Библиотека, которая когда-то хранилась в том доме, уже давно разделена на две части. Одну ребе Шнеерсон с начала войны передал на хранение своему приятелю, московскому еврею Персису. И после Октябрьского переворота она была национализирована большевиками, оказавшись в конце концов в Библиотеке им. Ленина. Вторую часть он вывез в Ригу, а затем в Польшу. Там в 1939 году ее конфисковали уже нацистские оккупационные власти. В 1945-м книги и рукописи переехали в качестве трофеев в Госархив Красной армии.

— А сам хасидский ребе помер в 1950 году в Нью-Йорке, даже не представляя, какая за все эти его книги через 60 лет начнется возня, — говорил Самуил Маркович.

— Возня? — недовольно перебивал Семен Давидович. — Старый ты жид. Хочешь сказать, пятьдесят тысяч в день* — это возня?

И я поехал искать тот дом.

Едут сегодня в Любавичи туристы, которых здесь не видели лет десять. И областные чиновники, которых не видели лет двадцать.

И в селе, из-за чьего наследия в холодной злобе опять сцепятся Штаты и Россия, снова стали включать уличные фонари на ночь. А мэр его, Виктор Куземченков, лично ездил на единственном тракторе, разметая с дорог неубранные сугробы.

Россия еще не платит штраф и вряд ли вообще станет. Но на родине библиотеки и самого ребе Шнеерсона всю эту историю воспринимают совсем болезненно и как свою. «Если бы только нам давали пятьдесят тысяч! — говорил мне мэр Куземченков. — О! Даже не в день, а хотя бы в месяц!»

— Подождите, но вам-то за что?

— Как за что?! — удивляется Куземченков. — Сколько мы жили с евреями, сколько вместе пережили! И где, я спрашиваю, справедливость? Пусть платят или вернут библиотеку!

Ответить было нечего. Но в голове у меня почему-то нарисовалась картина: как этот небольшой подвижный Куземченков жадно рулит трактором, сгребая в одну большую кучу не снег, а купюры. Кстати, годовой бюджет Любавичей равен двум дням неустойки за местное, между прочим, имущество.

Нужно сказать, здесь, в Любавичах, почти не осталось напоминаний о прошлом. Здесь не осталось даже ни одного живого еврея.Но у полутысячных Любавчией все равно есть свое мнение — на недавнем сходе большинство жителей высказалось за то, чтобы библиотека вернулась на свое место, сюда, в село. И чтобы в придачу к ней из Нью-Йорка переехали и духовные наследники ребе Шнеерсона. И село бы снова вернулось к истокам.

Еще сто лет назад Любавичи были процветающим местечком** с трехтысячным населением. Здесь располагалось пять синагог, 30 торговых лавок и 40 ремесленных мастерских. Любавичи торговали с крупнейшими городами Белоруссии и Польши. А Йосеф Шнеерсон тогда работал личным секретарем у своего отца, пятого любавического ребе Шолома-Дов-Бера. В местечке было девять улиц — Смоленская, Могилевская, Варшавская и т.д. А само поселение считалось религиозным центром хасидов. Со всего мира паломники приезжали к ребе, принося дары. А на случай ночевки гостей имелся огромный постоялый двор. Время от времени местечко громили мужики из русских деревень по соседству. Но после погромов в упадок приходила вся округа, и мужики шли в Любавичи помогать с восстановлением.

Местечко пережило Первую мировую и даже Гражданскую войну, умудряясь сохранять самобытность. Но с началом коллективизации еврейское население подверглось репрессиям. В расстрельных списках оказались более 30 человек. Самый жуткий период, как и везде, приходится на 1937–1938 гг. А в 1941-м Любавичи добивают подразделения СС. В один день, 4 ноября, немцы расстреливают 483 еврея. Хасидов перед казнью заставляют плясать на священных книгах. Им поджигают бороды. Танки разносят все деревянные дома…

После войны Любавичи восстанавливают как обычное колхозное село. Исчезают названия улиц, сносят даже устоявшие в войну каменные постройки. А на уроках истории в местной школе под запретом оказываются всякие краеведческие вкрапления.

В двухтысячных правительство Германии сооружает на месте братской могилы памятную плиту. А хасиды решают восстановить в Любавичах религиозный центр. Возникают идеи грандиозного строительства и переезда сюда библиотеки Шнеерсона из Москвы. Организация «Хабад-Любавич» обсуждает планы с властями. Но достичь соглашения не удалось. Поговаривают, что чиновники затребовали приличный откат.

