В первые дни после избрания меня генсеком Раиса снова и снова спрашивала меня:

— Что делать, как себя вести?

— Мы не будем ничего менять. Как мы вели себя, так и будем вести дальше. Как поступали, так и будем поступать. Во всем цивилизованном мире жены — спутницы президентов, премьер-министров — выполняют разные общественные функции.

Раиса всегда хотела понять, что надо делать конкретно ей, поскольку семья оказалась в центре событий страны и мира. Вечные разговоры, будто она принимала политические решения или оказывала на меня какое-то давление, — вздор. Она даже не знала, как Политбюро работает и что оно делает. Ее больше волновало то, что обсуждалось на страницах газет, по телевидению, вообще в обществе.

А в обществе, как мы и предполагали, по-разному отнеслись к публичному появлению «первой леди». Для меня же никогда не было колебаний на этот счет. Хотя сам термин мы принимали не без иронии.

Когда же Раиса оказалась на грани жизни и смерти и когда рядом с ней все время находились я и вся семья, думаю, люди поняли, что всех нас связывают истинные глубокие чувства. Как написала «Новая газета», люди вдруг увидели, что, «оказывается, они любят друг друга».

…Для меня Раиса была женой, которую я любил. Мы были друзьями. Во всем поддерживали друг друга, заботились друг о друге.

Печальный колокол прозвенел впервые в Форосе, где нас 18 августа 1991 года интернировали и изолировали от внешнего мира. Там у Раисы случился то ли глубокий спазм сосудов головного мозга, то ли микроинсульт. В какой-то момент она потеряла речь, произошло онемение правой руки. Я запомнил ее глаза в те минуты (я их вижу и сейчас): в них был испуг, мольба.

Тогда усилиями врачей — профессора Игоря Анатольевича Борисова и Николая Феодосьевича Покутнего, с участием дочери Ирины и зятя Анатолия (тоже медиков), удалось вывести ее из кризиса, хотя по возвращении в Москву пришлось сразу перейти на постельный режим. А потом последовали ее скитания по врачам. Кровоизлияние в сетчатку одного, а затем и другого глаза, серьезная потеря зрения, бессонница, депрессия — все навалилось сразу.

Трудная осень 1991 года, распад страны, мой уход с поста президента, напраслина, которая грязными потоками выбрасывалась на нашу семью, в первую очередь, конечно, на меня, не давали Раисе возможности поправиться. Она находилась во власти этих тяжелых переживаний.

…Насколько преданным другом она была мне. В 1996 году я решил участвовать в президентских выборах в России. Практически все были против этого моего решения. Только Раиса поняла, что я не рвусь к власти, а хочу получить возможность в ходе предвыборной кампании открыто сказать все то, что не мог сказать людям в последние годы, ибо практически был полностью изолирован — до прихода к руководству страной Владимира Путина.

Раиса присутствовала почти на всех моих встречах в 22 регионах России.

Сначала и до конца предвыборной президентской кампании 1996 года вся «ельцинская рать» вела против меня неслыханную грязную кампанию.

Как только я был зарегистрирован избирательной комиссией в качестве кандидата в президенты Российской Федерации, поступила от Ельцина установка всем штабам и подштабам относительно моей персоны.

Последовала команда: «Горбачева «мочить». Практически все (за исключением иркутского губернатора Юрия Ножикова, кемеровского губернатора Михаила Кислюка, председателя Законодательного собрания Амана Тулеева, главы администрации Волгоградской области Ивана Шабунина и мэра города Самары Олега Сысуева) губернаторы в момент моего приезда для встречи с избирателями оказывались «очень занятыми» или в отъезде, но все строго «контролировали» весь процесс, чтобы осложнить ситуацию Горбачеву, а то и просто «нагадить», сорвать встречи с избирателями.

Во всех областях за мной следила группа от КПРФ. Она встречала меня при входе в здание, где намечалось мероприятие, разворачивая один и тот же лозунг: «Иуда, предатель!» Как правило, мне предоставляли самое плохое, маловместительное помещение или вообще отказывали. Так было во Владимире, где мне выделили помещение, в которое не могла вместиться даже десятая часть собравшихся на встречу. На площади перед зданием я общался с избирателями с помощью громкоговорителя из автомобиля, на котором приехал.

Мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак вынужден был подчиниться незаконным требованиям Президента Российской Федерации. В университете актовый зал срочно «оказался на ремонте». Тогда студенты расположились на лестничных клетках нескольких этажей и слушали мое выступление. Сейчас мои друзья в Санкт-Петербурге очень волнуются, когда я им напоминаю об этом. В Новосибирске, приехав в университет для встречи с молодежью, и не только с молодежью, я не имел возможности получить подходящий вместительный зал. Желающих встретиться со мной было так много, что произошла давка, повыдавливали двери и окна. Зал был битком набит, и выступление все-таки состоялось.

Студенты слушали меня внимательно и проводили бурной овацией. Так было в Петербурге, Нижнем Новгороде, Иркутске, Самаре, Екатеринбурге, Уфе… Эти встречи напрочь опровергали миф об аполитичности молодежи. Я убедился: тысячи и тысячи граждан хотят знать, что я думаю о реформах, о положении в стране.

Ельцинское окружение явно боялось таких встреч. Об этом говорят и настойчивые многократные обращения ко мне официальных и неофициальных президентских штабов с предложениями выступить на выборах вместе с Ельциным или отказаться в его пользу от участия в выборах. Когда это не удалось, тогда стали срывать мои встречи, не останавливаясь ни перед грубейшими нарушениями избирательного законодательства, ни перед элементарными нормами приличия и прямой уголовщиной.

В Омске «верноподданный» Ельцина — губернатор Полежаев — сам куда-то уехал, а заместитель, которому он якобы поручил заняться мной, тоже сбежал. Люди собрались в зале, и я пошел к ним. По пути в какой-то момент на меня набросился двухметровый верзила и ударил по голове в основание черепа. Как выяснилось потом, в прошлом он был десантником и «не совсем здоровым». Меня спасла от увечья рука охранника, которую он успел подставить, и удар пришелся по шее и в плечо. Сознание я не потерял.

Встречу с присутствующими в зале я не отменил. Рассказал о том, что произошло со мной в коридоре. Кстати, начальник Омского управления внутренних дел сидел дома и ждал, когда это произойдет. Потом появился. Словом, заговор подонков. Все они и дальше оставались на службе новой власти. Так поступают люди трусливые и бессовестные.

Потом мне рассказали, что эта акция была подготовлена партией Жириновского. На его 50-летии представитель Омской организации ЛДПР по пьянке поведал:

— А мы устроили в Омске Горбачеву «встречу»!

Жириновский на это не прореагировал, сидел, не подавая виду, но через пять минут этого человека увели.

Получив информацию, я направил просьбу в Генеральную прокуратуру разобраться. К сожалению, получил абсолютно формальный ответ. Прокуратура тоже была из разряда «верноподданных служителей» власти, а не закона.

Я считал обязательным побывать в Волгограде. Со мной решили полететь писатель Андрей Синявский, ранее репрессированный за свои «крамольные» книги, и Мария Розанова — его жена. Я их отговаривал: будет тяжело, но они хотели увидеть, как люди встречают Горбачева.

Нам был предоставлен большой зал. На протяжении всей встречи во всю мощь гремел духовой оркестр. Мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы завязался контакт и диалог внутри зала. Я выступил, ответил на вопросы. Закончилось тем, что меня провожали стоя. Но по Центральному телевидению показали лишь выходки коммунистов и выкрики в зале в начале встречи. Как рассказали мои товарищи из предвыборного штаба, все было заранее устроено. Андрей Синявский был возмущен, написал об этом большую статью.

Особо хотел бы рассказать об одном случае. Когда я находился в Санкт-Петербурге, ко мне обратились жители Ивангорода, который находится на границе с Эстонией. Этот город разделен на две части: одна — на эстонской территории, другая — на российской. Из-за этого происходит очень много всяких неувязок и недовольства. Представители города обратились ко мне с просьбой приехать к ним.

На встречу собралось много жителей: был заполнен кинотеатр на 900 мест, и примерно столько же или даже больше людей находилось вокруг кинотеатра. Когда я приехал, избиратели организовали коридор, по которому я шел к кинотеатру. Навстречу мне выходили с гадкими и оскорбительными плакатами.

По сути дела, я шел через строй «шпицрутенов ХХ века». Тем не менее я добрался в зал. Люди сидели не только в зале, но и стояли вокруг трибуны. Как только я вошел, начались выкрики того же самого содержания. Это продолжалось 5–10 минут. Я никак не мог начать говорить. С разных углов раздавались обвинения, оскорбления. В конце концов, я сказал:

— Что вы хотите? Вы пригласили меня — я приехал. Или я сейчас выступаю, и вы потом задаете свои вопросы, или давайте без моего выступления сразу перейдем к вопросам.

Они продолжали кричать, освистывать. Я прервал их:

— Вы что, хотите распять меня?! Ну, распинайте!

