20 лет первой «оранжевой революции»

**Передо мной на полке стоит аккуратная книга в бордовой обложке — «Апология истории» Марка Блока. Кто-то может подумать, что это античный трактат. Но Блок почти наш современник. Он историк, но не из тех, кого теперь называют «ботаниками». Он не только изучал, но и сам делал историю — за участие во французском Сопротивлении в 1944 году его расстреляли гестаповцы. Но главное, почему Блока стоит вспомнить именно сейчас и именно здесь, — в другом. Один из его методологических принципов состоит в том, что история — это не только «отчет», но и «экзамен совести».**

Минувший год закончился приговором Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву. Но точка будет поставлена еще не скоро. Даже если рассуждать, не уходя с правового поля. Происходившему в Хамовническом суде, скорее всего, еще предстоит стать предметом международного судебного разбирательства в высших по отношению к российским инстанциях. Высших не в лермонтовском, а в сугубо юридическом смысле. Речь идет прежде всего о Страсбургском суде, решения которого Россия обязалась выполнять. Тогда это будет суд над российским судом. И значение этого неминуемо перешагнет порог собственно права. Приговор может быть вынесен совсем другому тандему. История и ее экзамены никогда не заканчиваются.

**20 лет спустя**

У России по-прежнему непредсказуемое прошлое, которым становится и совсем недавнее настоящее. И 2011 год наверняка даст этому новые подтверждения.

Главный юбилей начавшегося года — 20-летие бесславной кончины СССР. Объем того, что об этом уже сказано и написано, многократно увеличится. Споры будут тем острее, чем яснее станет, кто из спорящих смотрит вперед, а кто назад.

Главный рубеж — что это было: «крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века» (Владимир Путин) или первая из новых модернизационных революций на просторах ставшего бывшим СССР.

Любопытно, что жесткого противопоставления в этих подходах нет, главное — расстановка акцентов. Например, Геннадий Бурбулис, один из ключевых фигурантов событий двадцатилетней давности, отзываясь на формулировку Путина, назвал распад Союза «оптимистической трагедией».

Я далек от того, чтобы считать все советское никуда не годным. Это была великая страна, но она умерла. И умерла по историческим меркам вовремя, и поэтому гораздо спокойнее, оттого и бесславнее, чем большинство переживших свое время империй. Августовский путч, юбилей которого будет также отмечаться в этом году, открывал другой, гораздо более продолжительный и кровавый сценарий все той же кончины.

Но куда интереснее заглянуть в историю чуть глубже.

**Китайская развилка**

Почему СССР не удалось то, что удалось КНР? Вопрос звучит тем настоятельнее, чем убедительнее сегодняшние успехи Китая. Ответ на него состоит в том, что Советский Союз проскочил развилки, где его реформирование теоретически было возможно.

Обратимся к истории. Вспомним, в чем состоял один из главных идейных посылов поколения шестидесятников, тех, кто сформировал общественную среду, в которой стала возможна перестройка. Для очень многих из них (большинство шестидесятников отнюдь не диссиденты), тех, кто оставил свой след не только в литературе, драматургии, кино, публицистике и общественной деятельности, очень важным было обращение к ленинскому нэпу, за которым виделся путь к «настоящему социализму». Как теперь можно предположить, современного китайского толка.

Вспомним: важным рубежом новой политической оттепели второй половины 1980-х стала громкая реабилитация Николая Бухарина и других советских деятелей не из числа сталинских «винтиков», а тех немногих, кто имел собственное видение развития страны.

Нэп — первая развилка, которая теоретически могла бы изменить лицо нашей страны, и она тогда могла бы стать примером для китайских реформаторов, а не наоборот. Но нэп был свернут в результате драматичной политической борьбы; из нее победивший Сталин вынес урок, которому в дальнейшем строго следовал: каждый, кто даже с натяжкой мог считаться оппозиционером, должен быть уничтожен. Развязанный в дальнейшем «Большой террор» со временем эволюционировал в едва ли не будничный инструмент обновления кадров.

Отметим: в Китае, несмотря на чистки и «культурную революцию», невыкошенной осталась часть реформаторского руководства КПК во главе с Дэн Сяопином.

Сказанное имеет прямое отношение к возможной второй развилке — реформам Алексея Косыгина 1960-х годов. Гавриил Попов, признанный знаток административно-командной системы, сравнивал реформы Косыгина в СССР и Дэн Сяопина в Китае, пытаясь найти ответ, почему в первом случае ничего не вышло, а во втором из одноцветного хунвейбинского Китая 1960-х получилось то, что сегодня поражает весь мир.

