Вот что пишут организаторы этой — уже традиционной для Москвы — акции: «Если мы не хотим жить в закрытой стране, одолеваемые подозрениями и окруженные со всех сторон неведомыми внешними и внутренними врагами, а хотим реализации права каждого участвовать в жизни страны в соответствии с его способностями, ценностями и представлениями о благе России, то мы придем к Соловецкому камню».

Желание блага России, желание знать и тем более распространять правду о ее бедах при авторитарном режиме (не говоря уж о тоталитарном) — очень опасно. Правдоискатели сами становятся жертвами репрессий. Так, репрессиям уже не при Сталине подвергся целый коллектив — редакция журнала «Новый мир». Того самого, знаменитого и любимого читателями «Нового мира» Твардовского. За что? В этом случае вопрос, часто звучавший наивно, все-таки имеет ответ: за правду. Даже само это слово цензор предлагал заменять синонимами! А у правды синонимов нет — только антоним: ложь…

И ни Твардовский, ни его соратники (один из которых — автор предисловия к нашей публикации Андрей Турков) пойти на такую «замену» не могли. В этом смысле они были правозащитниками — отстаивали право памяти. «По праву памяти» — так называлась поэма Твардовского, которую ему не дали опубликовать ни в своем журнале, ни вообще в СССР.

Кто были палачами талантливого и честного «Нового мира»? Вульгарные сталинисты во главе с «серым кардиналом» советской идеологии Сусловым и услужливые циники вроде Сергея Михалкова. Они репрессировали не только лучший литературный журнал страны, но и создававших его людей. Скорая после уничтожения «Нового мира» болезнь и смерть Александра Трифоновича Твардовского тому свидетельство.

О том, какими методами действовали палачи, о последних годах «Нового мира» Твардовского — замечательная книга: дневники Алексея Кондратовича, «новомирца» со стажем, одного из ближайших соратников Александра Трифоновича. Мы публикуем фрагменты из нее.

А сегодня — у Соловецкого камня — я бы предложил в качестве жертвы репрессий помянуть и «Новый мир» Твардовского. Всех его сотрудников и авторов.

По прихоти Хрущева, вообще симпатизировавшего поэту, Твардовский в 1958 году вновь возглавил «Новый мир», который редактировал в 1950—1954 годах. Но всемогущий партийный аппарат не скрывал неприязни к автору запрещенной сатирической поэмы «Теркин на том свете» — вопреки известной пословице злобно «пенял на зеркало».

Тем более что недавний опыт нисколько не «образумил» поэта-редактора, и он вновь принялся за свое, убежденный, что ни в литературе, ни в самой жизни нельзя существовать «без правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька», как он написал еще в разгар войны.

Неудивительно, что, как однажды сказал давний сотрудник журнала, тоже вернувшийся и ставший одним из заместителей главреда, Алексей Иванович Кондратович, Твардовского начали снимать почти сразу после назначения.

Однако осуществить эти заветные помыслы и самих аппаратчиков, и противников поэта в литературной среде, в особенности — в руководстве Союза советских писателей, оказалось не так просто. Этому мешала не только давняя беспрецедентная популярность автора «Книги про бойца», но и уважение и любовь новой волны читателей, возраставшая чуть ли не с каждым номером «Нового мира», который публиковал замечательные художественные произведения. Они порой, как солженицынский «Один день Ивана Денисовича» или так называемая деревенская проза Федора Абрамова, Василия Белова, Бориса Можаева, открывали целые дотоле скрываемые пласты жизни. Публиковались и столь же правдивые и острые публицистические статьи о самых насущных проблемах современности.

В результате завязалась многолетняя драматическая борьба, когда, как писал впоследствии один из активных работников редакции Юрий Буртин, «Новый мир» объективно играл роль некоей партии, оппозиционной «застойному» брежневскому режиму, к которой тяготело или даже сотрудничало с которой все лучшее в литературе и общественной жизни.

Позже Кондратович корил себя за то, что не сразу, а только с мая 1967 года стал вести подробный дневник происходящих событий, но и такая «малая» летопись чрезвычайно выразительна и драгоценна.

Перед нами, по словам одного из первых читателей этой рукописи критика Игоря Дедкова, «документ обширный, многолюдный, гудящий человеческими голосами, как роман».

