Вице-спикер Госдумы Сергей Железняк: «В Думе я матрос, а не партизан»

— Насчет выдержанности или тактичности судить не мне. Что касается неискренности, то причина появления этой записи в том, что я никогда не сдавал своих товарищей. Если это называется «не всегда искренен», то я считаю это моим достоинством, а не недостатком. При этом я открыто выражал недовольство уровнем денежного довольствия офицеров и курсантов, потому что ничтожные деньги, которые платили тогда с большими задержками, были издевательством, неуважением к людям в форме.

— Причины три. Первая: я был на руководящих должностях в компании, которая начинала работать в 1993 году и стала крупнейшей компанией в отрасли в 2000-х годах. Я достиг своеобразного потолка и понимал, что не имею права заниматься другими проектами — был бы конфликт интересов, что неприемлемо. А сидеть и наслаждаться креслом противопоказано для развития личности. Второй причиной были разногласия с акционерами из NewsCorp. Пока они действовали как инвесторы, все было нормально…

— Да, Мердок, как председатель совета директоров NewsCorp, определял параметры деятельности компании, имел на это полное право. Но когда он начал делать политические заявления о России, я посчитал это неуместным. Он был об этом извещен.

— Это касалось его нежелания вкладывать деньги в российский бизнес. Я просил NewsCorp не пытаться высказываться на темы, которые они достаточно слабо себе представляют, связанные с политической ситуацией в нашей стране, с международными отношениями Российской Федерации. Я считаю, что бизнес должен быть конструктивен и лоялен к стране, в которой он работает. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Если ты не профессиональный политик, не надо пытаться вмешиваться в политику, тем более, совмещать бизнес и политическую карьеру. В этом смысле у Мердока были все возможности полностью уйти в политику, он туда не ушел, это было его решение.

Была и третья причина: я окончил политическое училище, и мне всегда важно было не сидеть на сытом, комфортном кресле и изображать великого менеджера, а придумывать и реализовывать интересные проекты. Со временем общественная работа стала занимать все большую часть моего времени.

— Это было не обвинение, а мнение Андрея, никаких фактов и конкретных претензий лично мне предъявлено не было. Потом он разобрался, поменял свое мнение обо мне.

— Это не скрывает и сам американский Госдеп, когда защищает в бюджете Соединенных Штатов финансовую помощь некоммерческому сектору в России, который занимается политической деятельностью.

— Да, конечно.

— НКО и несистемная оппозиция связаны. Пока политические организации не зарегистрированы как партии, на них не распространяются запреты на зарубежное финансирование. В отношении некоммерческих организаций, незарегистрированных партий или других объединений, которые занимаются общественно-политической деятельностью, таких ограничений нет. Поэтому американцы, не стесняясь, открыто согласовывают с конгрессом США те суммы, которые идут на поддержание этой деятельности в России.

— Если мы говорим про общественно-политические объединения и несистемную оппозицию, то есть доказательства того, что их спонсирует не только Госдепартамент США, но и структуры Европейского союза. Я сейчас не хочу называть фамилии, потому что тогда нужно встречаться сразу со всем набором фактов.

— Я не сотрудник правоохранительных органов, это их задача.

— Я уверен, что у них эти материалы есть.

— Представляете, насколько я был прав! Развозжаев же пытался убежать!

— Как? Он случайно оказался в Украине? По делам?

— Давайте договоримся, что говорим откровенно, либо не говорим вообще.

— Я извиняюсь, но не хочу, чтобы мы общались в жанре фельетона. Либо мы разговариваем серьезно… Когда была ситуация с «Анатомией протеста-2», я сразу отреагировал, потому что понимал, что материалы, которые есть, содержат информацию о серьезных преступлениях и заслуживают очень детальной проверки.

— У меня, конечно, не может быть ни копий его билетов, ни брони из гостиницы, выяснить это в компетенции соответствующих органов. Моя задача была предупредить, что этим делом надо заниматься со всей серьезностью. И, конечно, сделать так, чтобы фигуранты дела не исчезли.

