В конце 1958 года, распрощавшись с московским университетом и работой каменщика в «Ремстройтресте», Венедикт Ерофеев приезжает в город Славянск Сталинской (ныне Донецкой) области, Украинской Советской Республики. Его сестра Нина Фролова...
**В конце 1958 года, распрощавшись с московским университетом и работой каменщика в «Ремстройтресте», Венедикт Ерофеев приезжает в город Славянск Сталинской (ныне Донецкой) области, Украинской Советской Республики. Его сестра Нина Фролова живет на самой окраине города, и когда уже под вечер Венедикт находит ее дом, в подворотне на него нападают трое неизвестных. Они избивают его и, угрожая ножом, обирают… В никуда уплывает его холщевая сумка, а вместе с ней и записные книжки, и потертое Евангелие, и первый паспорт, полученный в Кировском ОВД в 1955 году. Об удивительной истории, связанной с Веничкиным паспортом, и пойдет у нас речь.**
Сестра устраивает Веничку грузчиком в отдел снабжения местного ремонтного завода. Ее муж начинает хлопотать в паспортном столе милиции о новом документе для пострадавшего «родственника».
А по вечерам Ерофеев активно штудирует произведения классиков марксизма-ленинизма и прочих идеологов соцреализма, которых в местной библиотеке нечитаное множество. Дома он делает выписки и наброски для своей, надо думать, будущей «Ленинианы». О судьбе записных книжек того времени с цитатами из творчества «главного чекиста», «всероссийского старосты» и других деятелей советской власти его друзья вспоминали позднее, говорили, что где-то в середине 1970-х они были сожжены женой Венедикта, Галиной Носовой: «Как уж слишком антисоветские», за которые «далеко упрячут и ее саму, и мужа-писателя». О характере этих «антисоветских» замыслов Ерофеева можно судить и по его позднейшим выпискам и афоризмам, щедро рассыпанным по дневникам и записным книжкам разных лет:
_Бить депутатов Верховного Совета можно, они боли не чувствуют._
_Венок у мавзолея Сталина: «Посмертно репрессированному от посмертно реабилитированных»._
_«Конституция советская? Советская. Для советских людей? Для советских. Какой же советский человек станет пользоваться правами, предоставленными его, советской конституцией, чтобы вредить самому себе? Советский человек не станет. А кто станет, тот не советский человек. А для него советская конституция не писана. Ясно?» (А. Беленков)_
_Ефим Эткинд: «Когда Марина _(_Цветаева._ — **Ред.** )_ в 39-м г. приехала в Москву, она нашла застывшую, бюрократическую, бесчеловечно-монументальную сталинскую империю — тоталитарное чудовище, которое до того задушило и любимое ею крестьянство, и вскормившую ее интеллигенцию, и обожаемую ею поэзию»._
_Лозунги к 60-летию Октября. Почтовые отделения: «За связь без брака». На сталелитейном: «Наша сила в наших плавках». «Каждому по шапке» (меховой комбинат). «Каждому пассажиру по мягкому месту» (транспорт)._
_Русский народный юмор о наказании: «15 лет расстрела и каждый день до смерти»._
_И вот — я неповинен. Я стрелял только глазами, я вешал только полотенца и свою голову. Жег только дрова и бумаги, бил только баклуши и т.д._
_«Всякий режим, который запрещает право каждому из граждан говорить о нем то, что он о нем думает, — тем лишает себя всякого юридического основания и силы» (Папа Иоанн XXIII)._
_«Коммунистом стать можно лишь тогда» (Ленин)._
_О! До чего же горька была участь женщины-узбечки до Октябрьской революции!_
_Проект постройки газопровода слезоточивого газа. _
_Любопытно, какое место в мире мы занимаем по изготовлению колючей проволоки в погонных метрах?_
_Снятся людям иногда голубые города, у которых компартии нет. И т.д. и т.п._
В 1960 году, вновь находясь в Славянске у сестры Нины, Венедикт Ерофеев получает в местном ОВД долгожданный паспорт.
1960-е и начало 70-х — самые продуктивные годы в жизни и творчестве Венедикта. Именно гражданином с настоящей «паспортиной в штанине» были написаны главные его книги. 6 марта 1971 года действие паспорта закончилось. Жить без прописки, без военного билета, да еще с просроченным паспортом становилось все опаснее. Именно с надеждой выхлопотать себе новый документ весной 1974 года бесприютный Ерофеев отправляется на сезонную работу лаборантом-паразитологом в экспедицию на трассе Южно-Голодностепского канала. По словам самого Венедикта, за всю жизнь это была единственная работа, которая пришлась ему по сердцу.
