Лето в городе

21.00. Поезд Москва — Великий НовгородСторожу у вагона коробки с бутылками морковного сока, сумки, пакеты с едой, мешки с памперсами. Девушки несут еще и еще, парней мало, помогать некому. Почти все новички. Проводница с опаской поглядывает на островок наших вещей, пассажирам приходится обходить.

Наша станция. Остановка — три минуты. Платформы не видно. Бросаем вещи прямо на землю, прыгаем следом. В темноте идем на голос динамика. Мимо проносится скорый со страшным гулом. В три захода относим вещи к залу ожидания — к запертым дверям. До шести утра (до пересадки) — больше двух часов, но железнодорожники сжалились, впустили.

Наш поезд состоит всего из одного вагона.

Лиза — студентка четвертого курса филфака МГУ. Растрепанная коса, ноль косметики, одна и та же любимая застиранная кофта. Только тронулись, достает аккордеон и ноты: «Давайте репетировать». Традиционный репертуар — знакомые старикам песни: «Лизавета», «Катюша», «Пора в путь-дорогу». Разбираем распечатки с текстами, учим на ходу.

В студенческом активе филфака, куда Лиза пришла на первом курсе, большинство студентов занимались детьми-сиротами. А Лиза почему-то выбрала стариков. Организовала концерты в московских домах престарелых: «Я не ожидала, что мне так обрадуются. Но между нами и бабушками была сцена, она мешала», — вспоминает Лиза.

Машина «скорой помощи», которая должна была нас встретить, не приехала. От дома престарелых прислали такси. Водители запросили дорого,торгуемся. На трех перегруженных машинах едем в деревню Анциферово.

Летом после второго курса Лиза поехала на филологическую практику в Псковскую область — собирать фольклор. В селе Ямм Гдовского района зашла в дом престарелых. Двадцать пять стариков. Плохо одетые, наполовину голодные… Здесь Лиза прерывает логическую цепочку и говорит: «Старики — важнее филологии».

Лиза Олескина организовала сообщество «Старость в радость». Сейчас в группе около двадцати волонтеров, большинство из них — студенты. Своих подопечных волонтеры сокращенно называют «ба-де». Ребята постоянно посещают двадцать четыре дома престарелых и пять больниц — в Московской, Новгородской, Нижегородской, Псковской, Свердловской, Тульской, Тверской, Брянской, Архангельской, Калужской областях. Уже появился Санкт-Петербургский филиал сообщества.

Первый мой дом престарелых — старое двухэтажное здание с обшарпанной дверью. Три десятка стариков. Медсестры быстро собрали в гостиной всех ходячих. Лиза извиняется: «Петь мы любим, но не умеем». Сначала — конкурс «Угадай мелодию», победителям — шоколадные кексы. Отгадывают с азартом, выкрикивают названия песен.

Долговязый Саша — ведущий. Выпускник журфака МГУ, сейчас — аспирант педа, преподает русский язык в Тимирязевской академии. Единственное, что Саша не любит в поездках, — недосып. С Лизой познакомился на вокзале — оба кормили беспризорных.

Саша первым приглашает на танец сгорбленную бабушку в рыжем платке. Старушка кокетничает — мол, ноги болят, а потом с радостью идет. Вскоре вся гостиная заполняется парами.

Однорукий Василий Ильич затягивает любимую фронтовую песню.

В конкурсе «Самый большой мыльный пузырь» участвуют даже медсестры. Слепым просто объясняем куда дуть. Старики удивлены: «У нас в детстве таких штук не было!».

После концерта идем к лежачим. Сажусь на кровать к незнакомой бабушке — она берет меня за руку, сразу начинает плакать, рассказывать о себе. Потом иду в другую палату, там то же самое. Запах в палатах ужасный. Большинство стариков лежат в памперсах, которые просто не успевают менять.

Старики попадают сюда по разным причинам: сгорел дом — негде жить, серьезное заболевание — некому заботиться, дочь сдала маму — потребовалась квартира. Родственников — то есть по-настоящему родных людей — у них нет совсем.