—Да. А вы нет?

— Это общие слова. Видеосюжет же не НТВ снимало. Вы тому, что показано, верите или нет?

— Конечно, недостаточная, именно поэтому я сказал, что должно быть проведено самое тщательное расследование и найдены неоспоримые доказательства. Сам фильм не является исчерпывающим доказательством. Именно поэтому сейчас идет следствие. Я же не говорю, что их надо осудить на основании фильма. Если в результате расследования будут подтверждены факты правонарушений и собраны достаточные основания для вынесения судебного решения, то это дело обязательно должно быть рассмотрено в суде и виновные должны быть наказаны.

— Я — не правоохранительные органы, и мне неизвестно, как он приехал в Москву, сам или не сам. Но с версией похищения есть определенное передергивание, потому что если цель кого-то — похитить человека, то его бы не привезли в Москву, а спрятали и требовали выкуп. Речь не может идти о похищении. Он ведь оказался в Москве, на родине! Когда гражданин России оказывается на родине, о каком похищении может идти речь?

— Кто? Фамилия?

— Вы говорите — есть свидетели. Кто? Фамилия?

— Того, в чем вы меня пытаетесь убедить.

— Эта организация занимается, насколько я знаю, помощью в эмиграции евреев. Развозжаев — еврей?

— Они занимаются правовой помощью евреям с эмиграцией.

— Подождите, еще раз. Человек, допрашиваемый в рамках возбужденного уголовного дела по результатам размещенных в СМИ материалов, к которым есть огромный общественный интерес, вместо того, чтобы сотрудничать со следствием и сказать, если это не соответствует действительности, — я там не был, этого не говорил, готов предоставить свидетелей… Вместо того чтобы защищать себя и свою позицию, он что делает? Он берет и покидает пределы страны.

— Я говорю: человек, который уверен в своей позиции, которому нечего бояться, нечего скрывать, должен сотрудничать со следствием или нет?

— Еще раз. Он гражданин какой страны?

— Тогда о чем мы говорим? Он может доверять или не доверять органам — для этого у него есть законная возможность выбрать адвоката… Слова о похищении резонансны, но это же не так.

— Мне неизвестно, каким образом он доставлен из Украины в Россию, но то, что гражданин России в результате дает показания в своей стране, — абсолютно правовой порядок действий.

— Про образ. На самом деле это, естественно, не один человек, потому что тогда он был бы просто Мефистофелем.

— Оппозиция разная. Деятельная, цивилизованная оппозиция использует возможности для организации политических партий, чтобы легально участвовать в избирательном процессе. Вторая часть эмоционально высказалась на Сахарова, Болотной и ушла, непонятая слушающими. Третья часть содержательной повестки не имеет, но понимает, что нужно напоминать о себе, чтобы не забыли. Они как раз пытаются придумать — что бы еще такого сделать, чтобы привлечь к себе внимание. Они готовы идти на любые страшные поступки и преступления для того, чтобы засветиться в СМИ любой ценой и считать себя «актуальными».

— Я говорил про то, что Дума должна обязательно рассмотреть поведение этих депутатов (Гудкова и Пономарева) во время проведения массовой акции. Они как парламентарии и как люди, которые имеют определенный статус, полномочия, должны были сделать все возможное для того, чтобы предотвратить столкновения и способствовать наведению порядка. Поэтому они должны были призывать блокировать провокаторов, которые кидали бутылки с зажигательной смесью, били палками полицейских, срывали с них шлемы и пытались прорвать оцепление.

К сожалению, по видеозаписям в действиях Гудковых и Пономарева я этого не увидел. Вместо этого они вели себя так, что, по сути, помогали ситуации «разогреваться». Если в результате профессионального расследования выяснится, что эти депутаты были еще и вовлечены в организацию беспорядков, то это совершенно другая ситуация, это уже уголовный состав, нужно расследовать степень вины, а после приговора суда лишить мандатов и осудить. (Г. Гудкова и без судебного приговора уже лишили депутатского мандата. — Е. М.)

