Продолжаем публикацию совместного с Европейским университетом в Санкт-Петербурге сериала об истории и практике «общего дела». Предыдущие тексты — в «Новой газете» от 21 марта, 4 и 18 апреля, 3 мая. Истоки чувства гражданской солидарности в...
**Продолжаем публикацию совместного с Европейским университетом в Санкт-Петербурге сериала об истории и практике «общего дела». Предыдущие тексты — в «Новой газете» от 21 марта, 4 и 18 апреля, 3 мая.**
Истоки чувства гражданской солидарности в той мере, в какой оно присуще современному западному человеку, — в философской, общественно-политической и моральной культуре европейского Просвещения. Оттуда же ведут свое происхождение идея правового государства, цель которого — «общее благо», предполагающее благо каждого, идея и первые технологии контроля над государственной властью со стороны общественного мнения, навыки самоорганизации и коллективного действия граждан. Все то, что в совокупности позволяет современным западным обществам бороться с социальной несправедливостью, коррупцией, попытками отдельных социальных групп использовать государство в своих узких интересах.
У российской гражданской культуры тоже была своя эпоха Просвещения, но ее влияние на современную общественно-политическую жизнь оказалось не столь заметным. Сегодня и российская государственная идеология, и общественное чувство российского обывателя определяются скорее мировоззрением Realpolitik, принципом «права сильного». Средний российский обыватель привык жить с чувством экзистенциальной обиды на неизбежную социальную несправедливость и на равнодушную, коррумпированную, озабоченную только своими эгоистическими интересами власть. В то же время, принимая такой порядок вещей как своего рода закон природы, он не верит, что в этом порядке что-то может быть изменено, и не готов к повседневной гражданской активности. Итогом становится общественная пассивность людей в сочетании с социальным цинизмом, почти повсеместно вытеснившая активные формы гражданского самосознания и гражданского действия.
Однако в российской традиции были и есть историко-культурные возможности для формирования иного общественного выбора и иного типа «гражданского субъекта».
Хронологически российское Просвещение приходится на последнюю треть XVIII — первую треть XIX века (в николаевскую эпоху процесс его развития был искусственно прерван средствами государственного насилия). Подспудно оно все еще присутствует в современном российском общественном сознании вместе с пушкинским золотым веком русской культуры и способно дать начало новым формам гражданского самосознания, гражданской самоорганизации и гражданской солидарности.
В России этой эпохи активно идут социальные процессы, схожие с теми, что несколькими десятилетиями ранее шли во Франции и в других странах Европы. Возникают элементы эмансипирующейся от государства публичной сферы, и начинает складываться новый социокультурный слой — «образованная публика». А вместе с ней и новая общественно-политическая сила — «общественное мнение» (public opinion, opinion publique — в европейских языках, в отличие от русского, в выражениях «публичная сфера», «публичная политика», «общественное мнение» используются прилагательные с одним и тем же корнем public, отсылающим к идее Публики как особого слоя мыслящих людей). В этот же период в русской культуре рождается фигура «публичного интеллектуала», осознающего себя лидером «общественного мнения».
Стиль мысли этого зарождающегося в екатерининскую эпоху нового социокультурного слоя — образованной публики, существенно отличается от стиля мысли более поздней «общественности», складывающегося вокруг проблематики либеральных реформ эпохи Александра II и сегодня продолжающего влиять на стиль мышления российской интеллигенции и на ее отношение к власти и государству.
Для языка российского Просвещения характерна почти полная синонимия терминов «общество» и «гражданское общество». Это связано с тем, что российская образованная публика в эту эпоху мыслит «общество» на основе концепции общественного договора и естественного права, а также в перспективе европейской традиции классического республиканизма — с акцентом на ценности «общего блага» и необходимости солидарности всех граждан в рамках «общества». Понятие «общества» («гражданского общества») противопоставляется здесь не «государству» и не «народу», а тому, что в традиции общественного договора называют естественным, или природным, состоянием людей (состоянием дикости). Государство же понимается как инструмент (само)управления общества(вом) на основе принципа общего блага («Великая махина, коея цель есть блаженство граждан», — пишет Радищев).
Способствовать созданию государства, которое было бы «машиной», работающей на общее благо, и инструментом самоуправления составленного гражданами политического тела, — эту общую задачу ставили перед собой и пытались решать очень разные публичные интеллектуалы и реформаторы той эпохи. И высокопоставленный чиновник-правовед Радищев, в юности отправленный Екатериной в Лейпциг для обучения праву и моральной философии, а через 20 лет — в ссылку в Илимский острог, чтобы по возвращении, уже при Александре, принять участие в подготовке реформы законодательства в качестве члена Комиссии для составления законов; и классический республиканец, философ, писатель и государственный сановник М.Н. Муравьев, наставник будущего императора Александра I и отец будущих декабристов, попечитель Московского университета и один из главных реформаторов российского образования «дней Александровых прекрасного начала»; и придворный историограф Карамзин, популярнейший писатель и реформатор русского литературного языка, монархист-консерватор и «республиканец в душе», активный противник реформ Сперанского.
История России последних двух веков сложилась таким образом, что задача создания такой «машины» до сих пор стоит на повестке дня.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»