Устройство обыкновенного чуда

Самым честным было бы написать: «Игорь Сахновский. Заговор ангелов. (М.: АСТ). Читайте» — и поставить точку. В самом этом тексте, отшлифованном до головокружительной чистоты и ясности, уже есть всё. Но по правилам игры все-таки надо исполнить свою партию во второй части Марлезонского балета.

Слишком часто в жизни происходит необъяснимое, то, чего не может быть, но случается вопреки нашей логике и представлениям о природе, — поразительные совпадения, сбывшиеся предчувствия, неизбежные катастрофические обвалы, которые вдруг отменяются, словно по приказанию свыше. Будто кто-то вмешался в самый последний миг, подхватил, подстраховал, защитил. Прикоснувшись к чуду, люди замирают в недоумении и отступают. Если так являет себя Провидение — все равно не поймешь, нечего и голову ломать. Еще неизвестно куда, на какие минные поля сомнений это заведет. Чтобы вглядеться и дотронуться, нужны отвага или отчаяние — возможно, и то, и другое.

Игорь Сахновский отважился. Он рискует идти по следам, отпечаткам и приметам неслучайных параллелей и таинств. Выбранная им территория — миф. Миф герметичен и почти непроницаем, точнее, спрятан в твердокаменной скорлупе будничного невнимания, тусклых житейских стереотипов. Сквозь них и проламывается автор, чтобы извлечь живое зерно. Чтобы доказать: миф реален, он может настигнуть тебя за ближайшим углом или коснуться в толпе легкой обнаженной рукой, как случается с одним из героев романа.

Отправная точка этого рискованного путешествия — судьбы женщин. Мария дель Росарио, которая лишает мужчин покоя спустя два века после своего исчезновения. Хуана la Loca, обезумевшая от страсти королева Кастилии. «Не совсем правильная» жена Лида с неизлечимо «чужбинным» взглядом. Неяркая, тихая девочка Эвридика, ставшая женой первого в мире поэта. Излучение их животной чувственности, очевидно, убийственно. Их нельзя не любить, но и обладать ими невозможно. Их тайна — в той «дымчатой субстанции», которую Творец, «подержав, словно облачко, между нёбом и языком, осторожно вдунул в тело» первой женщины, сделанной из той же Первоначальной Глины, что и мужчина. Поздние воплощения, незаконные дочки первой, неудавшейся Адамовой жены, они появляются, возможно, лишь для того, чтобы провести кого-то избранного по острому краю, через испытания смертельной нежностью, радиоактивной страстью и последней утратой.

«Заговор ангелов» невозможно пересказать и лаконично ответить на вопрос: «Про что?» Про то, к чему трудно подобрать нужные слова, что далеко не всегда можно произнести вслух. Про смутные догадки и вибрации, про точку невозврата, природу желаний и физиологию чуда. Про совсем простые вещи, вроде детской коллекции марок, заварочной кружки из фиолетового стекла, терпеливого цветка родом из засушливых стран. В заданной автором системе координат любая деталь насущна, каждая занимает свое место.

Роман начинается сразу двумя сюжетами: о судьбе доисторической Лилит, укрытой «заговором стыдливой тишины», и о случайной встрече в обувном отделе провинциального магазина двух молодых людей, уже обреченных друг на друга.

А на последней странице неслышным прерывистым шепотом переговариваются «невидимые существа», тревожно следящие за каждым нашим шагом. Так замкнуты «давным-давно» и just now — прямо сейчас, так нейтрализовано время, потому что между прологом и финалом нет времени, есть только пространство и движение. Движение — от бессмертного мифа, который лишь притворяется выдумкой, к его живым корням. А единое пространство вмещает стылые равнодушные просторы вокруг небольшого южноуральского города, и поросшие лесом вершины Пелопоннеса, раскаленные страшными игрищами менад, и умытые свежестью городки Южной Англии, и ужасающий «адский вход», прикрытый жирно-белой паутиной, и храмовую площадь Херсонеса, где «неба, земли и моря было поровну».

«Заговор ангелов» — во всех отношениях неудобная, парадоксальная и волшебная книга. Она идеально сделана «под роман», хотя больше похожа на венок сонетов в прозе, где сюжеты спаяны только эфирными нитями сквозного действия. Автор расточительно вкладывает в относительно короткую книгу все то, что у другого, более скаредного, стало бы полновесным томом. И, как искусный парфюмер, сгущает исходный материал до «экстракта высочайшей концентрации», когда двух-трех фраз достаточно для почти физического погружения. В результате проза получается неправдоподобного качества — легкая, как дыхание, плотная и воздушная, прозрачная и осязаемая. Есть книги, которые сразу же, в момент появления, становятся классикой. Здесь именно такой случай.

Единственным, пожалуй, поводом для упрека может быть вопиющая, вызывающая неактуальность. Ну кто сейчас пишет, обращаясь к вечности?