Местом премьеры был избран торговый центр «Времена года» - полупустой гламурный сарай рядом с Рублевкой. Коллег, пишущих о кино практически не наблюдалось. Зато в обилии были представлены фэшн-девушки. Крадущейся походкой ко мне...
Местом премьеры был избран торговый центр «Времена года» - полупустой гламурный сарай рядом с Рублевкой. Коллег, пишущих о кино практически не наблюдалось. Зато в обилии были представлены фэшн-девушки. Крадущейся походкой ко мне приблизилась длинноногая блондинка с нерасчесанными локонами. Представилась журналисткой: «Лалина». «Это имя?». Снисходительно: «Да нет, издание. А вы откуда?». «Новая газета». Иронично: «Ну, ничего, ничего… Надо ж где-то работать»
Звездами вечера были Иван Ургант, Андрей Малахов, Оксана Робски… прочие, как взахлеб щебетали хорошенькие пресс-агенты: «селебрити нашего общества».
«Нью-Йорк, я люблю тебя» - развитие раскрученной франшизы «Париж, я люблю тебя». Идея была принята в мире кино с большим энтузиазмом: на ближайшие два года запланировано ещё три альманаха, посвященные Шанхаю, Иерусалиму и Рио-де-Жанейро. В России заканчиваются съёмки фильма Егора Михалкова-Кончаловского «Москва, я люблю тебя», запланирован аналогичный проект про Питер. В общем, так дело покатит, дойдет очередь и до Жмеринки.
«Нью-Йорк…» - цепь сквозных сюжетов: зарисовок на улице, сценок в кафе. Короткие истории ожидания любви, ее невозможности, встречи с ней и ее потери. Художники и проститутки, воришки и дэнди: юные, дети, старики… Сюжеты, по большей части страдающие излишней сентиментальностью, банальностью, схвачены на живую нитку продюсерского воображения, им же порезаны и смонтированы в рваные лоскуты общего сюжета о прихотливом «любовном настроении» Нью-Йорка. Продюсер фильма тот же, что связал в один узел признания в любви Парижу - Эмманюэль Бенбии. Каждую из новелл снимал известный режиссер: Айван Аттал, Аллен Хьюз, Вэнь Цзян, Джошуа Марстон, Шекар Капур (он заменил Энтони Мингеллу, умершего незадолго до съёмок своей новеллы, его памяти и посвящен фильм), Мира Наир, Бретт Ратнер, Фатих Акин, Сюндзи Иваи и наш Андрей Звягинцев. Для актрис Натали Портман и Скарлетт Йохансон – это режиссёрские дебюты.
Лучшая из новелл – последняя, про стариков. Он и Она ковыляют по направлению к Брайтон-бич: «Поднимай ступню! Не шаркай!» - брюзжит она. «Найди себе Тома Круза, с ним гуляй», - парирует Он. Самое тревожное – перекресток. Вот-вот загорится красный. Но Он победоносно поднимает руку и горделиво завершает «трудный переход» перед замершими авто. Наконец набережная. Они смотрят на безбрежный океан. Он кладет голову на Ее плечо. Тут какой-то безмозглый скейтбордист чуть не сбивает с ног замершую в любовном объятии «рухлядь». «Негодяй!». «Не обращай внимания». «Пойдем обедать…». «Поднимай ступню! Не шаркай!».
Фильм был показан на Международном кинофестивале в Торонто. Он состоял из 12 новелл. Позже из окончательного варианта две новеллы вырезали: черно-белую изысканную миниатюру об испытывающем нужду американце, обретающем покой и счастье на берегу океана, и новеллу Андрея Звягинцева.
О работе на проекте «Нью-Йорк, я люблю тебя», о кинематографе как способе изменить себя «Новой газете» рассказывает Андрей Звягинцев, обладатель «Венецианских Львов», «Феликсов», «Золотых Орлов», «Ник» и прочих престижных наград.
