Корона — это Царьград на голове

Вообще-то, входя в книжный магазин «Москва», я хорошо знал, зачем шел. Я шел за Чижом. Который Антон Чижъ. Дело в том, что через несколько часов мне предстояло улетать на заслуженный, хотя и короткий, отдых, и нужен был Чиж. Он легок, изящен, воздушен, он успокаивает, и еще так хорошо перекликается — «Чижъ» и «пляжъ».

Но получилось по-другому, поскольку поход за книгами — это примерно как по грибы: азарт.

Все началось с Веры Полозковой. Тут такая история: я с ней поговорил минуты три в Нью-Йорке в начале лета, послушал, почитал…

Боже ты мой, а ведь это уже классика. Ну примерно как «я на правую руку надела перчатку с левой руки». Или наоборот? Не важно. Важно, что, когда я нашел на полке Веру Полозкову — всего-то две тонкие книжки, это она вся тут, почти готова третья…

Ребята, а вы понимаете, что мы живем в эпоху великих поэтов? То есть при жизни их никто в таком качестве, конечно, не воспринимает. Ну кто, глядя на 30—40-летних Ахматову, Мандельштама или даже Пастернака, думал, что они уже — памятники?

Но ведь будут памятники как минимум трем из ныне живущих поэтов. Ну с одним все ясно — он везде, в поэзии и прозе, и в политике, и его слишком много, но стихи, настоящие стихи… И Ольга Седакова. И Вера Полозкова. Вот эти трое минимум: мне так кажется.

А ведь какой безнадежный ужас — прикоснуться к граниту памятника. Только и утешишься, что строчки могут хорошие получиться:

Рифмы вот только дальше слишком очевидны. Итак, первые две книги.

Вера Полозкова, Ольга Паволга. Фотосинтез.

И еще: Вера Полозкова. Непоэмание.

Открываешь наугад — нет, правда, наугад — и получаешь:

Ну а дальше я пошел — совершенно не по лунной дороге — к полке книг по истории. Тут тоже, как и с Полозковой, была история. Вообще-то я востоковед, но однажды, к собственному удивлению, написал роман, где действие происходит в Византийской империи. У меня было тому оправдание — я закопался в «темный век» ее истории, о котором не сохранилось ничего, кроме нескольких строчек. Потому что речь об императорах-иконоборцах, иконы после них, к счастью, вернули в храмы, кости императоров выкинули из могил, а все упоминания об их делах, наоборот, глубоко закопали. Так что я резвился в этом «темном веке» как хотел, но ведь прочитал полки три книг про «до» и «после».

И это был такой шок — узнать, что ничего не знал. О реальной истории Европы, в данном случае. О том, что Первый Рим, конечно, уничтожили варвары, но он благополучно переехал в Рим Второй — Константинополь, — и от него-то европейская культура и пошла. Не было пустых веков от IV до примерно XII — все это время существовал блистательный Рим на берегу Босфора. Самая живучая империя в мировой истории, двенадцать столетий.

Британские и прочие византисты сейчас исправляют ошибки предшественников, объявивших в своих политических целях Византию сплошным упадком и наперебой выпускают книги о том, что же это было. А тут, наоборот, француз.

Мишель Каплен. Византия.

Когда читаешь книги по истории, всегда нужно быть готовым нарваться на дешевое переписывание предшественников «для публики», и конечно, лучше лорда Норвича про эту империю никто не писал, и все же:

«В это время (XI век) особенное распространение получил жанр эпиграмм и эротических поэм, романов эротического содержания, отражавших склонности византийцев. Великолепным примером подобных поэм являются стихи Павла Силенциария VI века: «Давай сбросим одежды, прекрасная моя, и возляжем, нагие, переплетя руки наши…»

Вообще-то, как уже видно по стилю автора (не поэта), перед нами — одна из многих энциклопедий, где говорится обо всем понемногу. Это бывает скучновато. Но вот так, по зернышку, собираешь общую картину: корона европейских монархов — она изображает город на голове, то есть зубчатую городскую стену, пришла на запад Европы из Константинополя… а откуда, от кого появились вилки? А запись музыки — крюками?

Ведь благодаря нашему, вдобавок обрушившемуся ныне, гуманитарному образованию ни черта не знаем про нашу цивилизацию — хотя сидим по уши в Третьем Риме, четвертого вдобавок не бывать, а чем был Рим Второй?

Идем дальше. Тут опять есть одна история. Про Аксенова. Недавно писал, к его 80-летию, колонку на сайте «РИА Новости» и получил шок. И оттого, что заново прочитал «Остров Крым» (а мы теперь не те, что в перестроечные годы, когда «Остров» у нас печатался, все воспринимается по-другому). И потому, что впервые (извините) прочитал «Вольтерьянцев и вольтерьянок».

Ведь поверил критикам, брезгливо намекавшим, что Василий Аксенов «уже не тот». А ведь мог бы, через каких-то знакомых, напроситься на встречу, потом хвастался бы перед кем-нибудь…

И хочется понять, кем, каким он был на самом деле. Как же этот человек умел писать — придумав какой-то свой русский язык. И вот книга, на которую я заранее нацелился.

Василий Аксенов. Таинственная страсть.

Тут есть примечание: авторская версия. Полная. Поскольку эту книгу сначала издали, изъяв целых две главы (!) и еще много чего. Поскольку это все-таки не совсем роман, а воспоминания о шестидесятниках. Сегодня они воспринимаются как титаны — головы скрываются в облаках: Рождественский, Ахмадулина, Бродский… Не надо, кстати, было автору выкручивать им фамилии. Все равно же мы угадаем.

И эта книга — Аксенов, настоящий Аксенов, литературный джазмен, хулиган, сказочник, Гаргантюа.

«Кукуш взял гитару и стал тихонько наигрывать и напевать «Возьмемся за руки, друзья!», как будто он поет сам по себе, чтобы сидящая в кустах агентура чего не подумала, не приняла рядовой выпивон за какое-нибудь сборище с этим борщеватым суффиксом холодной войны».

А вот и выданные две тысячи кончились. Но у меня еще есть скидочная карточка, да и вообще одну книгу надо точно отсюда унести, невзирая на деньги. Штука в том, что лучшим из живых прозаиков мира я считаю Салмана Рушди — что он вытворяет со словом! — а Орхан Памук и даже Гарсия Маркес у меня идут следом. Правда, читать Рушди в переводе никому не пожелаю, но в англоязычной стране я в следующий раз буду, возможно, в декабре, и это будет полумусульманская Малайзия, где одни книги Рушди есть, другие — и не надейтесь…

В общем, вот она:

Этим томом можно убить физически, а не в том смысле, что вы подумали (автор действительно имеет проблемы с исламом). Но, но… «Отклики взметнулись в воздух, словно он поддал ногой ворох осенних листьев». Это — писатель.