В конце августа загорелый, но без желанного документа Ерофеев возвращается в Москву из Узбекистана (в трех паспортных столах, куда он обращался, требовались непомерные деньги). Несколько месяцев он мотается по Москве в поисках зимнего пристанища. Кто-то из друзей передает ему записку от одной его хорошей знакомой — Нины Козловой о том, что на некоторое время он может поселиться у ее подруги Г. Носовой (впоследствии выправившей ему и военный билет, и паспорт, а заодно… и ставшей ему женой). У самой Нины в это время тяжело болела мать.
И вот уже Ерофеев со своим невеликим скарбом (в основном дневники и записные книжки) поселяется на квартире Галины Носовой. Ерофеев с гордостью пишет сестре в Кировск, что в его подъезде, в проезде МХАТа, жил некогда композитор Прокофьев. И вот, по-видимому, не без помощи соседей из замечательного подъезда, в первых числах января 1975 года Ерофеев получает повестку — срочно явиться в милицию. Галина, имеющая связи в диссидентской среде, дает ему адреса нескольких надежных людей в Москве и Ленинграде, и Ерофеев, не простившись с гостеприимной хозяйкой, исчезает в неизвестном направлении.
Поначалу он поселяется на абрамцевской даче внука художника Грабаря, а в середине января 1975 года ленинградка Галина Д., вернувшись с работы домой, узнает от своей матери, что к ним пришел незнакомый человек, который пожелал дождаться ее появления. Этого спящего на диване в ботинках и едва прикрытого собственным пальто человека Галина и обнаружила у себя в комнате. Рядом, на полу, стояла авоська с двумя бутылками спиртного, одна из которых была почти прикончена. Женщина потрясла спящего за плечо. Не открывая глаз, человек спросил: «Это Галина Анатольевна пришла?» Та подтвердила и поинтересовалась, кто он, откуда и кем прислан. Человек ответил, что зовут его Веня, приехал он из Москвы, где у них есть много общих знакомых. Пообещал, что когда проснется, расскажет все поподробнее.
После двукратного энергичного приглашения на ужин Веничка открыл глаза, улыбнулся и сообщил Галине, что адрес ему дала тоже Галина, но только Носова, и что она рекомендовала этот дом как «то место, куда всех пускают и можно немного пожить».
В этом гостеприимном ленинградском доме Венедикт пробыл около месяца. По утрам перед уходом на работу они с Галиной завтракали, а в течение дня Ерофеев неутомимо и методично обследовал роскошную домашнюю библиотеку. Многие книги он просматривал, не покидая стремянку, но часть книг отбирал и читал их, лежа на диване. Это была библиотека отца Галины — репрессированного перед войной известного кавказоведа, лингвиста, историка и этнографа.
А еще Веничка любил полистать старые (с 1917 г.) газеты, изданные не только в Петрограде, но и в Сухуми и Баку. Особенно привлекали перепалки партийных лидеров с деятелями литературы и искусства. Как вспоминала мать Галины, иногда он от души над чем-то смеялся, иногда кое-что конспектировал.
«О, наивный простак Максим Горький. В конце ноября 17-го г. он пишет: «Горло печати ненадолго зажато «новой» властью, которая позорно пользуется приемами удушения свободы слова. Скоро газеты снова заговорят, и, конечно, они должны будут сказать, что необходимо знать всем нам в стыд и в поучение наше».
Он же: «Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники узаконили этим для врагов демократии право зажимать ей рот: грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина-Троцкого…».
Он же: «Лишение свободы печати — это физическое насилие».
Вдохновляемый общим вниманием, Ерофеев рассказывает и о своих литературных деяниях, о ставшей уже легендарной поэме «Москва—Петушки» и многосложностях московской жизни.
За все время пребывания в Ленинграде Ерофеев почти никому не звонил и его никто не беспокоил. Несколько раз он посещает Волково кладбище. Пару раз гостит у Глеба Горбовского. О чем они беседовали, у Горбовского в памяти не отложилось. Помнит он лишь, что «изрядно посидев», они отправились к Кушнеру, а затем к Константину Кузминскому (автору восьмитомной антологии новейшей русской поэзии «У голубой лагуны», изданной в США в 1980 г.).
Кузминский позднее вспоминал: «Приезжает Веничка. Сел. Высокий, седой, с невероятной синевы глазами. Сидит так мрачно и рассказывает: «Просыпаюсь я как-то с дикого бодуна, с похмелюги. А вокруг меня сидят какие-то девочки из Тартуского университета. И эти девочки спрашивают меня: а вот концовка «Москва–Петушки» у вас не Кафкой навеяна? А я этого е…го Кафку и в глаза не читал!».