У картин Андрея Звягинцева – долгое дыхание. Его «Изгнание» длится два с половиной часа. Когда продюсер Эмманюэль Бенбии пригласил его в проект «Париж, я люблю тебя», Андрей категорически отказался. Не любитель он коротких дистанций. Пять минут – чистое баловство, анекдот. Для миниатюры надо придумывать что-то специальное – на пять минут.
Звягинцев. Мне казалось это не интересным. Дело не в дистанции - в пять минут не успеваешь воздействовать суггестивно. Нужно с наскока влететь в историю, и нестись с горы экспозиции обустраивать концовку. Все это скороговорение. Ведь и в допустимые семь минут нью-йоркской новеллы я не уместился. Тогда я предложил, чтобы первая часть моего сюжета, в которой девушка ищет дом Бродского - могла бы стать так называемой транзицией, связующим звеном между новеллами. Я мог выручить еще немного времени. В итоге, моя новелла длится восемь с половиной минут. Меня звали в аналогичные проекты о Москве, Питере - ничего подобного больше снимать не буду. Не понимаю, зачем.
Продюсер написал мне длинное извинительное письмо: корректное, сочувствующее. В нем были комплименты моей работе и критика американского дистрибьютора, финансово поддержавшего картину, и по всей видимости, принявшего решение об «усечении» фильма. Дело в том, что они показали фильм фокус-группе, которая и сказала, мол, две новеллы не понятны, действие медленно развивается. Так мы со Скарлетт Йохансон попали под нож. Я только недавно посмотрел фильм, до этого контракт не позволял видеть картины других режиссеров внутри проекта. Думаю, все дело в том, что несмотря на условия контракта, по которому окончательный монтаж был у продюсера, я не пошел на сокращение новеллы. Вплоть до требования снять свое имя. Нельзя было больше вырезать ни секунды. Но видимо, моя и Скарлетт работы отличаются от других. Слишком классичны по форме, статичны: камера замерла как вкопанная на штативе, никто никуда не пляшет, не движется, не наезжает…
Вот тут я не соглашусь с Андреем. Его фильм исполнен внутреннего движения.
Юноша берет у отца фотокамеру и идет снимать небоскребы Манхэттена. Неожиданно перед высотками на переднем плане кадра он замечает пару на деревянном пирсе. Мы видим их издали: после короткого диалога он уходит, она остается. Поздним вечером в метро юноша просматривает снятое за день. Укрупняет кадры, и в приближении мы становимся свидетелями расставания. Изображение распадается на пиксели, замирает в стопах, крупных планах, рифмуется в повторах. Кино материализуется в эмоцию: горечь, отчаяние, невозможность что-то исправить… Настоящее крушение... На пустой скамейке остается белый сверток. Юноша мчится назад на пирс - в свертке книжка со стихами Бродского, в книжке фотокарточка со счастливыми влюбленными. На мой взгляд, новелла Звягинцева - лучше большинства сюжетов альманаха. Но эта миниатюра оказалась законченным фильмом: с историей, с кульминацией, развязкой. Остальные новеллы – «сквозняки». В сборнике ощутимо вмешательство продюсера, перекроившего сюжеты, нарезавшего их стружкой. От этого фильм не выиграл. Увидев конечный результат, Андрей Звягинцев не огорчился, что его фильм не вошел в нью-йорский омнибус.
Теперь его фильм существует отдельно от альманаха. Наверняка у него долгая жизнь, такая же, как и у воодушевившей Звягинцева новеллы Александра Пэйна «14 район» из альманаха про Париж. Но когда смотришь мини-фильм Звягинцева, прежде Пэйна вспоминаешь «Блоу-ап» Антониони, зарядившего режиссера идеей фильма наряду со стихами Бродского.
