Продолжаем публикацию приключенческих рассказов из жизни Александра ГОРОДНИЦКОГО ученого, профессора, академика, поэта и музыканта, который 20 марта отмечает свой юбилей. Сегодня автор любимых народом песен делится с читателями «Новой» историей, благодаря которой появилась одна из них.
Продолжаем публикацию приключенческих рассказов из жизни Александра ГОРОДНИЦКОГО ученого, профессора, академика, поэта и музыканта, который 20 марта отмечает свой юбилей. Сегодня автор любимых народом песен делится с читателями «Новой» историей, благодаря которой появилась одна из них.
Неподалеку от нашего лагеря, ниже по течению Сухарихи, стояла большая партия Красноярского геологоуправления, в которой было около десятка геологов и шесть десятков буровиков, большей частью из бывших зэков, людей пьющих и отчаянных. Бывая у нас в гостях, они положили глаз на нашу лаборантку Нину Козлову, отличавшуюся высокой грудью и кокетливой улыбкой. Был впечатлен и бригадир — огромный рыжий детина, которого все звали Федя. Женщин у них в партии не было совсем.
В конце августа во всех геологических партиях шумно отмечали День шахтера — своего дня у геологов тогда еще не было. А накануне геофизики нашей партии отбыли на соседнюю речку. В лагере кроме меня остались старик-повар, один молоденький практикант и Нина Козлова, чертившая отчетную карту.
Никто не знал, что соседям к празднику завезли самолетом из Игарки десять ящиков спирта. Вечером до нас донеслись беспорядочная ружейная пальба, рев тракторов, в небо над лесом одна за другой взлетали ракеты. «Гуляют ребята», — не без зависти, произнес старый повар и, постукивая деревянной ногой, приобретенной на каком-то лагерном лесоповале, отправился спать.
Посреди ночи я неожиданно проснулся в маленькой холодной палатке от рокота мотора. Выйдя из палатки, поеживаясь от холода, я заметил в рассветных сумерках приближающийся трактор с прицепленными большими тракторными санями. В санях, размахивая руками, орала пьяная орава.
Увидев меня, все обрадовались и радостно засвистели. «Саня! — заорал появившийся из кабины трактора Федя. — Ты не бойся нас: мы тебя не тронем. Только Нинку нам выдай — и все. А то мужички мои без баб сильно оголодали».
И тут, как назло, из-за моего плеча вынырнула неизвестно откуда возникшая Нинка. До нее явно дошел смысл сказанного. Она побледнела и затряслась. «Беги ты в лес куда-нибудь», — шепнул я ей, хотя и не уверен был, что от той оравы удастся убежать.
Что было делать? Выдать ее, а потом повеситься? Я кинулся в палатку, где около спальника валялся старый трехлинейный карабин, и судорожно запихнул в пустой магазин неполную обойму с четырьмя патронами. Другой не обнаружилось.
Трактор и сани были уже метрах в ста пятидесяти. Увидев меня с карабином, Федя крикнул: «Ты смотри не балуй, а то мы тебя самого, жидяра, враз пришьем. А Нинка все одно наша будет». Ошалев от страха, но вспомнив неожиданно уроки военного дела, я залег прямо перед палаткой и дрожащими пальцами поставил планку прицела на 150 метров, наведя ходившую ходуном мушку на лобовое стекло тракторной кабины.
Что делать, неужели стрелять? И тут опять некстати появилась проклятая Нинка. Ее зареванный вид с растекшейся от ресниц тушью был ужасен. Обезумев от страха, она кинулась ко мне и обхватила руками, громко крича и мешая целиться.
Бахнул выстрел, пуля пошла куда-то вверх. Трактор остановился. «Ах, ты так, гад?! — крикнул снова вылезший Федя. — Ну, погоди. Пошли, ребя!» И человек пятнадцать, покинув сани, уверенно направились в нашу сторону. «Беги!» — яростно зашипел я на Нинку, и она, увидев вдруг мое перекошенное от ужаса лицо, ойкнув, куда-то скрылась.
«Стой! Стрелять буду», — чужим казенным голосом неуверенно крикнул я. «Только попробуй, сука», — широко осклабился Федя. И тут, когда до идущих плотной кучей оставалось уже метров пятьдесят — не больше, — я, вдруг успокоившись, старательно прицелился прямо в здоровую Федину голову, чуть пониже его неизменной ушанки, и, задержав, как учили, дыхание, плавно нажал на спуск.
Федя упал. Как потом оказалось, пуля чуть оцарапала кожу на голове и сбила ушанку. Упал он от испуга. Все остальные тут же залегли и, громко матерясь, начали отползать к саням. У меня осталось два патрона. «Ну погоди! — заорал уже оправившийся Федя. — Мы сейчас к себе в лагерь за ружьями смотаемся и тебя, падла, изрешетим. Нинка все одно наша будет!»
В редеющих утренних сумерках трактор поволок за собой сани с матерящимся народом. Через полчаса, отыскав в кустах спрятавшуюся Нинку, я немедленно отправил ее вместе с практикантом в основной отряд. В лагере остались мы с одноногим поваром.
Под вечер послышалось знакомое пыхтение трактора. «Саня! — заорал радостно, выскочив из кабины, подстреленный Федя. — Не стреляй — мириться едем!» На санях позвякивали ящики со спиртом и китайской тушенкой «Великая стена». Вокруг сидели присмиревшие буровики. «Прости, друг, — заявил, похмелившись, Федя. — Черт попутал. Ты, главное, в голову не бери, шума не поднимай. Здесь у нас закон — тайга, медведь — хозяин, так что сами разберемся. Понял?»
Я на Север нелюдимый
Улетал, покуда мог,
Над дрейфующею льдиной
Зябкий теплил огонек.
Страх, под пьяным стоя дулом,
Не выказывал врагу,
Стал от тяжестей сутулым,
Спал на шкурах и снегу.
Ветки желтые рябины,
Спирта синего напалм.
Я палил из карабина —
Слава богу, не попал.
Я на рею, горд безмерно,
В качку лез, полунагой,
В припортовую таверну
Дверь распахивал ногой,
В океанские глубины
Погружался и всплывал,
А тогда из карабина —
Слава богу, не попал.
Я искал лихие рифмы
И любил неверных жен,
Я коралловые рифы
Расковыривал ножом.
Звезд подводные рубины
Добывая, вспоминал,
Что, паля из карабина, —
Слава богу, не попал.
Облаков седая грива,
И осеннее пальто.
Я судьбе своей счастливой
Благодарен не за то,
Что подруг ласкал любимых,
Что не слишком век мой мал:
Что, паля из карабина, —
Слава богу, не попал.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»