До чего же ярко выступают в нем личность поэта и редактора «А. Т.» (как сжато и любовно выражались в журнальном ежедневье) и личины бюрократического «того света».

Последний представлен целой галереей персон разного уровня и ранга — от мимолетно, но метко очерченного главного партийного идеолога догматика Сусловадо послушных ретивых исполнителей «высочайших» указаний, будь то чиновники ЦК КПСС, все эти Демичевы, Шауро, Беляевы, Мелентьевы, Кириченко, Галановы, или юркий секретарь Союза писателей «по организационным вопросам» Воронков, или уж откровенно жаждущая «загрызть» журнал и самого Твардовского «вурдалачья стая», как он брезгливо окрестил иных своих «коллег» вроде Первенцева, который сокрушался, что танки ввели в Чехословакию, а не в… «Новый мир»!

Судьба этого журнала была исполнена не меньшего трагизма, чем то, что некогда было с некрасовским «Современником» и «Отечественными записками», за которые до последнего сражался Салтыков-Щедрин.

Столь же героически в еще более тягостных обстоятельствах поступали Твардовский и его ближайшие друзья и сотрудники.

30 июня 1967 г. — Запретили повесть Е. Герасимова «Поездка в Спас-на-Песках». Доводы цензуры дурацкие. Назаров договорился даже до того, что, мол, если я так подумал, то ведь могут и другие подумать; значит, нельзя печатать. А. Т. настроен мрачно. Возможно, сегодня что-то будет решено с Солженицыным.

А.Т.:— …Я чувствую, что-то надвигается. Если Солженицыну уготован удар в солнечное сплетение, то ведь это отразится и на «Новом мире». Мы Солженицына породили, а я так просто чувствую себя его крестным отцом. И если сын за отца не отвечает, так отец за сына отвечает. Вопрос с Солженицыным сейчас — вопрос жизни и смерти всей литературы…

6 июля— М. Хитров (ответственный секретарь редакции.— Ред.) рассказал, что М. Конаева (переводчица. — Ред.) где-то видела Романова (главу Главлита, цензуры.— Ред.), и тот говорил: «НМ» снова начинает активные действия, критика на них не произвела впечатления. Твардовский был и есть кулацкий сын, в 7-м номере снова приходится задерживать ряд вещей». Это голос аппаратного слоя.

18 августа — Никак не подпишут рассказ В. Некрасова. В рассказе решительно ничего нет, кроме того, что это «дом Турбиных», и, значит, Булгаков, «Белая гвардия». Когда я сказал об этом и о том, что в рассказе ничего нет, что бы не было напечатано раньше, и в более четком виде, Э.А. (Проскуркина, цензор. — Ред.) ответила: «Это было напечатано раньше». Оказывается, то, что мы печатали в прошлом году, уже нельзя повторять. Давно не слышал этих слов: «Мало ли что было напечатано раньше». Слова от времен культовых и трусливых, жалких; значит, больше нечем возразить. Не напоминайте! Может быть, забудут. Смешно и глупо.

1 сентября — Звонил Воронков (оргсекретарь Союза советских писателей. — Ред.), сказал, что еще утром послали в ЦК все бумаги об Эренбурге и до сих пор никто не может решить, где и как хоронить его. Боятся эксцессов, демонстраций.

А. Т.: — Ничего не могут решить. Наверное, еще решают, кто будет подписывать. Они умеют и это — подписаться под некрологом и приобщиться к памяти, хотя при жизни живому не давали покоя.

6 октября — Снова был очень важный разговор об уходе А. Т. Я рассказал, что зам. гл. редактора «Коммуниста» недавно с тоской сказал об А. Т.: «Ну когда же он уйдет?» — и когда ему: «А почему вы не можете его снять?» — «Снять? А международный скандал? Снять трудно». — Сац (член редколлегии «НМ». — Ред.): «Они ждут от А. Т. заявления об уходе, как подарка». Миша (Хитров. — Ред.): «Мне цензура говорила, что будут созданы такие условия, что Твардовский сам уйдет». А. Т. слушал все это не в первый раз и не в первый раз сказал: «Я это понимаю и знаю. Но нет, я им такой радости не доставлю».