Звягинцев. Да, вначале были стихи Одена в переводе Бродского. В день приезда в Нью-Йорк мы пошли искать дом. Хозяин показал нам квартиру Бродского. Потом все нанизалось на сюжет расставания. Тут же возникла аллюзия с антониевским «Блоу-ап». И еще с Кортасаром. Мы не слышим текста, который произносят герои вдалеке от нас, но это знаменитая 20-я глава из «Игры в классики». В общем, я поклонился теням великих. Что же касается маленького фильма Пэйна, он поразил меня способностью на таком коротком отрезке времени сказать что-то существенное. Эта история женщины, в чужом городе внезапно понимающей нечто важное про себя, про смысл существования. История превращения не скользит по эпидермису жизни. Пэйн коснулся чего-то чудесного, метафизического. По большому счету его фильм для меня стал вызовом: Говоришь, в пять минут можно рассказать лишь анекдот? Но вот оно, настоящее кино.
Похоже, после «Возвращения» и «Изгнания» можно ждать от Андрея Звягинцева «Превращение» про явление чего-то невидимого. Он вообще полагает, что фильм – способ сокровенного высказывания. Но как высказаться, когда работаешь в рамках заказа с иностранным продюсером?
Звягинцев. Все было слишком бегло. За пару дней сняли. За месяц завершили всю работу. Но продюсер Эмманюэль Бенбии не вмешивался, не диктовал. Имея право перемонтировать фильм, согласился с моей версией, сказал, что она войдет в фильм целиком. Уверен, исключение фильма из окончательного варианта - не его козни. Так сложилось. Наша новелла - другая. По языку, по обращению с кино. Мы выстроили свою цветокоррекцию. А весь фильм сглажен по цвету. Ощущение, что его снимал один оператор. Зато сам Нью-Йорк произвел на меня огромное впечатление. Впервые я был там с «Возвращением»: три дня в офисе без окон давал интервью. Сейчас рассмотрел совершенно особенный город.
Выяснилось: чтобы увидеть Манхеттен, нужно снимать либо в Квинсе, либо в Нью-Джерси. В Манхэттене ты зажат высотками, все время задираешь голову вверх… Улицы узкие, но на них не бывает пробок, хотя американцы по-прежнему любят огромные машины. Все организовано логично. Нью-Йорк – не Европа, и не Америка. Город в единственном числе. Произведение современного искусства.
Неоднократно Андрей Звягинцев признавался, что для него кино не только рассказанная история, но и способ изменить себя: «Ведь настоящее искусство создает трещину в глади наших представлений о мире, о наших связях с людьми». Любопытно, насколько актер Андрей Звягинцев, начавший несколько лет назад снимать кино, далек от сегодняшнего знаменитого режиссера Звягинцева…
Звягинцев. Мне трудно об этом судить. Но любой человек меняется, взрослеет, начинает что-то понимать. Про себя, про жизнь, про мир. Раскрывать неизвестные зоны в себе. После «Изгнания» было такое тревожное ощущение… Я с ужасом распознавал в его герое Алексе себя. Я и есть эгоист, не слышащий другого… Может, я не так жесток, как Алекс, или Отец из «Возвращения». Но главное в том, слышишь ли ты других - или замкнут на себе. Другое дело, что дальше с этим пониманием делать? Не только ведь констатировать. Но тут каждый разбирается наедине с собой. Надеюсь, что человек, увидевший себя со стороны получает шанс. Живое не может не меняться. Происходит внутренняя работа. И опыт проживания фильма даром не проходит.
Действительно, у нас есть некое представление о реальности. Сегодня спросом пользуется кино, потрафляющее нашей лени, нежеланию задавать себе неудобные вопросы. Мы тешим себя с помощью экрана сладкими сказками: не дрейфь, все будет хорошо! Трещина, ранение, шок, удар, интервенция на твою территорию - предназначение искусства.
Хотя когда вы раните зрителя, не можете не ранить себя. Такие это осколочные ранения. Ты полюбил какой-то материал. Почему? Это и про тебя. Об этом нельзя не сказать. Не прокричать. Сейчас я снимаю новую картину. Локальная история практически на троих. Сорок дней переписывали уже готовый сценарий (идея принадлежит Олегу Негину). Этот материал, мне кажется, тоже будет ранящим, жестким приговором нашему сегодняшнему состоянию.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»