Нобелевский лауреат Иван Бунин. Российский режиссер Дмитрий Крымов. Мегазвезда Михаил Барышников, родом из СССР, нынче американец. Финская Фабрика культуры Korjaamo. Все вместе спектакль «В Париже»
Нобелевский лауреат Иван Бунин. Российский режиссер Дмитрий Крымов. Мегазвезда Михаил Барышников, родом из СССР, нынче американец. Финская Фабрика культуры Korjaamo. Все вместе — спектакль «В Париже».
Пять августовских вечеров в бывшем трамвайном депо и мастерской (korjaamo — по-фински ремонтная мастерская), переделанных под выставочные залы и театральные площадки, царил безнадежный аншлаг. Охота за билетами открылась весной: в конце апреля государственная телерадиокомпания Yle оповестила публику, что в Хельсинки едет звезда балета Михаил Барышников. Почему в Хельсинки, бесхитростно объяснил исполнительный директор Korjaamo: рассказывают, что Барышников и Бродский поклялись друг другу никогда не возвращаться в Россию. Дальше словно ожил анекдот про ближайший ночной бар. Мировая премьера отпала Хельсинки по-соседски.
Почему Бунин? Я тогда погрузился в Бунина с головой, отвечает Дмитрий Крымов. Рассказы из «Темных аллей» превратились в спектакль «Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня…». А рассказ «В Париже» туда не вписался. И как-то встал особняком. Одинокий, как его персонажи — Николай Платоныч и Ольга Александровна. Как бунинские герои, ждал счастливой встречи.
Она случилась. Крымов с первой минуты знакомства почувствовал в Барышникове мощного актера, хотя никогда не видел его драматических ролей. Барышников согласился сразу. И пазл сложился: Крымов, Барышников, «В Париже», в Хельсинки. Легло в яблочко. Барышников должен был это сыграть — белого генерала, космическое одиночество. По-пушкински обманчиво-простой текст ожил в крымовском спектакле.
Барышников просто стоял с невероятной своей балетной выправкой, с которой только и можно сыграть истинного военного. Он стоял и смотрел, как публика взбирается в гору амфитеатра «Вагонного зала», отгороженного картонной стеной от настоящих трамваев прежних лет. Точно в 20.00 Николай Платоныч заговорил. Субтитры залили сцену, превращаясь в предмет искусства, художественный аналог бунинской словесной вязи.
В рассказе едва шесть страничек, из них прямой речи — десятая часть. Но Крымову и Барышникову слова почти что и не нужны. В крымовском театре, привычно обозначаемом как «театр художника», слову отведена своя, не главная роль. Здесь язык образа, пластики, музыки, звука, изобразительного ряда… высокопарно говоря, язык души. Николай Платоныч входит в бистро, вешает шляпу и пальто… и трижды упавшие с гвоздя они кричат о неудачливости и одиночестве, как не под силу никаким словам. Хор, выпевающий строчки «от автора», обращает бистро в храм будущей любви. Ольга Александровна собирается на свидание, а ее душа поет арию из «Кармен»: «Любовь, любовь…». И резкий бросок героини платьем ей в лицо — заткнись, душа, не рождай напрасных надежд… Потом мотив тореадора аукнется в финальном танце — танце смерти.
Из точности образов и обилия деталей возникает воздух абсолютной достоверности. Игрушечная собачка пускает струйку, Николай Платоныч ее перешагивает, «белая кость» иначе не может органически, как бы ни был важен момент. Ольга Александровна — наступает, она женщина, для нее момент — всё.
Отчего Крымов прежде не ставил спектакли на «балетных» — ведь они, как никто, способны говорить его театральным языком. Однако не каждый Крымову впору — надо быть Барышниковым, чтобы сыграть это: бунинское, крымовское. Барышников — несомненно — тот самый генерал, до сих пор рубающий Чапаева, который кощунственно превращается на сцене в киношного вампира. Он — тот самый белоэмигрант, по-старому воспитанный, с дворянскими представлениями «о правильном». И снова перехлест с жизнью: нужно быть невозвращенцем Барышниковым, чтоб это прочувствовать и передать, чтобы остаться там, пусть не в 20–30-х, а в 60–70-х, но все равно не современным нынешней России.
Публика ждала танца, и Крымов ожиданий не обманул. Красный подбой плаща — как мулета тореадора. Финальный танец 63-летнего Барышникова — полная гибель всерьез. Не поражение от смерти, а победа над ней. Вознесение.
Анна Синякина в роли Ольги Александровны (известная массовому зрителю как Катя в «Ворошиловском стрелке») в тени мегазвезды не гаснет. Пластична, музыкальна, точна. Достойна.
Можно разобрать спектакль на трюки, гэги, приемы — полет героини, картонное фото такси, играющее роль такси, тарелки, не падающие с опрокинутого стола, — но зачем? Каждый создает из этого свой образ, метафору, характер, а все вместе — единое, мыслью, как клеем, сцепленное целое. Чудеса случаются. Место высокому есть в самом обыденном. Одиночество лечат любовью — банальное, вечное.
Чудеса случаются. Мы — свидетели.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»