28 ноября — Был у Галанова (инструктора отдела ЦК КПСС. — Ред.)… Встретив у Быкова, да и у других слово «правда», он поморщился: «Ну нельзя ли заменить это слово каким-нибудь синонимом?» Лучше не скажешь, и я ответил ему: «Ну зачем же, Александр Михайлович, искать замену этому прекрасному слову?» — «Да, но у вас… снова ведь в вас вцепятся…» Конечно, вцепятся, но если бы слушали всегда вот таких, как любезнейший Александр Михайлович, то никогда не напечатали бы всего того, что делает нам честь, что составляет понятие «Журнал «Новый мир».

11 апреля 1968 г. — Часу в третьем позвонил Зимянин (секретарь ЦК КПСС, главный редактор «Правды». — Ред.). Я вошел в кабинет А. Т., когда там шел яростный разговор. «Вы хотите добавить патриотизма, хотите, чтобы я написал обязательные стенгазетские слова? Я этого делать не буду, стихотворение («Памяти Гагарина». — Ред.) и так достаточно патриотично… Я как-нибудь постарше вас и в своем деле понимаю немного больше вас, а вы меня пытаетесь учить писать стихи…» А. Т. весь дрожал от бешенства. Зимянин, видимо, встал в позу оскорбленного.А. Т.:«Я вас ничем не обидел, и вы сами себя обижаете». …Новый взрыв. И снова пошло: «…я снимаю стихотворение», — кричит А. Т. Тот что-то отвечает… У меня аж в висках заломило; в таком бешенстве я А. Т. не видел давно.

— Ну вот так! — и бросил трубку. «Вот видите», — сказал, тяжко качая головой, бледный от волнения.

5 мая — Вчера в «Известиях» опубликован список кандидатур, оставленных на соискание Государственной премии СССР. Два наших — Айтматов и Залыгин. Только «Знамя» еще выдвинуло — Кирсанова. Остальные журналы и не присутствуют. Причем и роман Залыгина «Соленая пядь», и повесть Айтматова «Прощай, Гульсары» в свое время цензура долго держала.

8 мая – Погромная статья в «Советской России» о повести Герасимова с подзаголовком «Об одной повести в журнале «Новый мир». Прямые политические обвинения автору и редколлегии. «НМ» дает козыри идеологическому противнику. В духе 37—38 гг. Та же терминология. С той жизненной поправкой, что тогда появление такой статьи означало, что обвиняемые уже на Лубянке.

17 мая — А.Т.: — Это неважно, что ругают или будут ругать. Дали бы напечатать. А потом пусть что хотят, то и делают. Так мы теперь живем.

11 июня — А.Т.(в беседе с руководством Союза писателей. — Ред.): – Я должен прямо сказать, что идет удушение журнала. Любой ценой хотят разделаться с журналом. Но вы-то должны понять, и, я думаю, понимаете, что другого такого журнала не будет. Может быть журнал с такой же синей обложкой, такой же по виду, но это будет другой журнал. И потому вопрос сейчас, именно сейчас стоит только так: либо — либо. Либо мы все-таки разберем эту плотину (из задержанных цензурой произведений. — Ред.), либо будем дальше запруживать литературный поток. Но мы в этом уже не будем участвовать. Мы уже многие годы живем в труднейшем положении, и я понимаю, что значит наш журнал: я только что из Италии и могу свидетельствовать, что никакой другой журнал, кроме «Нового мира», не читают. Ни «Октябрь», ни «Знамя», ни «Москву». Мы представляем советскую литературу…

12 июня — Заходил Дементьев (бывший член редколлегии «НМ», ушедший по настоянию ЦК. — Ред.). Он из Горького. Выступал там на конференции учителей. Спрашивали о «НМ». Он сказал, что знает, сказал об опозданиях. Из зала возгласы: «Мы знаем, почему они опаздывают. Пусть опаздывают. Только бы выходили!»

27 июня— Едет к нам ревизор — очередная комиссия. Набрали тех еще… Но, впрочем, состав значения не имеет. Заранее ясно, что они напишут, даже что они могут и должны написать. Не могут же они нас хвалить! И не должны. А иначе зачем они?

