Горожанин и праздники

Если представить себе идеального горожанина, — в котором правды столько же, сколько в идеальном маятнике, — то выглядеть он будет примерно так. Это индивид, все существование которого подчинено спрессованному до предела ритму крайне формализованных отношений. Горожанин, включенный в деловую жизнь современного города, существует в узле самых разных регламентов — экономических, контрактных, социально-ролевых. Единственный способ справиться с этой сложностью, плотностью и скоростью — рутинизация, доведение своих действий до автоматизма. Здесь фактически нет места личным отношениям — по типу общины, большой патриархальной семьи, дворовой футбольной команды.

Эта крайне абстрактная, деперсонифицированная и рутинизированная система отношений определяет не только работу горожанина. Не лучше обстоят дела как с его внерабочим временем, строго расфасованным по отдельным кластерам (фитнес-клуб, поездка в супермаркет), так и с его стандартизованным досугом. Конечно, горожанин не хочет мириться со стандартизацией, и тогда он покупает себе уникальный оранжевый автомобиль или дайвинг-тур. Но лишь для того, чтобы потом встать в глухой пробке среди тысяч таких же автомобилей или пополнить ряды дайверов, по численности уступающих разве что платежеспособным рыболовам.

Идеальный горожанин является существом, зарегламентированным настолько, что ему критически требуется разгрузка. Нужен «мораторий на повседневность» — как назвал это немецкий философ Одо Марквард. Формой такого моратория является праздник. Не «карнавал» в смысле Бахтина, а слом рутины повседневности. Потому что достало.

Смысл праздника заключается не в подарках, народных гуляньях и салюте. Он заключается в приостановке стандартизированной рутины повседневности. Праздник — это вообще человеческое свойство, и только человеческое. Но для горожанина потребность в приостановке повседневности становится настолько критической, что если она не удовлетворяется, то это ведет или к слому всего его образа жизни — в порядке индивидуальном, или к политическому катаклизму — в порядке социальном.

В порядке индивидуальном — это среди прочего известная стратегия дауншифтерства. Бросить все — и умотать на Гоа. А если не сложилось с рентой, можно податься к анастасиевцам, завести гектар земли, жить и размножаться на нем экологически чистым образом. Подобных стратегий много, но это не самое массовое явление.

Интереснее и драматичнее — с общественно-политическими способами установления моратория. Тут можно с радикального начать — с войны. Война — это плохо, все знают. Но человек как-то так устроен, что есть для него в войне какая-то неизъяснимая привлекательность. И чем современнее становился мир, тем более широкие городские массы были воодушевлены стремлением на эту войну отправиться. Особенно Первая мировая — тотальное движение добровольцев на фронт, «Записки кавалериста» Николая Гумилева, Эрнст Юнгер и т.д. и т.п. А что такое война? Это приостановка всех и всяческих регламентов повседневности. Историк из города Торжка Евгений Климов рассказал мне об одном интересном кейсе. Ученые смотрели демографическую статистику по городу с начала Великой Отечественной войны. Мобилизация прошла, понятно, в 1941 году. А рождаемость не падала еще два года. Загадка, однако же налицо и факт — приостановка рутины.

Есть и другая политическая форма приостановки повседневности — это гражданская война или революция. Не потому случаются революции, что совсем плохо людям живется, — в такие времена революций как раз и не бывает. Революция возникает там, где рутина приобрела монументальный характер. Когда, перефразируя и цензурируя Сергея Шнурова, надоели «эти рожи в телевизоре все те же», равно и как «з…ли, б…ь, неслабо, отдых з…л с работой». Выражаясь менее поэтически, когда нет просвета для моратория на рутинизированную повседневность — горожане выходят на площади.

Конечно, указанные две стратегии — личная и социально-политическая — установления моратория на повседневность, — это уже не праздник, который мерно чередуется с рутиной, а отчаянная попытка уйти от нее навсегда. Конечно, потом наступит своя рутина, но кто же о ней думает, принимая решение выйти на площадь?