«Успех — вопрос чистой случайности»

Европейские академики повторили модель, сложившуюся в Каннах. Получившая там «Золотую пальмовую ветвь» «Белая лента», по общему признанию, самая мощная и бескомпромиссная лента Ханеке, вновь признана фильмом номер один. Неофициальное второе место получил Жак Одиар с масштабной тюремной драмой «Пророк» (в Каннах ему дали Гран-при, на «еврооскарах» он лидировал по номинациям и получил две награды: за лучший звук и за лучшего актера). Мэтры 1990-х, как и в Каннах, отделались наградами второстепенными: фильм Педро Альмодовара «Разомкнутые объятия» получил приз за лучшую музыку для Альберто Иглесиаса — давнего верного соратника самого прославленного испанского режиссера, а «Антихристу» Ларса фон Триера досталась операторская награда.

Впрочем, выдающийся британский оператор Энтони Дод Мэнтл получил ее по совокупности заслуг — в уходящем году он продемонстрировал свой талант не только в радикальном и жутком «Антихристе», но и в благостно-сказочном «Миллионере из трущоб». Эти достижения показались академикам более весомыми, чем работа наших соотечественников Максима Дроздова и Алишера Хамиходжаева в «Бумажном солдате». С другой стороны, у них уже есть не менее престижный венецианский приз за ту же картину, да и сама номинация — уже немало. Европейские кинематографисты номинируют русских операторов третий год подряд: Хамиходжаев с Дроздовым наследуют Сергею Трофимову (прошлогодний «Монгол») и Михаилу Кричману (позапрошлогоднее «Изгнание»). Глядишь, со временем кому-нибудь из наших все-таки достанется награда.

Единственным принципиальным отличием от каннского расклада, собравшего в этом году все сливки европейского кино, было участие англичан. Режиссер «Миллионера из трущоб» Дэнни Бойл получил приз публики (за него голосуют не академики, а рядовые зрители), Кейт Уинслет — награду за роль в «Чтеце» Стивена Долдри, третью по счету после «Золотого глобуса» и «Оскара». Ни она сама, ни ее именитые конкурентки — Пенелопа Круз и Шарлотта Гэнзбур — на вручение не приехали. Зато на сцену выходил еще более именитый англичанин — основоположник и живой классик социального кино Кен Лоуч, получивший из рук экс-футболиста (и своего актера) Эрика Кантона приз за вклад в мировое кино. Другую почетную награду отдали Изабель Юппер — любимой актрисе Ханеке и президенту жюри Канн-2009.

Церемония в самом масштабном зале индустриальной Рурской области на севере Германии — бохумском Jahrhunderthalle, переделанном из бывшей электростанции, была выдержана в легком развлекательном ключе, забавно контрастировавшем с серьезностью победившего фильма. Гостей встречали фейерверки и сполохи пламени, провожал — обильный ужин; не скучать на церемонии помогало индустриальное технотрио Bauhaus. Знаменитая немецкая телеклоунесса Анке Энгельке (официальный «голос» Мардж Симпсон в Германии) вела шоу и сменяла одно обличье за другим — в частности, примерила образ жены русского олигарха, которая предварила вручение приза за лучшую короткометражку следующим спичем: «Мы в России сделали фильм о коррупции в нашей стране, и он длился три часа — однако после вмешательства правительства пришлось сократить хронометраж до трех минут. Получился короткий метр!» Так что и в шутках без политики не обошлось.

Тем не менее лауреат этого года Михаэль Ханеке отказывается считать свою «Белую ленту» политическим фильмом — об этом он сам рассказал в интервью «Новой газете».

— Разочарую вас: меня в детстве не били. Чтобы чем-то интересоваться, в чем-то копаться, искать причины какого-то явления, не обязательно пережить его на собственном опыте. Я против социопсихологических объяснений творческого процесса. Меня часто спрашивают, почему мои фильмы настолько мрачны, — но я не знаю, что ответить. Эрих Кестнер, когда его спросили о позитивной стороне его творчества, ответил: «Только дьявол ее знает». (Смеется.)