—То, что мы принимаем законы не в течение лет, а в течение месяцев, — как раз показатель эффективности Думы, а не наоборот.

—Вы не правы на 98%.

— Я могу сказать, что вы зря говорите — все законы. Я утверждаю, что всего два или три процента законов, которые мы рассматриваем, являются усиливающими ответственность.

—Для вас эти законы резонансные, а для кого-то — вопросы увеличения социальных пособий, зарплат военнослужащим, поддержки малого и среднего бизнеса.

— Это естественно, так обычно и говорят — матрос-партизан Железняк.

— В Думе я больше матрос. Если говорить про партизанское движение, то я считаю необходимым в законодательной и политической работе опираться на общественное мнение и задействовать как можно больше людей.

— Нет, наоборот, людей активнее вовлекать в свою работу. Если ты не опираешься на народное большинство, то любые самые лучшие идеи окажутся непонятыми и неприемлемыми.

— Я тоже считаю, что это организованные акции. Важно понять, с чьей стороны они организованы.

— А мне кажется, что власть более чем кто-либо заинтересована в том, чтобы вступление в силу этого закона прошло наименее резонансно. Было бы последней глупостью со стороны государства — брать и организовывать такие деструктивные общественные акции. Кто обычно громче всего кричит «Держи вора!»? Тот, кто своровал. Я согласен, что в первый день вступления закона в силу произошло несколько достаточно резонансных событий и они носят очевидно запланированный характер. Но кто это заказал, нужно разбираться, потому что я считаю это провокацией по дискредитации закона.

— Я об этом и не говорю, я веду речь об оскорбительных надписях, которые являются прямой аллюзией с Германией 30-х годов.

— Я хочу сказать, что организовали это те, кто хочет дискредитировать закон.

— Деструктивных радикальных сил хватает. Это, конечно же, не сами правозащитные организации, это маргинальная часть протестной тусовки, которая заинтересована в любом шабаше, для того чтобы никто не мог сказать, что в стране становится лучше. Им чем хуже, тем лучше.

— Если говорить о фамилиях, необходимы доказательства, которые должны собирать правоохранительные органы. Я рассуждаю с точки зрения римского принципа «Ищи, кому это выгодно». Очевидно, что подобные жесткие провокационные акции власти не нужны и не выгодны. Одно дело: «Не учите нас жить» — это нормально, это принцип, который есть у молодежи в любой стране мира.

— Я согласен с такой обеспокоенностью как человек, помогавший в программах московского «Мемориала»…

— …в организации и проведении их мероприятий, с публикацией материалов, как раз связанных с расстрельными списками, и с архивной работой.

—Вы помогали, когда занимались рекламным бизнесом или когда вы уже были в Думе?

— Когда уже был в Государственной думе.

— Неоднократно.

— Конечно.

— Потому что я депутат от Москвы, и они понимали, что с моей стороны найдут понимание и поддержку в тех проектах, важность которых я разделяю.

— Это просто неприлично — пугать политиков своей страны угрозами со стороны политиков других государств.

— Да, притом абсолютно деструктивное и несостоятельное. Это некая попытка оказать давление, и притом давление, я бы сказал, нелепое.

— Против кого?

— А вы по-прежнему считаете, что это манна небесная — поехать куда-то?

— У нас в стране всего несколько процентов граждан имеют загранпаспорта и ездят за границу.

— Те, у кого есть средства, поедут куда-нибудь еще, мир большой. Проблема не в этом. Почему кто-то на себя берет роль судьи? Это разве правовое решение со стороны других государств? Если была попытка напугать, то она не только не достигла цели, а наоборот, она вызвала обратную реакцию, — какой смысл ежа пугать…

— Либо находить сторонников тех программ, которые они продвигают.

