Привет от мягкой силы

Про российскую мягкую силу спроси у соседей.

Грузинская «розовая» революция могла бы и получиться. С настоящей реформой. Не получилась. Народ не любит реформы. И как мы лучше других уже разучили, не бывает экономических свобод без политических.

Все понятно и правильно.

А чего-то все равно не хватает.

Могло получиться у «оранжевых» в Украине. Порыв на Майдане был так похож на день рождения гражданского общества. Тоже не вышло. Тоже надо ждать следующего раза и верить, что он будет.

И опять одной лишь жизнелюбивой вороватостью и удивительной взаимозаменяемостью революционеров с контрреволюционерами краха не объяснить. Восточноевропейский рывок тоже делали отнюдь не только Гавелы и Валенсы.

Защитники революций в запальчивости кивают на Москву. И правильно делают. Только неправильно кивают.

Москва, конечно, мешала, проводила учения у подножия Кавказских гор, не водилась с революционными президентами. Все — что было совершенно не нужно. Нужно было просто быть. И оставаться — такой, какая есть.

История сослагательного наклонения не признает, а география, может, и стерпит. Допускаем: Грузия реформируется в пространстве, в котором России нет. Может быть, раньше была, а сейчас это воспоминание — только потерянная Абхазия. Что никак не нарушает наших смелых допущений, потому что никакой Абхазии в реформах Саакашвили не было. Понимающие люди и при Шеварднадзе понимали, что ничего уже не склеится. Есть, кстати, люди, которые на полном серьезе подозревали, что и 2008-й Саакашвили устроил для того, чтобы тайную потерю сделать явной, закрыть вопрос и больше не болеть.

Речь о том гравитационном поле, в котором по теории странной относительности любая реформаторская мотивация обречена на искривление.

Реформы Саакашвили восторга у населения не вызывали. Но будь рядом какая-то другая страна, в которой реформы и стремление на Запад не объявлялись бы преступлением против истории и человечности, — все бы, наверное, стерпелось, как стерпелось когда-то в Польше или Эстонии. И не надо уверять, что это совсем другое дело и другой менталитет, потому что дело не в менталитете, а в упрямстве одного человека. В Эстонии его звали Мартом Лааром. В Грузии им захотел стать Саакашвили. Пусть и с плохим характером. Да, без эстонской демократии. С российской вертикалью власти. И могло получиться — хоть что-то.

Но рядом — Россия. И Иванишвили открыл Грузии глаза не только на пытки в тюрьмах. Он напомнил, что можно вообще жить по-другому. Как в России. И был услышан. Не всеми. Даже не всеми из тех, кто за него проголосовал. Но для парламентского большинства хватило.

Чем больнее реформы, тем желаннее альтернатива. И Россия — та, какая есть, а не та, которой могла бы стать, — оказалась ее символом.

Было бы рядом государство, играющее по нормальным экономическим законам, а не настроенное на ежеминутное создание какого-нибудь очередного «РосУкрЭнерго», — могло что-то получиться у «оранжевых». Ведь даже «донецким» Европа была ближе и нужнее, чем привычный сумрачный восток.

«Донецкие» и сегодня не рвутся в Таможенный союз. Но само его существование снова искривляет пространство. С этой Россией можно спорить, но то, что она есть, — залог возможности грозить пожизненным заключением вчерашнему сопернику на выборах, который проиграл чуть более 3 процентов.

Двадцать лет назад сбежать удалось тем, у кого понимание пагубности такого соседства было сильнее страха реформаторских лишений. Таковых оказалось немного — часть Восточной Европы да наша Балтия. Те, кто не успел, — опоздали, возможно, на поколения. Теперь Янукович или Лукашенко могут вступать с Москвой в открытый конфликт, но само существование такой Москвы становится для них аргументом в полемике с Западом, которому остается только терпеть их причуды.

Это и есть наша мягкая сила. То, что их в нас должно привлекать. Все сходится. Привлекает.