Я позвонила Науму Коржавину в Бостон, когда там было раннее утро. Коржавин сейчас почти ничего не видит, а телевизор он слушает. Тема митинга возникла сразу. Коржавин жадно расспрашивал, его интересовали люди, настроения, эмоции, переживания и, главное, осмысление того, что случилось и что будет дальше.

Я сказала Коржавину, что нас всех теперь, кто был 10 декабря на Болотной, зовут «декабристами», — Коржавин рассмеялся. (Помните, коржавинские строки 1944 года: «Можем строчки нанизывать/ Посложнее, попроще,/ Но никто нас не вызовет/ На Сенатскую площадь…»?)

А потом Коржавин сказал, а я записала следующее:«Я желаю, чтобы ликование по случаю победы перешло в работу. Потому что надо думать, как жить, что делать. Потому что жизнь все равно остается, люди живут, и их проблемы жизни остаются такими же важными для них и трудными. И надо, чтобы люди чувствовали: те, кто их собирает на митинги, озабочены не только проблемами свободы, что очень важно, но и повседневностью жизни. Чтобы была она, жизнь, для них, для людей, как-то легче».

Я попросила Коржавина выбрать какое-то одно его стихотворение, которое подходило бы сегодняшнему дню.

«Всё, что я писал, — было об этом», — сказал Коржавин. Потом мы втроем — Коржавин, Любаня (его жена) и я — перебирали стихи для «Новой газеты» и дружно остановились на этом.

В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили, Самое страшное — это инерция стиля. Это — привычка, а кажется, что ощущенье. Это стихи ты закончил, а нет облегченья. Это — ты весь изменился, а мыслишь как раньше. Это — ты к правде стремишься, а лжешь как обманщик.

Это — душа твоя стонет, а ты — не внимаешь. Это — ты верен себе и себе изменяешь. Это — не крылья уже, а одни только перья, Это — уже ты не веришь — боишься неверья. Стиль — это мужество. В правде себе признаваться. Всё потерять, но иллюзиям не предаваться — Кем бы ни стать — ощущать себя только собою, Даже пускай твоя жизнь оказалась пустою, Даже пускай в тебе сердца теперь уже мало… Правда конца — это тоже возможность начала. Кто осознал пораженье, — того не разбили… Самое страшное — это инерция стиля.