Главное звено, потянув за которое, Дэн сумел вытащить Китай, считает Попов, состоит в том, что он смог сделать партийный аппарат проводником реформ. В заданных условиях это был единственный шанс на успех, и Китай сумел им воспользоваться. В Советском Союзе реформу пытались двигать экономисты, производственники, но не могущественный партаппарат, который ее в конце концов и провалил.

Дело не только в разности менталитетов и не только в том, что советские реформы не возглавил Леонид Брежнев — первое лицо в партии и государстве. Есть еще как минимум два обстоятельства.

Первое: Дэн Сяопин начинал реформы в стране, загнанной в угол «культурной революцией». Альтернатива была совершенно недвусмысленной: или продолжение террора и чудовищных экспериментов, или следование новым курсом. Дальше уже заслуга китайского реформатора, сумевшего этот курс предложить, создать соответствующую команду и не сойти с него ни в ходе борьбы с «бандой четырех» в начале пути, ни в ходе китайских студенческих волнений в годы советской перестройки. Дэн не ускорил преобразования, он ответственен за кошмар Тяньаньмэнь, когда в 1989 году на крупнейшей площади Пекина требовавшие демократических перемен студенты были раздавлены танками.

«Экзамен совести» Дэн Сяопин с треском провалил, что не помешало ему остаться в истории победителем. В чем же тогда рациональный смысл этого экзамена, помимо его религиозно-этической версии? Победитель — не значит герой без страха и упрека. Наивно полагать, что история делается в белых перчатках. Но как раз поэтому история не сводится к истории победителей или побежденных, ее важнейшая часть, без которой она теряет объем и полноту понимания и восприятия, — это, если угодно, история цены развития самой истории. В этом и состоит «экзамен совести».

Вернемся к советским и китайским реформам. Второе обстоятельство, объясняющее провал косыгинской реформы, в отличие от успешного китайского пути, относится уже не к Китаю, а к СССР. Дополнительным ограничителем советских реформ было то, что Москва взяла на себя ответственность за весь «социалистический лагерь». А это значит, что идеология, а следовательно, и ее носитель — партаппарат были гораздо менее восприимчивы к любым переменам.

Когда стало ясно, что Пражская весна 1968 года может выйти из рамок реформ (а начало чехословацких преобразований стимулировалось, в частности, косыгинской реформой) и привести к кардинальным политическим изменениям*, в ход пошли уже советские танки, под гусеницами которых погибли и советские реформаторские замыслы.

Ну и, конечно, следует признать, что в советском руководстве не оказалось людей масштаба Дэн Сяопина, в чем прямая «заслуга» сталинского террора.

Сухой остаток состоит в том, что реформаторский ресурс был исчерпан, позднейшие попытки, уже при Михаиле Горбачеве, привели к демонтажу всей системы и к революции.

**Первая модернизационная**

С развитием общества меняются и революции. Революцию 1991 года, а это была именно революция, изменившая не только территорию, но и сам строй жизни, не объяснишь, опираясь на знания, почерпнутые из истории КПСС. Где здесь класс-гегемон? Если революция буржуазная, то где она, буржуазия? Неужели двигателем революции были бывшие цеховики или только проклюнувшиеся кооператоры? Вопросы можно множить.

Конечно, есть универсальный ответ: во всем виноват «вашингтонский обком» и его верное ЦРУ. Однако объяснять революцию 1991 года успехами ЦРУ — все равно что объяснять октябрьскую революцию 1917 года деньгами германского генштаба и опломбированным вагоном. Подобные объяснения не только предвзяты и намеренно неполны, они обедняют историю и оскорбляют достоинство моих сограждан, которым революции вполне по силам.

Революцию 1991 года объясняет не конспирология и не «научный коммунизм», а теория модернизации, которая ставит в центр общественного развития рационализм и повышение эффективности в широком смысле слова.

Общественная рациональная эффективность как мера модернизации, чем дальше, тем больше очищается от крови и тем теснее увязывается с борьбой за права человека, за качество жизни. Это не значит, что революции как этапы, когда резко меняется состав правящей элиты и политический курс, в прошлом. Но они изменились.

