Городские бунты. Эпизод седьмой. О пользе блокировки винных складов

Все-таки Джеймс Биллингтон был прав, когда в своей книге «Икона и топор» нашел в прямом смысле слова деревянную основу российской политической культуры. Неудивительно, почему и булыжник далеко не сразу стал у нас главным орудием уличной борьбы. Даже в Петербурге — самом европейском городе в России. Когда 14 декабря 1825 года некоторые пропитавшиеся «чуждыми нам ценностями» русские дворяне вышли на Сенатскую площадь с ведомой только им самим целью преобразований, народ на самом деле находился не так уж далеко. Довольно быстро вокруг нескольких десятков офицеров и руководимых ими трех тысяч солдат собралась толпа. Не такая уж маленькая даже по нынешним меркам — примерно 20—30 тысяч человек. И что уж совсем противоречит классикам марксизма-ленинизма, народ этих страшно далеких от самого себя революционеров по большей части поддержал. Тут-то деревянная наша культура проявила себя в полный рост — разгоряченные «простые» горожане от души швыряли поленьями в сановных царских переговорщиков, которые время от времени приезжали на площадь, чтобы убедить офицеров разойтись. Кто-то из толпы стал призывать дождаться темноты и уж тогда подсобить дворянским революционерам. Русский бунт не то чтобы мелькнул зарницей (все-таки зима на дворе стояла), но как-то зловеще подмигнул из темной питерской подворотни.

Декабристы оказались в сложном для себя положении. Вроде бы они все это и затеяли ради народного освобождения. Из сохранившихся набросков «Манифеста к русскому народу», который предполагалось опубликовать после взятия власти, следует, что помимо «уничтожения прежнего правления» декабристы планировали разного рода либеральные меры, включая отмену «права собственности, распространяемого на людей» и введение равенства всех сословий перед законом. К этому их толкали позаимствованные у французов идеи просвещения, с одной стороны, а с другой — вполне домотканый миф о «единении с народом», возникший во время войны с теми же французами в памятном 1812 году. Однако как раз «гроза двенадцатого года» оставила в этой связи довольно неоднозначный и во многом печальный опыт. «Освобождение», начатое было Наполеоном, и правда пытавшимся ввести отдельные европейские порядки вроде выборных всесословных муниципалитетов на временно подконтрольной себе территории, как пишет израильский историк Михаил Вайскопф, — «блистательно провалилось», едва не обернувшись новой пугачевщиной. Народ по большей части понял «французские идеи» как возможность мародерствовать и глумиться над бывшими господами. Именно так «свободу по-русски» в повести «Лунатик» описал позднее Александр Вельтман, непосредственно наблюдавший события в Москве накануне и после вступления туда наполеоновских войск.

Думали ли обо всем этом декабристы? Весьма вероятно. По крайней мере, в день своего выступления на Сенатской площади к единению с народом они явно не спешили. «Три тысячи солдат и вдесятеро больше народу были готовы на все по мановению начальника», — не без сожаления вспоминал потом декабрист Андрей Розен. Но мановения не последовало. И не только потому, что сам «начальник восстания» князь Сергей Трубецкой на площадь не явился вовсе, предпочтя остаться дома. Не случайно же знаменитая фраза о русском бунте принадлежит Пушкину, сочувствовавшему декабристским идеям. Настолько сочувствовавшему, что, окажись «наше всё» 14 декабря в Петербурге, он обязательно примкнул бы к восстанию. Кто знает, возможно, увидев в последний момент лицо «черни» и поняв, что свободы без погрома на Руси пока не получается, — эти безусловно благородные люди предпочли умереть сами, только бы не выпустить наружу стихию бунта.

Император Николай I тем временем пришел в себя и начал действовать. Первым делом, между прочим, велел верным себе войскам блокировать винные склады — кое в чем новая петербургская монархия была все-таки умнее прежней московской. К четырем часам, когда короткий зимний день на Неве уже погружался в сумерки, к Сенатской площади были стянуты 12 тысяч войск и почти 40 орудий. По французским идеям ударили французскими же технологиями. Первым в мировой истории, кто применил картечь против собственных горожан, был все тот же Наполеон. Русский царь лишь заимствовал этот опыт в порядке консервативной модернизации. Страх и неприятие «простого народа», пожалуй, было единственным, что объединяло власть и оппозицию в тот час. Первый боевой залп был дан не по декабристам, а по сидевшим на соседних крышах зевакам. Когда же ударили собственно по восставшим, те побежали без особого сопротивления. Так что тем же вечером декабристы еще успели собраться на квартире поэта Рылеева, чтобы договориться, как вести себя на допросе. По официальным данным, число жертв в тот день не превысило 80 человек. Согласно независимым подсчетам чиновника министерства юстиции Семена Корсакова, во много раз больше — 1271 человек, в том числе 903 из «черни», включая 150 несовершеннолетних. Традиции и порядок торжествовали. Сколько-нибудь уместные мечты о свободе в России пришлось отложить еще как минимум на три десятилетия.

Специальная серия «Новой Газеты»: Городские бунты в Москве

- Эпизод шестой. Failed State

- Эпизод пятый. Оскорбленные верующие

- Эпизод четвертый, конец XVII века: «Войско взбунтовалось»

- Эпизод третий, XVII век: народ vs «силовики»

- Эпизод второй. Salt Riot

- Эпизод первый