23 июля — …Меня <…> вызвал Кириченко (завсектором пропаганды ЦК КПСС. — Ред.). Видно, лихорадочно искал. Спросил, что мы делаем. Я объяснил ему, что мы подготовили замену, но она цензуру не устраивает. Он закричал: «Мы вам сказали, чтобы вы выпускали номер в уменьшенном объеме. Почему вы не делаете этого? Журнал не частная лавочка, а государственное предприятие!..» Я сказал, что мы ждем обещанной встречи с Брежневым. «Встречи не будет, — грубо сказал он, словно он решает этот вопрос, — сейчас не до встречи».

…Тотчас же мы начали обдумывать ситуацию. Предложение или даже приказание выпускать уменьшенный номер — вынужденное. Если мы его не выполним — последует прямое обвинение в неподчинении, в нарушении партийной дисциплины, что не на руку нам. Выпуск же такого номера в известной мере — к нашей выгоде. Факт беспрецедентный: после длительнейшего опоздания выходит странный номер. Все вой поднимут: была борьба, из номера что-то было вынуто. И в моральном отношении мы в известном выигрыше. Во всяком случае если мы горим, если пришел наш конец, — то мы тонем без опущенного флага.

24 июля — А. Т. схватился за голову. Потом поднялся, посмотрел в мою сторону: «Нет, такого никогда не было», — и в глазах его показались слезы.

…Не знаю, что еще будет и что ждет нас, — но это был, может быть, самый тяжелый день из всех пережитых мной в «Новом мире».

Уже только за эти, чуть не брызнувшие слезы А. Т. русская литература никогда не простит жалким и бездарным чиновникам, которые пытаются сейчас задушить журнал.

8 августа— Утром просмотрел пометки цензуры на рецензии Борнычевой «Ленин и статистика» и был в полном смятении: все пометки — против цитат Ленина, хоть для приличия бы подчеркнули что-нибудь у самой Борнычевой. Ленин не устраивал.

12 августа— Эмилия (цензор. — Ред.) сказала о зарубежных материалах, которые ей показывал Романов. Там говорится, что в трудной обстановке «НМ» стоял насмерть, из-за чего был задержан на 4 месяца, «все приводят даты точно: сдачи в набор и подписи в печать», что судьба А. Т. как редактора висела на волоске, но он выстоял.

…«Вам хорошо. Вам легче. Вы чувствуете, что вы правы», — вдруг начала Эмилия. — «А если вы чувствуете, что не правы, — не делайте». — «Это хорошо вам говорить. У вас такой журнал, у вас Твардовский. Вы — единственные. А тысячи людей делают не то, что думают, и начальство у них не такое, как у вас!» — Чудной разговор с цензором. Пожалей их!..

21 августа 1968 г. — Черная дата. Вера начала в последнее время включать по утрам приемник и слушать радио. Я ругался: зачем? Ей надо было, видимо, проверить время. И только поэтому я услышал о вторжении наших войск в Чехословакию. Я стоял, оглушенный, и не знал, что делать. Боже мой! Что сделали. Какой ужас.

Первой реакцией было спрятать дневник: не знал, что будет у нас, что будет вообще.

30 августа — А. Т.:— Теперь я бы не хотел встречи с Брежневым. Зачем эта встреча? Предположим, он вызовет меня, но о чем я там буду говорить? Нам не о чем говорить.

…А. Т.:— Алексей Иванович, сейчас я вам скажу такое, отчего вы или сразу протрезвеете, или, наоборот, опьянеете… Я понял, почему они не давали напечатать работу о Гитлере. И не дадут теперь-то уж ни в коем случае.

— Из-за того, что там написано, как был подготовлен и осуществлен захват Чехословакии?..

— Да. И вы тоже думали об этом? А мне это вчера в голову пришло. Как осенило. Они уже знали, что будут делать… И потому не давали печатать.

18 сентября — С подписанием номера Главлит не чешется. Я все время думаю о том, как бы выпустить в этом году хоть 10 номеров. 9 — катастрофа. Тогда нам с радостью припишут неумение работать.

