Вера Миллионщикова
Этот материал был опубликован 28 января 2011 года. За сорок дней до этого ушла из жизни главврач Первого Московского хосписа Вера Миллионщикова. Ее духовное завещание семья отдала в руки только нашему обозревателю Зое Ерошок.
Зоя Ерошок ушла из жизни 21 ноября 2018 года в Первом московском хосписе.
Дорогая Вера!
Ты часто повторяла: «Жить надо сегодня. Не у всех есть завтра». Сорок дней назад завтра не стало у тебя.
Ты начинала с акушерства, а закончила хосписом. Признавалась: «Когда до меня самой дошел этот факт, я сказала: «Ни хрена себе!»
Ты говорила: «Жизнь — путь к смерти». Но на этом пути ты сама любила жизнь и только жизнь. Считала, что смерть — всегда страшно.
По понедельникам утром ты проводила в хосписе конференцию, где обсуждалось все: сколько больных в стационаре, кто умер, как это происходило, как пережили родственники, чем можно им помочь. А потом кто-то из твоих сотрудников делал выступление — о психологии или о хосписном опыте на Западе или о чем-то немедицинском, ты любила в медицине именно немедицинское. И вот 20 декабря прошлого года, в очередной понедельник, как рассказывала мне твоя дочь Нюта, вы ехали на работу и дико застряли в пробке, и ты сказала Нюте: «Ну ладно, сейчас позвоню, скажу, чтоб проводили конференцию без меня. Я написала текст. Но его нельзя комкать. В следующий раз прочту». На следующее утро ты умерла.
Через неделю Нюта нашла этот текст. Сначала не хотела никому показывать. Потом решила отдать его только мне. Сказала: «Мама вам доверяла».
Дорогая Вера! Я все понимаю: ты готовила текст для конференции. Ты не собиралась умирать. Ты очень хотела жить. Но сегодня этот твой текст воспринимается как завещание. Твое, Вера, завещание — хоспису. И не только хоспису.
И вот что еще. Ты, Вера, не очень умела хвалить. Ты хвалила персонал, но чаще всего такой стратегической похвалой: вот надо похвалить, чтобы поддержать. Но ругала ты очень хорошо, конструктивно. И исключительно из-за запредельной ответственности и совестливости. Сама ты по поводу своей ругани, знаю, переживала и хотела сразу после встречи этого Нового года собрать у себя в кабинете всех сотрудников и поговорить с ними только любовно, вот абсолютно не ругаючись. Не успела. Но я думаю, они все равно знали, что ты их любишь. Мы всегда знаем, когда нас любят.
Ну хватит предисловий, теперь — слово тебе, Вера.
Письмо Веры Миллионщиковой. Фрагмент
Я хочу рассказать вам, как мне сейчас трудно с вами работать. Мне, которая создала этот хоспис и все, что его наполняет: от заповедей до их исполнения, до персонала, то есть всех вас.
Мне 68 лет, я болею, болею хроническим заболеванием, которое трудно лечится.
Мне очень трудно дается осознание того, что я не прежняя: не могу слазить на чердак и выйти на крышу, не могу взбежать или стремглав спуститься с лестницы, не могу неожиданно нагрянуть в любое время суток в хоспис, не могу сделать обход, чтобы показать вам, у кого из больных неудобно для него стоит тумбочка, что лежит больной неудобно, что конъюнктивит у него, стоматит, что кожа сухая и нужно не только его долить, но и два-три раза в день обработать кожу кремом для тела, которого нет в карманах халата каждого из вас, что вы забываете причесывать больных по утрам и в течение дня и что небритый мужчина — ваша промашка, что вот здесь надо снять невротические массы с пролежня больше, а что здесь лапарацентез или торакоцентез делать еще рано, что вот это выслушиваемое ослабленное дыхание в нижних отделах — это завтра пневмония, и надо срочно длительно (весь день) поворачивать больного, делать с ним дыхательную гимнастику; что необработанные ногти на руках и ногах — это ваша лень, что запах от тела — это не от болезни и старости, а от того, что вы не помыли больного; что сидящий рядом родственник пациента не используется вами как помощник, вы не смогли занять его трудом полезным и т.д.
На выездной службе — я не иду на контрольный визит, не отзваниваю родственникам. Я рефлексирую, я физически не могу этого сделать и по возрасту, и по болезни. И выходит, что в работе меня видели ну 10—12 человек из персонала, а все позже пришедшие должны или верить «старикам» на слово про былую Веру, или думать, что она просто «карась-идеалист», которая на конференциях только читает морали. Справедливо? Нет.
Потому что среди вас есть достаточно людей, которые все это знают, но все ждут, что я стану прежней. Не стану. У меня другой этап жизни.
Я не могу гореть — это противоестественно. Я могу светить мягким долгим светом, зная, что у меня в хосписе есть ученики, помощники. И когда мои помощники осознают это, как, кажется, осознаю я, хоспис останется на должной высоте.
А если не осознают — придут люди, которые не верят словам, не подкрепленным делами, — и хоспис преобразится: персонал будет все циничнее, лицемернее, лживее, корыстнее. Ну какое-то время еще поживет по инерции на былой репутации и… кончится. Этого не должно произойти. Ничто в хосписе не должно кануть в Лету, уйти в никуда.