— Я не снимал исторический фильм и не пытался дать объяснений тех событий, которые происходили в Германии в 1930—1940-х. Я просто показываю условия, создавшие благоприятную почву для этих событий, для возникновения некоей идеологии. Я не отделяю друг от друга религиозную или, скажем, левацкую идеологию — я просто моделирую хорошо мне знакомую ситуацию, в которой человек, терпящий определенные унижения, попадается в ловушку крысолова, предлагающего ему кажущийся выход из ситуации.

Уже другой вопрос, кто предлагает этот выход: носитель фашистской или сталинистской идеологии? Я выбрал фашизм лишь потому, что этот пример — самый очевидный.

— Разумеется, современных интерпретаций можно найти как угодно много — но я не буду говорить о них. К сожалению, хотя фильм и задумывался 10 лет назад, с каждым годом появлялись новые примеры сходных явлений, основанных все на тех же старых принципах… Можно было сделать фильм об исламизме на основе тех же идей — впрочем, это уже был бы совсем другой фильм. Разумеется, воспитание детей — проблема вечная, она относится ко всему человечеству, а не только к Германии начала ХХ века. Я имею в виду не столько школьное образование, сколько домашнее воспитание. Главное влияние, которое испытывает человек, исходит из его семьи, из дома, в котором он вырос… Впрочем, многие умные люди говорили об этом задолго до меня.

— О фашизме снято немало фильмов, но о периоде, который предшествовал фашизму, — ничтожно мало. Впрочем, не это меня вдохновило: сначала пришла идея, а потом — осознание недостаточной разработанности той территории, на которую я собирался вступить… Но фильм для меня — отнюдь не теоретическое упражнение: все темы и идеи вырастают из фильма, а сама работа над ним значительно более абстрактна, в ней гораздо больше необъяснимых подробностей, которые невозможно выразить в четких формулировках.

— Совершенно верно. Когда я пишу сценарий, мне важно сконструировать фильм так, чтобы каждый зритель искал и находил собственную интерпретацию событий. Впрочем, существует и мое собственное — абсолютно логичное — объяснение происшедшего. Просто я вам его не скажу: ищите сами. Фильм должен кончаться не на экране, а в голове зрителя. Фильм в моем представлении — нечто вроде лыжного трамплина, который должен быть надежным, хорошо сконструированным. Но прыжок будет совершать сам зритель.

— Насколько сильно вас удивляет успех «Белой ленты»?

— Я всегда ожидаю только негативной реакции. (Смеется.) Конечно, мне хотелось надеяться на призы… Помню, по опросам критиков, я был лидером конкурса Канн, когда показывал там «Скрытое», но мне дали только награду за режиссуру! А теперь, наоборот, получил и «Золотую пальмовую ветвь», и приз ФИПРЕССИ, а теперь еще и приз Европейской киноакадемии. Я считаю, что успех — вопрос чистой случайности, да ведь и сценарий «Белой ленты» был написан лет 10 назад… Тем не менее призы очень важны: только они могут помочь фильму найти большую аудиторию. В кинобизнесе ты хорош ровно настолько, насколько успешным был твой последний фильм. Если он провалится — будет трудно добыть финансирование для следующего проекта, если получит приз — наоборот, легко. Поневоле приходится стремиться к успеху.

— Мой английский весьма плох, и в этом была одна из главных проблем во время работы над «Забавными играми» в Америке. Не из-за коммуникации с актерами — в конце концов, они-то были обязаны слушать и понимать меня! Просто очень трудно контролировать весь творческий процесс, если плохо владеешь языком. Меня это жутко нервировало. После ремейка «Забавных игр» я приступил к съемкам «Белой ленты» с совершенно другими чувствами: вернувшись к родному языку, я почувствовал невероятный комфорт. Да, это самый сложный мой фильм — но работать над ним мне было спокойнее всего. Тут-то у меня все было под контролем.

— Да, фильм с Изабель Юппер и Жан-Луи Трентиньяном, с которым мечтал поработать давным-давно. Картина будет связана с теми унижениями, которые испытывает человек в тот момент, когда его тело стареет. Юппер сыграет дочь Трентиньяна.

— Убеждать его мне не пришлось: стоило только предложить ему сценарий, и он тут же согласился не размышляя. И, похоже, был очень доволен. Так что мне не пришлось оказывать на него давление. Я был счастлив, получив его согласие: в моей молодости Трентиньян был для меня чем-то вроде идеального актера.