Паломники все равно приезжают в Любавичи. Правда, вместо многоэтажного центра — в небольшой домик-новодел. Его называют «Домом ребе Шнеерсона». Но где был тот, настоящий дом, никому неизвестно.

Не знала этого даже последняя еврейка Любавичей — Галина Моисеевна Липкина, умерла она в 2003 году. А единственным носителем хоть какой-то памяти принято считать смотрителя «Дома» Анатолия Гнатюка. Наверное, сегодня он самый известный житель этого села, упоминается даже в нескольких путеводителях по святым местам.

Туристов и хасидов Гнатюк встречает у новодела. Со ступенек он кричит им «Шалом!», а еще открывает и закрывает помещение. Управляющий «Домом Шнеерсона» киевский раввин Габриель Гордон платит Гнатюку 2,5 тысячи рублей в месяц.

— Зимой хорошо, — говорит мне Гнатюк. — Ни еврея, ни собаки. А летом, бывает, приедут на двух автобусах: матрасы им расстели, воду нагрей…

— А вы знаете какие-нибудь легенды? Память предков… Как все было в прошлом?

— А ни х…я не было. Ни хасидов, ни легенд. Вот трактор у меня колхозный — был, машина-зверюга! Я с ним в поле…

Приезжающие на автобусах хасиды — это, пожалуй, единственная частная инвестиция в Любавичах. Начиная с 90-х за их скромные деньги идет настоящая борьба. Мэр Куземченков настаивает, чтобы за обслуживание «Дома Шнеерсона» Гордон платил администрации.

— Вот у них недавно упал забор, — говорит Куземченков. — Зимой снег не убирается. Летом трава не косится. Это же непорядок: люди со всего мира приезжают, и такое видят! Надо что-то делать, а он, этот Гордон, тянет, жадничает.

Но делиться зарплатой решительно не намерен смотритель Гнатюк. У Гнатюка кроме этих 2,5 тыс. еще жена и кредит на телефон. Да и вообще есть что терять. «Пусть только рыпнется!» — говорит смотритель про мэра.

Зарабатывал на хасидах даже учитель труда Любавической школы Евгений Иванов. В кузове школьного пикапа трудовик возил паломников с ж/д станции и обратно. Хасиды оставляли трудовику на чай, а чаще просто — сигареты.

Директор школы Валентина Цыбульская показывает вырезки из газет начала 90-х, где описываются планы по возрождению Любавичей. Клуб, еврейский центр, отель, историческая библиотека…

— Без них Любавичи и все мы — обречены, — говорит Валентина Ивановна. — Сейчас в школе учатся 57 детей и если нас закроют, как планируется, то местечка не станет уже лет через 10.

И правда, вся жизнь Любавичей, не считая «Дома Шнеерсона», происходит в школе. Сюда из разрушенной санчасти переехала фельдшер Лариса. Работает почтовый узел и Краеведческий музей. А в кабинете музыки располагается Дом культуры. На мотив тюремного шансона худрук Нина Евгеньевна поет авторскую песню о депрессивном состоянии Любавичей: «Все разъехались из этих мест куда-то, / Плачут осиротевшие дворы. / Мы рады будем встретить новоселов, / Чтоб здесь они прожили целый век…».

После исполнения актив Любавичей собирается у телевизора в библиотеке. В новостях передают заявление МИДа о том, что Москва готовит «жесткий ответ на 50-тысячные штрафы».

— Вот где настоящие жиды, — срывается у трудовика Евгения.

—В коллекции собраны редчайшие издания и рукописи XV–XVIвеков. Что касается культурной ценности, то некоторые экземпляры поистине уникальны. Условно библиотека эта делится на две части. Первая — общая литература, включающая издание Библии, Торы, Талмуда, еврейские кодексы и каббалистическая литература. Есть один из трех существующих в мире экземпляров Зогора. Вторая половина — еще более уникальна, это редчайшие книги по хасидизму. Думаю, процентов 15 от собрания не имеют вообще дубликатов и копий. На многих имеются рукописные пометки хасидских раввинов, что увеличивает ценность в разы. В этом ключе крайне удивительны заявления руководства Ленинской библиотеки о том, что ценность коллекции невелика. Слышать такое невообразимо.

___