11 ноября— В праздники было опубликовано постановление о присуждении Государственных премий СССР Залыгину и Айтматову. Конечно, нигде ни звука, что они печатались в «Новом мире». Это давно стало системой…

14 января 1969 г. — Мы вроде смертников. Нам терять нечего. И в этом наше великое преимущество: мы можем разговаривать так, как мы думаем. Это удивляет, обескураживает начальство и заставляет их побаиваться нас. Стань мы немножко другими, начни подлаживаться — и нас тут же растопчут. А нас боятся растоптать, хотя очень хотят и, скорее всего, когда-нибудь сметут. Но тоже со страхом и опаской: даже самый глупый из них чувствует за нами силу правды, силу будущего, которая неотвратимо на них наползает, даже когда мы отступаем.

6 февраля — Сегодня получили загадочное письмо от Воронкова. Переслал письмо, подписанное 5 бывшими магнитогорцами о романе Воронова. Загадочно то, что они называют роман «Юность в Железнодольске» (было другое название), называют жанр — повестью, все точно — но письмо от 30 декабря, а сигнал номера 11 был 10 января. Откуда им все известно? Письмо само по себе возмутительное. Начинается: «Как нам стало известно…» А далее требуют запретить публикацию романа. Читали ли они его? И если читали, то как, откуда получили, весьма странно. Уже уголовщина какая-то началась.

11 февраля— Я особого значения письму не придаю и сказал об этом А. Т. Он стал возражать.

А. Т.:— Вот что мы воспитали за годы советской власти. По письму же видно, что они не читали романа. «Нам стало известно». Значит, не читали. А судят о романе и даже требуют запретить его. Так это же можно до чего дойти: «Нам стало известно, что писатель Н. задумал написать роман, в котором попытается очернить и снизить наши достижения. Мы требуем запретить замысел». Ведь если, не читая, запрещаешь, — то легко запретить до того, как писатель сел к столу.

6 марта— Вчера в «Лит. газете» напечатана гнуснейшая статья о романе Воронова. Предпослано ей письмо магнитогорцев. Тех самых, что уже послали письмо в ЦК ВЛКСМ. Но только теперь они пишут, что прочитали роман — и даже ждали от окончания чего-то другого. Все это фальшь, вранье, лицемерие. А сегодня «Из последней почты» в «Правде» — «В кривом зеркале». Полная поддержка «ЛГ». Все разыгрывается, как по нотам; в конце реплики: «В статье «Литературной газеты» правильно отмечается, что редакция «НМ», решившая напечатать это произведение, несет вместе с автором моральную ответственность за просчеты и слабости повести. Это тем более справедливо, что редакция «НМ» и ранее неоднократно подвергалась критике за публикацию ряда произведений, содержащих идейные ошибки, очерняющие нашу действительность. Общественность вправе ожидать, что редакция «НМ» наконец сделает верные выводы из этой критики».

474-е серьезное предупреждение.

Пожалуй, даже не предупреждение, а намек — на снятие. Кого?!.

24 марта — В 10 часов утра за мной срочно приехала машина: такого еще не бывало. <…> В чем дело? Лакшин (зам главного редактора. — Ред.) сказал, что в понедельник у А. Т. был Воронков, и там шел разговор о редколлегии.

Поехали. У А. Т. уже был Дементьев…

А. Т. рассказал, что был Воронков и поставил вопрос о редколлегии.

— О вас, — он показал на Лакшина. — Замом утверждать вас не хотят и вообще не хотят, чтобы вы были в редколлегии. Потому что от вас вся скверна.

Я улыбнулся.

— Подождите радоваться, — сказал А. Т. — И о вас шла речь. Вас тоже предлагают изъять…

А. Т. сообщил, что он написал письмо в секретариат ССП, и зачитал его. В начале письма рассуждение об ответственности главного редактора — так, как он ее понимает, и о невозможности работать с редколлегией, которую он не знает; поэтому от отвергает предлагаемые ему кандидатуры… «просто потому, что я их плохо знаю».

…Но что означают эти пять комиссаров? Понять это трудно. То ли они совсем не знают А. Т., чтобы предлагать ему людей, ему начисто противопоказанных, то ли это провокация. Не хочешь брать — подавай заявление.