А бабушки, оказывается, любят мягкие игрушки. Обнимают их, спят с ними. У некоторых на тумбочках стоят фотографии в рамочках и открытки «внуков и внучек» (так они называют волонтеров). Фотографий родных внуков — нет.

Машина «скорой помощи» довозит нас до станции. Оттуда — на электричке до поселка Песь. До дома престарелых тянемся пешком, коробки с соком и синтезатор несем по двое. Пришли уставшие, голодные. Медсестры нам выносят бутерброды с маслом и чай. «К вам гости!» — зазывают они бабушек и дедушек в гостиную. Повторяем концертную программу. Слепая Анна Николаевна танцует смело, уверенно. А потом вместо своего стула садится на колени соседа.

В одной из палат на кровати ворочается бабушка. Сжимает кончик одеяла и открывает рот, словно ей не хватает воздуха. Соседки по палате: «Да вы к ней не подходите! Она не понимает ничего». Я хотела взять ее за руку, но испугалась, отошла.

Дарим бабушкам и дедушкам конфеты, шоколад, новые халаты, спрашиваем, получают ли они от своих «внуков» письма и что привезти в следующий раз.

Волонтеры пишут старикам бумажные письма. Идею переняли из проекта «Невидимые дети» — Международного сообщества помощи детям-сиротам из российских детских домов. Каждый желающий может стать «внуком по переписке». Для этого нужно регулярно (не реже чем раз в месяц) писать письма, а по праздникам посылать открытки или посылки. В первое письмо лучше вложить фотографию, чтобы заочно познакомиться с «ба» или «де».

Волонтер Саша Сопова объясняет новичкам, как опрашивать стариков. Надо узнать, кто хочет получать письма, записать имя, год рождения, профессию, сделать фотографии для сайта и группы «ВКонтакте». «Мы должны найти им родных», — объясняет Саша.

Сейчас около трехсот человек из разных городов и даже стран пишут письма в дома престарелых и больницы. Оля из Америки пишет в четыре дома престарелых, Никита из Тамбова переписывается с Капитолиной Матвеевной и Юрием Герасимовичем из Нижегородской области, а Ксения из Краснодара пишет Анатолию Семеновичу из деревни Большие Зеленые Луга.

Не все старики могут отвечать (слепым и неграмотным читают соседи или медсестры). Иногда оказывается, что письмо приходит слишком поздно.

Самые плохие условия – в провинциальных больницах. Там остро не хватает: медицинских кроватей, матрасов, тумбочек, инвалидных колясок. В домах престарелых нужны: лекарства, подгузники, одежда для стариков. Бабушки всегда рады подаркам: платочкам на голову, коврикам, салфеточкам, сладостям. Требуются машины для поездок в дома престарелых, а также для перевозок продуктов и других грузов. «Старость в радость» нуждается в волонтерах и помощниках из других городов.

Контактная информация: Сайт: starikam.ru Группа ВКонтакте: vkontakte.ru/club4419125 Лиза Олескина: тел. 8-903-507-21-17, oliska-88@rambler.ru, ICQ: 432763623

Есть расхожее мнение: если человек сделал татуировку, он обязательно вернется в салон еще раз. «Такое действительно часто встречается, — подтверждает тату-мастер Евгений. — Называется «синяя болезнь», и от нее очень сложно избавиться. У меня-то рисунки только на руках и на ногах. Сам, кстати, делал».

Евгений считает тату не просто своей профессией — призванием. Рассказывает, что первую татуировку набил в 14 лет. «Клиентом» стал одноклассник — Евгений наколол ему морду волка на предплечье.

В свое время Евгений окончил художественную школу, много рисовал. Но высшее образование получал техническое, никак с нынешней профессией не связанное. Однако вскоре призвание взяло свое.

Евгений говорит, что не каждый человек, умеющий хорошо рисовать, может стать татуировщиком. Необходимо научиться рисовать именно иглой, а не привычным карандашом и не кисточкой. И нужно быть очень, очень усидчивым.