Пришла эпоха модернизационных революций, которые на российском политическом языке — а он, как и российская политика, постоянно нуждается в наличии врага — ошибочно окрестили «оранжевыми» (по цвету, выбранному сторонниками Виктора Ющенко и Юлии Тимошенко в 2004 году). Хотя, если уж на то пошло, первой из «оранжевых революций» на просторах бывшего СССР стала российская революция 1991 года.

**Еще один юбилей**

Ответ на вопрос, что за юбилей мы будем отмечать, обращаясь к событиям двадцатилетней давности, таким образом, дан. Если теперь сесть за стол, за которым принимают «экзамен совести», то цена этих событий известна, и она будет многократно повторена по мере приближения юбилея.

Да, это трагедия. Да, можно говорить о потерянных поколениях. Да, не оправдались ожидания тех, кто в конце 1980-х выходил в Москве на стотысячные митинги.

Но в том-то и смысл «экзамена совести», что совесть не подвластна закону больших чисел, а значит, его невозможно сдать безупречно. Это не тот экзамен, где можно получить «автомат» или всерьез рассчитывать на «отлично». Самое главное — знать, что такой экзамен есть, и явиться на него.

При этом диалектика самой истории в том, что на ее «экзамене совести» одинаково неверно как не измерить в полном объеме цену побед или поражений, так и, говоря о цене, умалчивать или искажать то, за что она была уплачена. Иначе это уже не история. Цена есть у любого исторического явления, но важно подчеркнуть, что 20 лет назад в России произошла революция, это был исторический прогресс, а не упадок.

А революции не обходятся без потерянных поколений, трагедий и разочарований — таков исторический закон. Не отменяющий «экзамен совести», но без которого экзаменационные билеты не имели бы ничего общего с историей.

Можно отмечать юбилей распада Советского Союза как поминки по СССР. Желающих найдется немало. Но это будет ошибкой, и не только исторической. Главное, что тогда произошло, — это модернизационная революция, которая многое изменила, но плодами которой воспользовалась в первую очередь бюрократия, что резко снизило ее эффективность. Такое, впрочем, с революциями случается.

Если же не повернуться вперед, то, глядя только назад, в СССР, вперед не продвинешься. Мало того что это попросту неудобно, это лишает верных ориентиров, в том числе и политических.

А отвечающих задачам продвижения по пути модернизации ориентиров, взятых из собственной истории, но помогающих найти верную дорогу в будущее, России решительно не хватает. Их пытаются искать в советском прошлом, которое, вопреки плакальщикам по СССР, востребовано сверх всякой меры. Это и ставка на все государственное, что оборачивается, в частности, все более высокой волной коррупции, и зажим оппозиции, и подконтрольные власти суды, и, в конце концов, отсутствие понимания простой истины: для того чтобы модернизация развивалась, надо, чтобы она была выгодна тем, кто ею занимается, и там, где это происходит.

Если же вернуться к ориентирам и к истории, то надо признать очевидное: когда власть в очередной раз ссылается на исторические примеры, иллюстрирующие якобы неготовность российских граждан быть гражданами (это политкорректно называется «исторической традицией»), она заботится о сохранении собственного положения, а отнюдь не о гражданах, которые устраивают власть как подданные.

В истории случаются любопытные параллели. В 2011 году отмечается не только 20-летие распада СССР, но и 150-летие отмены крепостного права. Это была, пусть запоздалая и половинчатая, но все равно по праву названная Великой реформа, за которой последовали и другие.

Если оценивать отмену крепостного права современным языком, это был долгожданный модернизационный шаг, открывший новые перспективы и перед российской экономикой, и перед российским обществом. Это роднит события 150- и 20-летней давности.

Именно в таких примерах модернизации жизни общества, каким было освобождение крестьян, следует искать и осмысливать исторические ориентиры для новой России. Пока они скорее берутся из сталинской «модернизации», которая, по сути, ею вовсе не была. Вместо повышения эффективности социально-экономических и политических процессов происходило не считающееся с ценой строительство сверхдержавы. Элементы модернизации оказались, но они оказались побочным продуктом этого процесса, принципиально отличающегося от модернизации в строгом смысле слова.

Выбор верных ориентиров или исторических примеров — важная задача. Только решив ее, можно рассчитывать, что пройденная история поможет истории, разворачивающейся на наших глазах, на «экзамене совести».

_* С высоты сегодняшнего опыта понятно, что Пражская весна была репетицией горбачевской перестройки._