И вдруг в ответ раздался женский возглас:

— Да что Вы, Михаил Сергеевич! Мы же русские люди!

В общем, атака была отбита. После выступления начались вопросы, и всё пошло в нормальном ключе.

Тем, кто хотел сорвать встречу, это не удалось. Провожали стоя, по-доброму. Меня окружила группа людей — те, которые ранее орали в зале со всех углов. Оказалось, что это — все бывшие партийные работники, и им эта демократия до лампочки. Они мстили «своему» бывшему Генеральному секретарю ЦК КПСС.

Спрашиваю:

— Вы чего добиваетесь?

Они начали меня призывать объединиться с Геннадием Зюгановым.

— Я не могу объединиться с Зюгановым, потому что я принципиально с ним расхожусь. То, что вы кричите в мой адрес, — это надо ему сказать. Потому что Зюганов и его окружение в 1991 году, когда рассматривались Беловежские соглашения в Верховных Советах России, Белоруссии и Украины, уговаривали российских депутатов голосовать за эти соглашения. Я не могу объединиться с этими людьми. Если вы хотите голосовать за Зюганова — голосуйте. Вы получили право выбора от перестройки.

И вдруг:

— Ну, какой из Зюганова президент?! (И я с ними согласен.)

Санкт-петербургская газета опубликовала статью об этой встрече, каждый мог это прочитать. Причем в статье было сказано, что кинотеатр был заполнен до отказа, «свободными» оставались только люстры.

И еще по Санкт-Петербургу. Я побывал там на оборонном предприятии по строительству морских судов. Была интересная экскурсия, был интересный рассказ, как они вживаются в новую жизнь, а когда я возвращался оттуда, кто-то из моего окружения попросил:

— Михаил Сергеевич, одна молодая корреспондентка уже полдня ходит за Вами, чтобы Вы ответили только на один вопрос.

— Хорошо, я отвечу.

Последовал вопрос:

— Вы до сих пор работаете в ЦРУ?

Я посмотрел на нее: молодое личико. Кто-то ее науськал, дал задание, и она его выполняет. Я ответил:

— Да.

— А почему?

— Там хорошо платят, — повернулся и ушел.

Не могу не рассказать о встрече в Иркутском университете. Встреча состоялась в актовом зале, где собрались студенты, преподаватели, просто избиратели. Зал был переполнен. После моего выступления последовали вопросы. Их было много. Но вот вышел на видное место человек с большим портфелем, представился — доцент кафедры марксизма-ленинизма:

— Вы говорили в таком-то году то-то, спустя два-три года — то-то, там-то Вы писали то-то. Вы же это говорили? Вы не отрицаете?

— Не отрицаю.

— Так кто же Вы есть?

У него горели глаза, он испытывал настоящий «политический оргазм» от того, что он «загнал в угол» Горбачева.

— Ну хорошо, теперь я задам Вам вопрос перед всеми, всей аудиторией. Ленин еще до Октябрьской революции говорил, что пролетариат завоюет власть, используя демократию, и будет управлять страной через демократию. А в своей книге «Государство и революция» выступил за установление диктатуры пролетариата. В 1921 году под давлением ситуации, сложившейся тогда в стране, Ленин предложил заменить продразверстку новой экономической политикой (НЭП). При этом сказал, что большевики допустили ошибку, пошли не тем путем, что надо коренным образом пересмотреть точку зрения на социализм. НЭП позволил уже к 1926 году вывести страну на уровень самого высокого дореволюционного года — 1913-го. Вы, конечно, на стороне Ленина?

— Да-да.

— Так скажите, почему Вы Ленину даете право менять свои позиции, установки, выводы, политику, а мне отказываете в этом?

Зал аплодировал. Спрашивающий повернулся и ушел.

Я использовал свои предвыборные поездки для того, чтобы сказать как можно большему числу людей о перестройке, ее достижениях, о том, что курс Ельцина на капитализм в его самой дикой форме, на приватизацию, нацеленную на разграбление собственности, на развал страны, — это всё авантюры, которые могли зародиться в условиях заблуждений, за которые мы расплачиваемся и долго еще будем расплачиваться.

…Все началось в день моего выступления по телевидению, 25 декабря 1991 года, в котором я сообщал о прекращении исполнения президентских обязанностей. Еще не закончилась моя речь, а Борис Ельцин был готов сам лезть на крышу в Кремле, чтобы побыстрее снять Флаг СССР.