— Если у Алексеевой будет программа, которую я буду разделять, как это было в ситуации с программами московского «Мемориала», то я в конкретном проекте не только могу, но и постараюсь участвовать.*

— Было бы полезно, например, выпустить брошюру с разъяснениями людям их прав в сложных ситуациях, я бы с удовольствием помог в издании такой книги.

— Неправильно сказать, что идеолог — я. Мои коллеги в этом преуспели не меньше. Просто я занимаю достаточно активную публичную позицию как координатор социальной платформы партии, поэтому такое впечатление сложилось. В этом смысле моя активная позиция, я уверен, помогает и моим коллегам по партии также занимать активную позицию. То есть не ждать, когда придет распоряжение из центра, а самим предлагать варианты решения и обсуждать, какой вариант лучше.

— Нет, я к тому времени во всех смыслах состоялся. И для меня как раз уход в политику — во многом эксперимент.

— Для меня как общественного деятеля было важно не просто говорить о каких-то проблемах, а делать так, чтобы эти проблемы решались. Я понимал, что в то время самым эффективным инструментом решения тех вопросов, которые стояли перед общественными организациями, которые я представлял, была «Единая Россия».

— Это некорректное сравнение. Лоббирование сразу наводит на коммерческий подтекст. «Единая Россия» для подавляющего большинства общественных организаций — самый эффективный инструмент для реализации своих планов. Именно поэтому и тогда, и сейчас большая часть реальных общественных организаций, которые работают в интересах своих членов, сотрудничает с нашей партией.

— Несомненно. Если общественные организации будут находить кого-то более эффективного, они будут предпочитать его.

— Я считаю правильным, что мы этот законопроект предложили и идет серьезное обсуждение в обществе. В отличие от протеста социального, который оперирует прежде всего несогласием с имущественным неравенством, в провокациях на религиозную тему затрагиваются внутренние, сокровенные чувства и вера людей. Это гораздо более болезненно для многих, чем социальные аспекты, потому что для многих Бог, вне зависимости от религии, которую он исповедует, — это надежда на то, что даже те беды и трудности, с которыми сталкивается человек в жизни, могут быть преодолены с Божьей помощью либо являются испытанием, которое человек должен достойно пройти.

— Продолжать считать, что Бога нет.

— Если к вам врываются, крутят руки и заставляют биться головой об пол в поклонах и принуждать к тому, чтобы вы стали верующей, то это насилие над неверующим человеком. Богу не нужно, чтобы кого-то через насилие к нему приводили. Ни в одной религии этого нет.

— Конечно. Но нормы о недопустимости насилия универсальны. Мы пропишем в законе, что так делать нельзя.

— Речь идет именно об оскорблении действием. Нельзя считать оскорблением чувств мнение Дарвина о том, что человек произошел от обезьяны.

— Я считаю, что никто не имеет права срывать одежду и вообще действовать неправовыми способами. В этом смысле есть единственный законный способ — это выяснение отношений в суде.

— Вера и атеизм — не политические темы. Варварство также никакого отношения к легальной политике не имеет. Я считаю более цивилизованным, если будет принят закон и в суде будет признано, что футболка содержит оскорбительные надписи, то такого человека остановят и попросят его переодеться или прикрыть надпись.

— Естественно. Потому что это совершенно отдельный предмет для рассмотрения по степени общественного воздействия. Считать, что вопросы, связанные с христианством, православием, в большей степени влияют на принимаемые политиками решения, заблуждение.

— То, что вы сейчас говорите, что это именно вопрос, связанный с христианством, и, более того — с православием.

— Абсолютно нет. Наоборот, есть попытка не допустить использование веры в политических целях.

— Это попытка моя, как одного из авторов закона.

— Такие попытки есть со стороны радикалов, но это вещи, связанные не с цивилизованной политикой, а с экстремизмом и радикализмом.

— Мне кажется, в этом смысле смысловой и ценностный потенциал любой церкви гораздо шире, чем вопросы политики. Потому что это сущностные вопросы бытия, любая вера на этом построена.