Врет он. Читал он Кафку. Но как бы и не читал. Дело в том, что вся поэтика и эстетика Ерофеева противостоит кафкианскому видению мира. Это раблезианское видение — абсолютно. В XX веке есть два восприятия: Гашек и Кафка. Между ними только-то общее, что жили они в одно время и в одном месте.
А Кривулин рассказывал, что уезжая из Питера, Веничка изрек: «В Ленинграде мне понравились две вещи. Волково кладбище и Кузминский. Ну, Кузминский мне очень хотел понравиться. И он мне понравился».
Кстати, совершенно алкоголическое построение фразы. Егорий Телов, архитектор, говорил так: «Я лимон не люблю. Поэтому я его и не ем. Вот если бы я его любил, тогда б мне пришлось его есть. А я его не люблю». Это стопроцентная алкоголическая логика — в отличие от пелевинской наркоманской. Наше поколение было воспитано сплошь на бухалове, дай бог, был один процент наркоманов.
Меня же в Веничке больше всего поразила безумная синева глаз. Такую синеву я видел еще раз только у Сережки Курехина. Такая невероятная пронзительность. Синева неба».
Отголоски этого ленинградского вояжа Венички обнаружились и в стихотворном сборнике Александра Кушнера «Кустарник». Стихотворение, посвященное В. Ерофееву, заканчивалось весьма примечательно:
_…Году в семьдесят пятом в Ленинградеко мне зашел не выпить, бога радине думайте, что выпить, — поболтатьмосквич-прозаик с гамсуновской челкой,высокий, если сравнивать, то с елкойего, снежком покрытой, рюмок пятьмы выпили, а начал со стаканаон — лучшего про выпивку романаи в Штатах никому не написать!Не помню я, о чем мы говорили,наверное, стихи мои хвалили,и Розанов, конечно, мракобеспревозносился нами до небесв его невероятной обработке.Мой тенорок, смешок его короткийпорхали за столом — страна чудесстояла за окном: дворцы, театры,обкомы, школы — с нами психиатрыне справятся, уж если кто-то питьрожден — зачем страну свою винить?_
(Кстати говоря, давая оценку питерским писателям и поэтам, Веничка как-то заметил одному своему московскому товарищу (В. Бармичеву), что больше всего ему тогда понравился Андрей Битов — принес на квартиру к Кузминскому целую авоську полных бутылок, а вот Кушнер совсем не понравился — ничего не принес!).
Как-то хозяйка дома поинтересовалась у Венички, известно ли Галине Носовой о его отъезде в Ленинград. И Ерофеев дал какой-то задумчиво-неопределенный ответ, что побудило Галину позвонить своей московской подруге. Носова сразу же спросила, не приезжал ли кто-нибудь к ней в гости, и услышав интересующие ее подробности, сообщила, что очень скоро сама появится в «колыбели революции», а пока наказала гостя никуда далеко от себя не отпускать.
И уже через день она заявилась собственной персоной с целью немедленно увезти Ерофеева в Москву. Веничке совсем не хотелось покидать столь гостеприимный Питер, но узнав, что теперь его повезут «погостить» в Абрамцево, на дачу академика Делоне, тихо прекратил сопротивление. Перед отъездом Ерофеев весьма застенчиво высказался в том смысле, что очень хотел бы «продолжить изучение библиотеки», на что немедленно получил всеобщее «добро».
А в заключение этой истории следует сказать, что просроченный Веничкин паспорт несколько лет спустя был обнаружен Галиной Д. в пухлом томе «Вопросы ленинизма», посреди статьи «Головокружение от успехов». Паспорт был переправлен в Москву, но с новой женой, которой стала Галина Носова, он Ерофееву был уже и не нужен. Так он и пролежал невостребованным в одной из московских квартир почти три десятка лет. И хочется надеяться, что скоро эта реликвия найдет свое место в экспозиции кировского музея* Венедикта Ерофеева при Центральной городской библиотеке.
**Валерий Берлин** , редактор альманаха «Живая Арктика»
* _Десять лет назад на здании первой кировской школы была установлена и торжественно открыта мемориальная доска: «В этой школе с 1952 года по 1955 год учился писатель Ерофеев Венедикт Васильевич (1938—1990)». В том году Ерофеев был единственным, кто окончил школу с золотой медалью. А еще год спустя в Кировске был открыт и единственный в мире музей Венедикта Ерофеева._
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»