6 мая— Приходил бывший инструктор райкома Назаров… Перед уходом он побывал на партийных собраниях в «Правде» и в «Октябре». Теперь он стал «свободен» и потому был вполне откровенен. Дивился тому, что говорили в «Октябре»… Первенцев до собрания разговорился и прямо бухнул Назарову: «Прежде чем вводить танки в Чехословакию, надо было ввести их в «НМ». Прелестно!

24 июля— Разговаривал с Эмилией. Она мне говорила, что в «Огоньке» готовится статья против Дементьева. Сегодня она подтвердила это. Читала статью сама. Говорит, что статья довольно гнусная. Подписано рядом писателей — Алексеевым, Прокофьевым, Чивилихиным и пр.

Пусть. Не первый раз.

26 июля— Купил все же номер «Огонька», хотя не было желания тратить 30 копеек на это дерьмо. Громадная статья «Против чего выступает «Новый мир». Или Эмилия не читала статью, или не поняла ее. Она не только против Дементьева, но, начиная с самого заголовка, против «НМ». Статья Дементьева («О традициях и народности», «НМ», 1969, № 4. — Ред.) — лишь повод для кампании против журнала.

…Такого, что написано в «Огоньке», я еще не читал. О Дементьеве пишут как о враге, сравнивают его фактически с троцкистами и пр. В духе «канонических» статей 48-го года. А может, даже и похлеще.

…Основной тезис статьи хитер и демагогичен: Дементьев «многократно» призывает читателя не преувеличивать «опасности чуждых идеологических влияний»… Тут же и другие передержки… А вывод уж совсем доносительский, в духе 48-го года! «Если против нее (буржуазной идеологии) не бороться, это может привести к постепенной подмене понятий пролетарского интернационализма столь милыми сердцу некоторых критиков и литераторов, группирующихся вокруг «Нового мира», космополитическими идеями».

…Все. Обвинительное заключение готово. По образцам известным. Век живи — век жди повторений.

27 июля— «Огонек» выходит по воскресеньям. Но уже сегодня, в воскресенье, в «Советской России» редакционный отклик «Из последней почты», где выступление «Огонька» всячески поддер-живается. Оперативность! Но по всему чувствуется, что кампания. Как она будет развертываться?

1 августа — В «Лит. России» редакционная статья «Справедливое беспокойство», безоговорочно поддерживающая «Огонек»… И повторяются все самые «ударные» места, вплоть до аналогии с Троцким.

…Пошли читательские письма, выражающие тревогу за журнал. Пока только одно письмо против нас.

5 августа — После того как нападки усилились, пошли опять слухи о снятии А. Т. Вчера уже передавали по зарубежному радио это чуть ли не официально, правда, со ссылками на слухи. Но «достоверные».

29 октября — А. Т.:— Вы прочитайте нашу почту. Она замечательная. Особенно почта последнего времени, когда читатели отмобилизовали себя на защиту журнала. Всякие читатели, в том числе и рабочие. <…> В нашей почте по крайней мере четверть писем от рабочих.

…И мы, несмотря на известное к нам отношение руководства, вполне компенсированы отношением к нам глубинных масс читателей.

…А. Т.: — Я не говорю о глупейших распоряжениях к укрощению нашего журнала, которые выразились в запрещении подписки на него в армии. Словно общество наше делится на военных и штатских, и то, что можно штатским, нельзя военным. В результате подписка в армии у нас выросла.

4 ноября — Скоро праздник. Ну, перед праздником ничего не должно случиться. Мы, живущие в ожидании любой неприятности в любое время, предпраздничные дни особенно ценим: в эти дни гадости все-таки делать не положено. Поэтому новость об исключении Солженицына из ССП (Союза советских писателей. — Ред.) была как внезапно разорвавшаяся бомба, или точнее — как гром в январе. А. Т. зашел ко мне встревоженный, весь напрягшийся.

— Вы знаете, что Солженицына исключили из Союза?

— То есть как? — спросил я. Еще ничего не знал.

— А вот так исключили, в Рязани. Он мне только что сам звонил об этом. Исключили вчера.

5 ноября — Говорят, что сегодня состоится секретариат правления СП РСФСР со специальной повесткой: исключение Солженицына из Союза. Это тоже невероятно. Так скоро? Почему такая спешка? Когда делается так скоро и так спешно — всегда причина одна: есть высочайшее указание. Тогда не считаются ни с чем, ни с какими обстоятельствами.

