Лепта вдовицы

На сцене Московского музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Адольф Шапиро поставил «Веселую вдову» Ф. Легара. Новый текст оперетты написал сам режиссер в соавторстве с поэтом Вадимом Жуком.

Классическая оперетта («маленькая опера» — итал.), указывают источники, имеет гораздо больше общего с оперой, чем с драматическим спектаклем, — в части роли музыки. Но нигде не сказано, что актеры на опереточных подмостках не должны уметь двигаться и разговаривать. И лучше других это известно опытному и адекватно заслугам титулованному режиссеру Адольфу Шапиро, преподававшему в Рижской консерватории как раз актерское мастерство и режиссуру.

Вообще само по себе обращение современного театра к оперетте — а тем более к такому мировому хиту, как «Веселая вдова», — должно, мне кажется, диктоваться современными художественными задачами. Такую феерически современную оперетту — «Жак Оффенбах, любовь и тру-ля-ля» — в 1995 году поставила у себя в МТЮЗе Генриетта Яновская. Четыре раза повторив слово «современность», я, боже сохрани, не имею в виду всякого рода аллюзии и социально-политические «острые» приколы. Речь — о театральном методе, о живой крови, благодаря которой в сегодняшнем дне только и может существовать классика. «Жак Оффенбах…» в МТЮЗе, конечно, немножко пародировал каноническую оперетту «Синяя борода», дистанцировался — включив в сюжет самого Оффенбаха с его еврейской трагикомической одержимостью, еврейским папашей-кантором, еврейским счастьем и французской любовной историей… Но ирония — лишь один из инструментов так называемого «прочтения» классики. Яновская, Бархин и чудесные тюзовские актеры поставили и сыграли старую оперетту — будто впервые в истории театра. Жадно, азартно, пышно, умирая со смеху и обливаясь слезами. Спустя 18 лет я помню сверкающую энергию этого спектакля. Потому что ключевым словом в названии было это самое «ТРУ-ЛЯ-ЛЯ». Понимаете меня? Игра. И даже — игра в игру.

Вот что в «Веселой вдове» буквально подавляет: острейший дефицит игры.

И в первом слое главной игры — актерской.

«Веселую вдову» играют, повторяю, оперные певцы. Их, возможно, не учил в консерватории такой внимательный к сценодвижению и речи педагог, как Адольф Шапиро (я отнюдь не иронизирую). Он получил их готовенькими. И, возможно, не смог ничего сделать с этими резервуарами голосов. Но когда я вижу опереточных персонажей, которые боятся лишний раз ногу оторвать от пола; когда наблюдаю, как примадонна, прежде чем пасть на руки кордебалета и быть им приподнятой сантиметров на 15, панически оглядывается; а на оловянном лице тенора отражается точно такая же паника при легком намеке на танец, — я думаю себе: а была ли у режисера такая задача — заставить артистов хоть чуть-чуть, как говорит моя юная родственница, «двигать булками»? Прекращая петь, аристократы, дипломаты и посольские жены начинают взвизгивать и вопить, вращать глазами и странно, словно выкормыши сельских дискотек, этак вот покручивать руками, призванными, вероятно, компенсировать им проблему с опорно-двигательным аппаратом.

Вопреки обыкновению, исполнителей называть не буду: чего в них стрелять, играют как умеют. (А второй состав, по словам очевидцев, еще хуже первого, который видела я.) Есть кому ответить и за них, и за остальной, так сказать, базар — согласно известному тезису, которым врезал человечеству по почкам романтический французский авиатор.

Тут следом выскакивает, как черт, и вовсе прегадкий вопрос: а вообще-то какую задачу ставили перед собой авторы спектакля?

Мой сосед-математик пошутил как-то, что алгоритм оперетты — отец не узнаёт дочь, потому что она сменила перчатки. Поэтому сомнительно, что умного и тонкого Адольфа Шапиро привлекли глуповатые поддавки сюжета. В карликовом княжестве (у Шапиро — парламентской республике) Понтеведро умирает банкир-миллионер. Его молодая вдовушка уезжает в Париж, где посольская камарилья пускается на всякие водевильные хитрости, чтобы Ганна эта Главари со всеми своими миллионами не выскочила, не дай бог, за француза и не лишила родину золотого запаса. Надежда земляков — старый холостяк, кавалерист и гуляка граф Данило («Я не лощеный дипломат, я воплощенный компромат»), у которого с Ганной в ее безродной юности была интрижка. Однако граф, хоть и циник, в грязной затее участвовать не хочет. Однако Ганна под занавес сообщает, что по завещанию она, выйдя вновь замуж, лишается своих миллионов. Однако Данило Ганну-то на самом деле любит и без денег как раз готов взять за себя. Однако тут-то Ганна и раскрывает всю правду: что денег она лишается, однако все они переходят к ее новому мужу! Ну и канкан на коде.

