Кто живет в дагестанском «лесу»

Со словом «война» в Дагестане история выходит запутанная. С одной стороны, в безотчетной разговорной обыденности всё, что происходит, иначе как войной никто не называет. С другой стороны, в поисках исчерпывающей формулировки дагестанские коллеги и эксперты колеблются. И после колебаний предлагают все-таки не драматизировать.

Наверное, они правы. Со всех точек зрения. И с формальной, и с бытовой, и, в конце концов, с психотерапевтической. В рамках которой даже привычная уверенность в том, что во всем виноваты коррупция и дефицит демократии, носит характер где-то даже успокоительный: как будет покончено с этими проблемами, так само собой рассосется и в «лесу» — именно так называют в Дагестане подполье, или всё то, что располагается за отсутствующей линией фронта.

Предположение о том, что коррупция уже давным-давно ни при чем, могло бы выглядеть хорошей новостью. Если бы эта неактуальность не была знаком еще большей и отчаянной безнадежности. После того как мирная жизнь становится неотделимой от беспрерывной стрельбы, «лес» уже не является реакцией и следствием на позицию одного кремлевского идеолога, которую он формулировал не без некоторого сарказма: дай этим горцам демократию, они себе непременно выберут какого-нибудь ваххабита.

«Лес», становясь явлением самодостаточным, начинает жить по своим собственным законам. Не очень понятным и тем, кто в этот «лес» уходит, и тем, кто с ним воюет. И уже нет простых и привычных ответов на старые, как война на Кавказе, вопросы. Правда о том, как и почему всё начиналось, больше неинтересна. И государство, закрутившее некогда этот смерч, уже не в чем, выходит, и винить, потому что с какого-то момента оно и в самом деле по большому счету уже и ни при чем. То есть менты по-прежнему сажают, как здесь это называют своими словами, — «на бутылку» любого, а министров, ссылаясь на боевиков, — убивают порой свои. Но эти нюансы уже перестают быть решающими и доминирующими. «Лесу» уже глубоко плевать на то, как устроено это государство. Пусть оно будет хоть самым демократичным — оно подлежит уничтожению хотя бы за то, что мешает утвердиться государству исламской справедливости.

И эта формула кое-что объясняет.

В Дагестане ни для кого не является секретом, что само понятие «лес» — условность. Подполье живет отнюдь не только в землянках, но и в обычных домах на обычных улицах, в том числе и махачкалинских. Точно так же в Дагестане уже давно перестали удивляться тому, что в боевики вдруг уходят очкарики-аспиранты и интеллектуалы-филологи. В Дагестане уже давно не ищут ответ на вопрос, кто и зачем уходит в боевики. Формул здесь тоже больше нет, и больше нет привычных групп риска. Конечно, по-прежнему уходят те, кому есть за что или за кого мстить. Есть те, у кого есть не надуманные, а вполне конкретные основания прятаться от силовиков, а то и от кровников, и потому им в «лесу» просто безопаснее. Есть те, у кого и в самом деле руки по плечи в крови. Есть романтики, в том числе и те, кто услышал про шариат в «лесу» и поверил. Или поверил до «леса». Или не верил и не поверит, но обнаружил здесь для себя хоть какое-то место.

Идеалистов, фанатиков, бандитов, интеллектуалов, бездельников, дворовых хулиганов, неофитов, которых никогда ничто не смогло бы свести вместе, — государство объединило в ненависти к себе. У каждого для этой ненависти свои резоны, но никто не заметил, как и когда была перейдена черта и когда государство стало отвратительно не своими конкретными гнусностями, а самим фактом своего существования.

И вот тут-то исламское государство оказывается как нельзя более кстати. Не надо вчитываться в суры Корана или поститься в Уразу для того, чтобы именно эта идея стала ответом на все вопросы и заменой всему, что так хочется до основания разрушить. В то, что светлое будущее возможно, здесь на самом деле верят в той же степени, в которой вообще принято верить в любое светлое будущее, но это ничего не меняет. Альтернативы для большинства все равно нет. В Дагестане уже почти два года работает комиссия по адаптации боевиков к мирной жизни, она убеждает их выйти, и некоторые выходят. Просто чтобы выжить: в «лесу» обычно долго не живут, и для этого они готовы даже на срок, и отнюдь не всегда условный. Но за все это время таких набралось всего чуть больше полусотни. И ресурс явно близок к истощению. Остальные, как точно заметил один дагестанский коллега, не просто не вернутся — они перешли в другое измерение. В котором взорвать полтора десятка человек — всего лишь очередная вылазка.

И потому все окончательно запутывается. Государство, которое в Дагестане ничуть не лучше, чем по всей большой стране, уже не только ни при чем. Теперь у этого государства искать защиты и потому защищать его самим приходится и тем, кто видит его насквозь и потому ненавидит его, возможно, не меньше, чем «лесные». Кто, возможно, в чем-то понимает «лесных» и в чем-то, может быть, им даже сочувствует.