11 декабря — Гнуснейшая речь Михалкова на пленуме (напечатана в «Московской правде»). Явный намек на А. Т.: «Вот почему нам небезразлично, какое содержание вложено пусть даже в талантливое произведение. А мы, к сожалению, иногда являемся свидетелями девальвации мировоззрения у иных мастеров слова, которые в недалеком прошлом создавали талантливые реалистические произведения, достойные своего героического времени, своего народа-читателя, народа-зрителя».

Так начинается пристрелка, первый свист, быстро перерастающий в вой.

3 февраля 1970 г. — Воронков сегодня позвал А. Т. на секретариат. Был он там недолго. Вернулся и сказал, что образована комиссия секретариата по укреплению редколлегии и аппарата «НМ».

— Кто вел секретариат? — спросил я.

— Кто же? Конечно, дорогой Ко-нстантин Александрович (Федин.— Ред.).

— А кто присутствовал?

А. Т.:— Присутствовало много «хороших» людей. Баруздин, Михалков, Воронков. И все выступали. Особенно гнусно выступал Баруздин. И Михалков был хорош. Снова известная теория: «А. Т., аппарат журнала и редколлегия вас подводят. Надо думать об укреплении». Я говорю, что отвечаю за все сам, считаю аппарат и редколлегию вполне работоспособными. Но, так или иначе, создали комиссию, в нее вошел Большов.

Это уже было удивительно. Еще А. Т. не дал никакого согласия на Большова, а его уже вводят! Само по себе унижает А. Т.

4 февраля— Сегодня в середине дня мы услышали, что идет секретариат. А. Т. в редакции. Как это понять?

— А. Т., говорят, что идет секретариат…

Он пожимает плечами: — Не может быть. И о чем секретариат? Если о нас, то ведь должна собраться комиссия — ей дано на это 2—3 дня. А комиссия организована вчера.

Неясно. Но черт их знает, они все могут. Боятся А. Т. Могут собраться и без него.

5 февраля— Секретариат все-таки вчера был. И говорят, все решено. Только что точно, мы пока не знаем. У А. Т. усталый, изможденный вид. Очень бледен. Все время взрывается.

Часа в два его попросил приехать Воронков. Уехал. Мы ходили с напряжением. Был он недолго. Вернулся. Молча прошел в кабинет. Сел. Мы сидим, ждем, что скажет.

— Так вот, вчера был секретариат. Без меня. И решено освободить Кондратовича, Лакшина, Виноградова, Марьямова и Саца.

Ну и ну! Я смотрю на Лакшина, он вроде был готов к такому сообщению, он кандидат на снятие № 1 — и то он побледнел.

Молчим. Кто-то спрашивает?

— А кого дают вместо нас?

А. Т.: — Дают? Мне уже не важно, кого дают. Я заявил, что подаю заявление об уходе…

11 февраля — Все, как и положено. Маленькое, где-то на затычку, хроникальное сообщение (в «Литературной газете».— Ред.) о переменах в «НМ». Гнусно то, что сообщается, что на заседании присутствовал А. Т. Имеется в виду то заседание от 4/II, где шел разговор о необходимости укрепления редколлегии и аппарата и где А. Т. недвусмысленно высказался на этот счет. Но тут «в обсуждении приняли участие…». И получается, что и А. Т. вроде бы за изменения.

…Сегодня часа в два появился Миша (фотограф). Оказывается, А.Т. договорился с ним о фотографировании. За все многие годы работы мы никогда не фотографировались. Теперь надо.

…Фотография должна получиться интересной. Главное – все снятые и раньше и теперь – вся редколлегия при А.Т. Дементьев со свойственным ему интересом историка литературы тут же заявил, что эта фотография станет уникальной и войдет во все учебники и хрестоматии будущей истории литературы: ведь ничего же не останется из фото, кроме нее.

…А история «НМ», как уже многим кажется, нисколько не уступает истории «Современника» или «Отечественных записок» (запрещенных первый в 1866-м, вторые — в 1884 году. — Ред.).

Мы еще не все представляем. Тем более сейчас, в эти кровавые погромные дни.