Вы должны понять, что моя роль теперь иная — я должна быть, а вы должны нести. Любовь и добро. Что все, что сделано в хосписе, — не слова, это действие, дело. И дело должно продолжаться. Продолжаться естественно, искренне, с любовью, дружелюбно, с пониманием того, что все там будем и что в служении больному — наше будущее. Как мы с ними, так и с нами будет.
Я приношу вам глубокую благодарность за радость сотрудничества, приношу всем, с кем работаю десятилетие или чуть меньше. Я приношу свои извинения тем, которые не видели меня в работе раньше, а слышат только обращенные слова, не подкрепляемые делом. Я хочу, чтобы вы на работу ходили с удовольствием, какой бы тяжелой она ни была. Я хочу, чтобы с работы ушли все те (надеюсь, что их нет или их ничтожно мало), кто не верит хосписным заповедям и у кого слова расходятся с делом, кто циничен и считает, что все провозглашаемое мною в хосписе — пустые слова.
Я верю, что все, сказанное мною сегодня, не воспринимается вами как прощание или, не дай Бог, принятие моего поражения. Я верю, что все, мною сказанное, — призыв к действию, к тому, чтобы в хоспис никогда не входили незваные гости — ложь, цинизм, лицемерие».
Дорогая Вера! Ты всю жизнь имела дело со смертью, а о себе говорила так: «Я до смерти боюсь смерти». И еще ты говорила: «Как человек живет — так и умирает».
И вот твоя Нюта рассказывает мне, как ты умирала:
«В тот день, 21 декабря, мама встала и почувствовала, что болит бедро. А через секунду — острая боль, и она сказала папе: «Костя! У меня тромб оторвался». Она сразу поняла, что умирает. Папа успел мне позвонить, мы живем в соседних домах. Я побежала к ней, по дороге вызвала «скорую», которая приехала очень быстро. Врачи сделали ЭКГ, выяснили, что это не инфаркт, померили давление — его уже не было совсем. Но мама была еще в сознании и руководила врачами. Она говорила им: «Так, ребята! Не надо меня везти в больницу. Вы не довезете. Оставьте в покое». Мне она сказала: «Валокордина папе накапай!» Я побежала на кухню, открыла холодильник, она услышала стук дверцы холодильника и таким приказным голосом крикнула мне: «Не там ищешь, он около раковины стоит». Мне было очень важно, чтобы моя сестра Маша успела приехать, она живет в центре. Мы старались быть спокойными. Мама попрощалась с нами. Она сказала: «Простите меня. Я вас очень люблю. С Машкой живите дружно. И чтоб хоспис работал». И она еще дышала, когда Маша приехала».
Вера! Когда тебя хоронили, все было, как ты хотела. Ты любила классический джаз и сказала как-то своей семье: «Когда умру, пусть на похоронах звучат Дюк Эллингтон и Элла Фицджеральд. И — больше ничего. Ни других музык, ни речей мне не надо». И вот тихо зазвучал твой любимый джаз…Правда, на панихиде, прости, люди все-таки говорили. Но ты бы порадовалась — почти все очень молодые. Волонтеры, друзья твоих дочек. Одна девочка сказала: «Спасибо Богу за Веру Васильевну». А потом мы поехали в клуб «Маяк». Просто сели за отдельные столики, выпили и опять слушали Эллингтона и Фицджеральд. И тут уже никаких речей. Только джаз. Я первый раз была на таких поминках.
Теперь, Вера, о деле. Точнее — о жизни без тебя.
Главврачом хосписа назначили твоего зама — Викторию Викторовну Капустину. В кабинет твой еще никто не вселился и, дай Бог, не вселится. Все-таки твой кабинет должен остаться по-хорошему мемориальным. Нюту «внутри хосписа» пока никак не назначали. Должность у нее должна быть не проходной, не свадебно-генеральской, а реальной, ответственной. Потому что на ней все — и общественная деятельность, и атмосфера в хосписе, и спонсоры. Твой муж Константин Матвеевич, и дочь Маша, и трое твоих внуков — все тоже хорошо держатся. Я видела их неделю назад, когда в хоспис приехали девочки из ВИА «Татьяна». Был долгий и дивный концерт, пели и твой любимый джаз, и ретро.
Я только за эту неделю была в хосписе дважды, и Таня Друбич приезжала, и другие члены Попечительского совета.
Нюта в хосписе каждый день. Удивляется, почему не лежит на диване, не рыдает, не убивается, а работает, работает, работает. И сама себе отвечает: «А все потому, что вот нет ощущения: мамы нет. Ее было всегда так много, что она не могла уйти совсем, без остатка. Она тут, в хосписе. И помогает разруливать дела».
Вера! Рули и дальше.
Спасибо тебе за все.
Нюта (Анна Федермессер) — младшая дочь Веры Миллионщиковой, президент Фонда помощи хосписам «Вера».
Долить — при обезвоживании ставить капельницу.
Лапароцентез — удаление жидкости из брюшной полости.
Торакоцентез — удаление жидкости из плевральной полости.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}