Карта памяти

Вечером Анна Тимофеевна, женка деда Семена, рассказывала сказки — про Марьюшку и гамашики, про чертей и леших.

Дед Семен в это время готовился к чаепитию. Он устроился у самовара. Взял с лавки картонную коробку, где лежало все необходимое, строго посмотрел на Анну Тимофеевну и сказал: «Никаких чертей нет!» Бабушка затихла на полуслове и засеменила к столу расставлять чашки. Дед позволил бабушке налить ему чай, но сластить не стал, а натолкал в свой отдельный стакан сухарей, и когда они размягчились и впитали влагу, выложил на блюдце…

Анна Тимофеевна осмелела, и видя, что дедушка отвлекся, цокая, стала рассказывать страшную историю о том, как Васька-сплавщик, отпраздновав Петров день, поехал ночью на телеге через лес. Дотрусили лошади до мостика через речку и встали как врытые. Он их кнутом перетянул и как заблажит: «А ну, пошел!» А кони головой мотают: не хотим, говорят, на мост ни за что! «Ладно. Тогда я один пойду!» — и пошел. Дошел-таки до середины мостка, глянул в воду, а оттуда… ка-а-ак гыкнуло! Только утром его сплавщики нашли. Заснул от страха. «Чего было-то, Васька?» — спрашивали, а он: «Русалка пугнула».

Дед оторвался от дела, выпрямился и прогремел: «Нету русалок!» Анна Тимофеевна замерла. Хозяин же достал мешочек, окатал аккуратно края, ложечкой зачерпнул сахарный песок, посыпал им распаренные сухари и стал неторопливо есть.

Анна Тимофеевна налила мне чай и, замерев, следила за мужем. Когда-то, еще в Первую мировую войну, дед Семен служил в артиллерии. С тех пор он стал материалистом и часто пугал добрейшую свою бабушку-сказительницу словом «деривация», опровергая ее рассказы.

Вот и теперь. Закончив чаепитие, он аккуратно уложил сахар, сухари, вымытые Анной Тимофеевной стакан, ложку и блюдце в картонную коробку и заключил:

— Все это — деривация. Давай спать повалимся.

Лампу загасили, и изба затихла. Северная луна освещала деревеньку Юбра, разметавшую серые дома по зеленому, без тропок и дорог, крытому короткой густой травой холму. Спать…

Вдруг я услышал тонкий писк, потом звук мягких шагов внутри печки и сел на кровати, вслушиваясь.

— Не бойсь, это байничек, — объяснил спокойно дед Семен. — Домовой. Он незлоблив. Шалит, бывает. Байну не топим давно, он в дом и перебрался.

Я лег: ну вот — байничек. А говорил: деривация, деривация…

Маня покосила траву, вошла в избу и спросила:

— Самовар кипел?

— Кипел, баба Маня.

– В Москве как с дровами?

— Нет дров в Москве. Там паровое отопление и газ.

— А самовар как ставить? Одними газетами не согреешь. Или вы чай там не пьете?

— Пьем. Чайник поставишь на плиту, или электрический включить можно.

— И правительство так?

— Наверное.

— По-новому, значит. А детей как делаете? Тоже чего-нибудь включаете, или как раньше?

— Как раньше.

— Значит, наука еще не дошла, чтоб без мужика. Слабая пока еще наука, слава тебе господи. У тебя парницёк или девка?

— Парень, хотя я девочку хотел.

— Так ведь не руками складёшь. — Маня поставила на чистенькую деревянную столешницу три чашки с блюдцами и выглянула на дорогу. — Вот и мой партиец пиздяной идет. Сейчас познакомишься. Он видишь что удумал: в коммунисты записался, чтобы зубы новые вставить. Им в районе без очереди зубы справляют. А я-то осталась беспартийная… — Она залилась смехом. — Иван, — закричала баба в окно, вытирая слезы, — у нас гость. Журналист Юрка из Москвы… Сейчас! — Она подмигнула мне, метнулась к печке за занавеску и оттуда в сени.

Через минуту, сверкая ослепительными зубами и повязанный платком на манер пирата, вошел муж бабы Мани Иван Павлович.

— Ну, — сказал он медленно и членораздельно, — как там благосостояние? Крепчает?

— Крепчает! — Я во весь рот улыбнулся, пожимая ему руку.

Павлович посмотрел на меня пристально и спросил:

— Партиец?

— Нет, свои.

— Ну, значит, мы познакомились… Тогда я пойду сниму зубы, а то жмут, как тесные сапоги.

Он скрылся за занавеской и скоро появился счастливый:

— По такому поводу…

Я полез в рюкзак. Маня, метнув лукавый взгляд, поставила на стол соленые грузди и картошку.

— Говорила ему: не ходи, обманут. Теперь гляди — без зубов, а все равно в партии.

Павлович махнул рукой и стал разливать.