— Это ваша точка зрения… Несомненно, церковь — это институализированный аспект веры, самоорганизация верующих для осуществления религиозных обрядов и традиций, молитв, помощи верующим. Бог или отрицание Бога — это выбор каждого. Неправильно считать, что в храме Бог есть, вышел из церкви — Бога нет. Бог вездесущ, он вокруг и внутри нас.

— Несколько дней назад был в одном храме, рядом с Думой, и батюшка сказал очень хорошую мысль. Он сказал, что Бог по определению может все, но это не значит, что он должен все делать за нас. И в этом смысле это должно быть именно наше решение, каждого — прийти к Богу или отвергнуть Бога, — поэтому не надо никого насильно приводить в храм. Если бы Господь хотел, чтобы все были в храме, он бы мог это сделать, так как он всемогущ как Создатель и Творец всего вокруг.

— Реже, чем хотелось бы. Я стараюсь ходить в церковь не только по выходным, но и в будни, но есть определенное время служб, и если не пришел в это время, службу уже не застал.

— Конечно, я и исповедовался, и причащался. У меня замечательный духовник. Это тоже большая удача в жизни.

— Духовнику государственные тайны не нужны.

— Богу и священникам не нужны государственные тайны.

— Абсолютно. А как без доверия жить? Я очень жалею тех людей, которые никому не верят и находятся на постоянной измене. У них вообще жизни нет. Получается, что человек, который не верит никому вокруг, прежде всего не верит самому себе.

— Ну и что?

— Да нет никаких проблем. Я не говорю ничего такого, что бы противоречило моей совести.

— Если им надо, пускай слушают. Я никаких проблем по этому поводу не испытываю и тайн не разбалтываю.

—Не знаю, надо спросить тех, кто делал ремонт. Наверное, да какая разница. Мы что-нибудь неприличное обсуждаем?

— Ну тогда он убедится, что я нормальный человек, в том числе и на житейские темы разговоры веду. Это не плохо, это хорошо.

— Нет, абсолютно.

— Есть ли у меня враги? Конечно, есть.

— Нет, я бизнесом давно уже не занимаюсь, даже у самых моих принципиальных недоброжелателей была возможность убедиться в том, что я обратно в бизнес не лезу.

— Я бы так не сказал, потому что политическими бывают оппоненты, то есть люди, с которыми мы спорим, конкурируем. Мы можем занимать разные позиции, у нас могут быть разные взгляды — это нормально. Я любую позицию, даже если с ней не согласен, попытаюсь выслушать и уважать право человека на свое мнение. А врагами могу назвать тех, кто считает, что мои поступки и действия мешают им осуществлять их преступные планы. Например, сейчас мы вместе с ФСКН бьемся за введение оперативного запрета на новые синтетические вещества, которые могут использоваться как наркотики. Каждую неделю появляются новые подобные наркотики. Срок между подачей нового вещества на экспертизу и признанием его наркотическим средством — год. За это время может появиться несколько десятков новых наркотиков, и мы будем постоянно опаздывать, теряя жизни людей. Поэтому мы будем вносить законопроект, который позволит после выявления нового потенциального наркотика приостанавливать его обращение на период проведения испытаний.

— Да, по отношению к разным сомнительным пенам для ванн, жевательным пластинкам, специфическим напиткам и веселящим газам.

Я ведь являюсь координатором борьбы с этой гадостью со стороны Госдумы.

— Есть разная оперативная информация. Но я не боюсь за себя, давно уже всего отбоялся.

— Нет. Охрана в реальной ситуации никогда никому не помогла. Охрана — это защита от хулиганов. А я хулиганов не боюсь.

— Да, и недешевые, я бы сказал. В хорошем смысле нужно быть фаталистом.

«Внешне опрятен. Физически развит хорошо. Высказывал сомнение в целесообразности дальнейшего прохождения службы на флоте. Военную и гражданскую тайну хранить умеет».)