: «Любимая дочка, шлем тебе привет и одобряем решение твоего съезда».
Спасибо тем, кто передавал мне много хороших книг, было, что почитать. В основном этим я и занимался. Прочел «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Обезьяна приходит за своим черепом» Юрия Домбровского, новый роман Роулинг «Случайная вакансия», перечитывал Стругацких, Ефремова.
Передачи тоже доходили. Хватало не только мне, но и сокамерникам. Есть то, что дают в изоляторе, невозможно: во-первых, я вегетарианец, во-вторых, готовят там ужасно. Если в кашу добавить молока и сахара – можно было съесть.
В камере можно было смотреть телевизор, но новости в основном узнавали из газет. Когда я читал про появление в Москве оборудования для аренды велосипедов, я очень хотел прокатиться.
Грусть у меня была только от таких статей – в Москве все меняется, а я не вижу. Один раз из окна автозака увидел свой дом.
Вообще, мы когда ехали в автозаке с другими политзеками между дискуссиями пели Интернационал и Варшавянку.
Во сколько бы ни начиналось судебное заседание, будят рано, в последнее время наш корпус в Бутырке поднимали в 7.30 утра. Обратно в камеру попадаешь в 23.30 или за полночь. Два или три раза доставили около 8 вечера, редкие радостные случаи. Время после заседания где-то до восьми вечера, мы проводили в маленьких боксах с тусклым светом. Раньше в очень маленькие боксы сажали по двое, потом правозащитники обратили на это внимание, нас стали сажать в основном по одному. После боксов час-два держат в автозаке у Мосгорсуда. Подготовиться к следующему дню процесса в таких условиях невозможно. Постоянно нарушалось наше право на восьмичасовой сон, который нам гарантируется нормативно-правовыми актами, регулирующими нахождение в СИЗО. А когда не нарушалось, все равно времени не хватало: надо собрать продукты, вещи на следующий день. О том, чтобы заглянуть в материалы дела, в свои записи, говорить даже не приходится.
Обедали мы в этих же боксах. На обед выдают сухой паек: три каши и один суп, два пакетика сахара, два пакетика чая. Растворять их надо в стаканах. Кто-то ест это, но я не мог, везде было мясо. Я ел то, что успел взять с собой из камеры.
Совершенно разные ощущения, когда ты сидишь в клетке и вне ее. В клетке ты понимаешь, что это твое ограниченное пространство и по залу ты можешь пройти только в «специальном оборудовании». Как из подводной лодки человек может выбраться только в акваланге и с кислородным баллоном, так и я из этого аквариума могу выбраться только скованный за спиной наручниками в сопровождении конвоя.
Дома, конечно, проще. Условия содержания лучше. Но надо понимать, что в любой момент нас могут посадить обратно. Россия – та же зона, только с более легким режимом. Но никогда у меня не возникало чувства, что я не могу ничего изменить.
Из-за решетки видел в зале много незнакомых лиц, но не воспринимал их как чужих. Раз они пришли поддержать нас, если таким образом проявляют свою гражданскую позицию. Какие же они чужие? Они наши лица!
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»