Итак, загибаем пальчики. Артисты — нулевые. Сюжет — бесперспективный. Оперетта — жанр, далекий от тренда, как Париж от Кинешмы. Что же вас, дорогие друзья, толкнуло на это сомнительное приключение?

В разработке следствия два мотива. Прекрасная, беспроигрышная музыка и — собственно игра. В смысле — тру-ля-ля. В чем Вадим, например, Жук, король театральных капустников, знает толк как никто. И наполнил же Шапиро зачем-то новым текстом старые мехи!

Вообще сейчас странное какое-то тяготение к ремейкам. Как подорванные, расхватывают продюсеры старые бродвейские мюзиклы (чтобы уже наконец добить этих долгожителей русским текстом и отечественной хореографией); заказывают новые на родные сюжеты… Успешные трансплантации («Метро», «Нотр-Дам») поветрия не объясняют. И, что главное, не оправдывают. Потому что любой ремейк — хуже оригинала. Но если поэт Андрей Чернов предпринимает дерзкую попытку нового перевода «Гамлета» — он делает это (хорошо или плохо) один на один с текстом. Театральные и киноремейки — дело хлопотное и в высшей степени затратное. Впрочем, финансовая часть — не наше дело… Хорошо, ограничимся художественной.

«Веселую вдову» Адольф Шапиро замыслил как некоторую сатиру. Сногсшибательная сцена пролога — похороны Главари (черный задник, белый снег, вороны и хризантемы) — сразу указывает на условия игры. Вот они стоят, эти морды в почетном карауле: шапки-москвички, каракулевые воротники, ратиновые польта-комоды; надгробные речи по бумажке; обращение почему-то: «сестры и братки»… А, так вы хотите с нами поиграть в СССР разлива 70-х и намекаете как бы на криминальную власть и все такое? И считаете, что 2013 год на дворе и оперетка с ее очаровательными вальсами — уместный повод для этих чугунных воспоминаний?

Адольф Шапиро переписывает текст либретто, начиняя милый придурковатый, как сегодня сказали бы, «ситком» задорным (задорновым) ядом: «Какой-то новый шифр — что-то про лимоны и вашу мать», — читает посольский шифровальщик телеграмму от президента.

На вечеринке «в народном стиле» у вдовы за каким-то чертом опять на снегу (?) расположились вповалку некие эскимосы — ах нет, это спустились с гор аборигены маленькой балканской республики в унтах и малахаях (вот и снег разъяснился, впрочем, с некоторым нарушением причинно-следственной связи).

Знаменитый мужской септет (китайский труд Вадима Жука, ловчайшим образом уложившего озорные стишки на причудливую музыку, пропадает совершенно зазря, потому что ни одного слова у этих басов-баритонов не разобрать) сопровождается скачущим на заднем плане мужиком в балетной пачке (Адо-о-ольф Яковлевич, это уж прямо через две сплошные)…

Красавица Ганна является нашему взору в пальто до пят и лысая — и оно бы и неплохо, и даже хорошо, если бы чехол у ней на голове не сползал бы и не морщил, что отчасти роднит красавицу с монстром из фильма ужасов…

На объяснениях лысой Ганны и полненького ухаря Данилы (залезших — все на том же снегу — в каркас, елки-палки, каноэ!!!) с колосников спускается громадное анатомическое сердце (художник — Александр Шишкин)… Там и сям расставлены типа скульптуры в касках с ружьями и черно-белые собаки. Зона любви?

Словно на лечебной физкультуре, ковыляет кордебалет (балетмейстер — Олег Глушков) — сплошь левофланговые в офисных пиджаках. Вообще славный своими костюмами «Станиславский-опера» на этот раз порадовал секонд-хендом (художник по костюмам — Елена Степанова, которой отдельное спасибо за чудовищные поролоновые платья послиц)…

За исключением, как было сказано, пролога и симпатичного эпизода у «Максима» (хотя гризетки-шансонетки — вполне себе оперные дивы с соответствующим экстерьером, а бравый старикан культур-атташе невесть с какого бодуна вдруг блажит русский романс «Прощай, мой табор») — происходящее на сцене как-то странно, словно во сне, лишено художественного смысла. То, что нам предложено в качестве игры, — тяжкий морок, где в розовом балахоне порхает на крылышках своего искрящегося сопрано легкая лысая певица-вдовица Наталья Петрожицкая, чья лепта, хотя и дорогого стоит, но мало что решает в общем дефиците.