После моего выступления мы с ним, как договорились заранее, должны были сразу встретиться в президентском кабинете Кремля. Время идет, а Ельцина все нет. Я позвонил ему. Он сказал, что я нарушил договоренности: мое выступление слишком отличалось от моих обещаний. Теперь, когда и Ельцина нет, и я нахожусь в критической фазе своей жизни, хочу сказать, что никаких обещаний я ему не давал и не собирался давать. Потом он предложил встретиться на «нейтральной территории» — в одном из залов Кремля, где обычно принимались послы иностранных государств. Я послал его «подальше» (не буду скрывать). Тут же распорядился направить ему пакет с Указом Президента СССР о передаче полномочий и поручил министру обороны Е. Шапошникову немедленно вручить «ядерный чемоданчик» новому владельцу.

На наших с Ельциным встречах в те дни мы договаривались о порядке передачи власти. Условились, что 30 декабря 1991 года аппарат Президента СССР завершает свою работу. Но уже рано утром 26 декабря Б.Н. Ельцин, И.С. Силаев, Г.Э. Бурбулис, Р.И. Хасбулатов ворвались в мой кабинет и учинили распитие виски — «за победу». В этом президент Ельцин был «большой мастер». Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что многим россиянам это очень нравилось. Но думаю, что я не ошибаюсь.

Тогда, 23 декабря 1991 года, Ельцин, подписывая Указ о выделении помещений для создания Фонда, спросил:

— А что, Ваш Фонд будет играть роль оппозиционной партии?

Я сказал:

— Нет. Если ты будешь продолжать то дело, которое мы вели вместе и о чем договаривались в последние недели, то я даже буду поддерживать и защищать тебя, ибо моя ответственность перед Россией остается. Но если ты будешь вести политику, которая для меня неприемлема и которую я считаю вредной для страны, то, конечно, буду ее критиковать, буду это делать открыто и прямо, без всяких закулисных игр и интриг.

Последнее я считал нужным подчеркнуть: интриги для Ельцина были любимым занятием. Теперь из книг Полторанина и Коржакова все знают их «кухню», на которой готовились пасквили на меня и семью, распространялись в обществе.

Ельцин, отвергнув курс на реформирование СССР, при сохранении союзной государственности, на постепенные перемены в обществе, начал действовать методом ломки государственных и социальных структур, механизмов, открыл неподготовленную страну заведомо проигрышной конкуренции и тем самым, по сути дела, положил ее на лопатки. Ему так хотелось показать, какой он решительный антикоммунист.

Я думаю, что это ему удалось. Но то, чем обернулись 90-е годы для страны и людей, — всем известно. К сожалению, в России еще и сейчас многие не видят разницы между решительностью и сумасбродством.

В марте-апреле 1992 года я выступил с серьезной критикой проводимой им политики, которой аплодировали только те, кто радовался роспуску Советского Союза и был бы не прочь, чтобы такая же участь постигла Россию. Тогда меня решили тащить на политический процесс в Конституционный суд. Меня лишили права выезда за рубеж и отменили это решение только после того, как в Италии, куда я должен был ехать, люди вышли на улицы с протестом, а в других странах осудили действия нового руководства России.

Во второй половине года, когда при случае я снова критиковал действия Ельцина, он дал указание отобрать помещение, в котором находился мой Фонд, чтобы лишить его возможности вести серьезную работу. Утром работники Фонда, придя на работу, увидели, что здание окружено омоновцами с автоматами… С другими он так не поступал.

Тогда же Правительство Российской Федерации заключило договор с одной из американских фирм, которая за 5 млн долларов должна была найти секретные счета Горбачева. Мне только потом стало известно, что эта фирма представила список людей, кажется, на 22 человека. Они оказались или членами правительства Гайдара, или близкими к нему.

Основным каналам телевидения запрещалось предоставлять слово Горбачеву. За какое-то полутораминутное интервью с Горбачевым один из журналистов был лишен возможности работать на телевидении. На этот счет существовал тотальный запрет.

В одной из моих поездок в Санкт-Петербург Анатолий Собчак поселил меня в гостевой особняк. В программу была включена наша с ним беседа. Но последовал, как мне потом сообщили, звонок от Ельцина:

— Ты с кем собираешься работать — со мной или с Горбачевым?

И Анатолий Собчак сдался: всё было пересмотрено. Естественно, видя, как действует Ельцин и как обращается он с Президентом СССР, вся «новая элита» тут же перешла в атаку.

Кстати, не могу не отдать должное Владимиру Путину, с которым я тогда познакомился. Как первый заместитель мэра Петербурга он курировал мой визит.