А еще приходится много общаться. Клиенты попадаются разные — у каждого свои тараканы в голове. Больше всего молодежи от 18 до 25 лет — «наверное, в этом возрасте сильнее всего хочется самоутвердиться». По словам Евгения, девушки обычно хотят преобразить свое тело, украсить его. А молодые люди «набивают» рисунки, когда в их жизни происходит что-то глобальное. Клиентов объединяет одно: если они решились на тату, их внутренние переживания просто рвутся наружу.

«Если вы собрались сделать татуировку на своем теле, главное помнить: она останется с вами на всю жизнь, — внушает Евгений. — Удалить рисунок с тела можно, но это довольно дорогостоящая и болезненная операция. Если я вижу, что человек сомневается или просто не знает, чего хочет, предлагаю ему еще раз хорошо подумать, а иногда вовсе отговариваю. Татуировка должна быть абсолютно осознанным шагом, поэтому мы не оказываем такие услуги лицам младше 18 лет».

Но иногда уверенность клиента даже пугает мастеров. Однажды к Евгению пришел молодой человек и совершенно спокойно попросил «набить» абстрактные узоры вместо бровей. «Я отказался, конечно, — говорит Евгений. — Искусство, которым я занимаюсь, должно украшать людей, а не обезображивать. У каждого мастера есть свои принципы. Я, например, не занимаюсь ритуальными тату и не имею дела с людьми без вкуса. Здорово утомляет, когда клиенты просят шаблонные изображения вроде всяких звездочек, кошечек…»

С наступлением кризиса цены пришлось снизить, но клиентов все равно поубавилось. Хотя, говорит Евгений, хорошие мастера без работы никогда не остаются. Кроме того, всегда будут старые клиенты, которым нужно подкорректировать рисунок: за несколько лет татуировка может незначительно деформироваться или потускнеть. Мастера за деньги обучают новичков, пишут книги …

— Сейчас самые популярные татуировки — текстовые. Для надписей на теле пользуются популярностью английский и латинский язык, не остаются без внимания и китайские иероглифы. На втором и третьем месте — изображения животных и кельтские узоры.

— Самые популярные места для татуировок среди девушек — поясница, плечи, шея, позвоночник, щиколотки. Для мужчин — руки, спина, ноги.

— Недавно появился новый вид тату — ультрафиолетовые рисунки. Но он пока не популярен: мастера сами изготавливают святящиеся в ультрафиолете краски, и кустарная работа может вызывать аллергию или воспаление.

«К краю не подходи. Начнешь падать, ловить не буду», — шепчет мне Женя.

Мы стоим у чердачной двери высотки в Ховрине. Бдительная Елена Павловна с верхнего этажа никогда не упускает случая поругаться, поэтому мы переходим на шепот над ее квартирой.

«Тут ведь и быдло ошивается. Срывают замки, пьянствуют и камнями кидаются, антенны ломают. Вот отсюда и проблемы с бабулькой», — объясняет мне руфер.

Руферы, они же крышелазы, по мнению непосвященных, только и заняты тем, что злят жителей высотных домов. Хотя истинные руферы — люди совсем не конфликтные. Даже больше — они мечтатели и философы.

Жене 18 лет. Он бороздит столичные крыши уже три года. В нашей небольшой группе он — сталкер. С нами еще две девушки — Аня и Кристина. У них стаж поменьше — около года. Именно такими группами — по 3—5 человек — обычно ходят на крышу. Так безопаснее, да и веселее.

Я в этой компании человек случайный, попала по знакомству. Для людей со стороны мир руферов закрыт вовсе.

Одно из главных правил: «Не палить крыши». Увидеть город с высоты хотят многие, а вот долго искать проход к заветной цели способны единицы. «Крыша — не музей. Здесь экскурсии не водят», — отрезает Женя. Хотя кое-кто все же стремится заработать. На руферских форумах встречаются предложения сводить на крышу за 350—750 рублей с человека. А на одном питерском сайте даже предлагаются целые туристические маршруты по крышам города.

У идейных руферов отношения с крышей чисто платонические. Сюда приходят размышлять о вечном, играть на гитаре или сочинять стихи, как наш сталкер Женя. Для таких творческих посиделок даже название отдельное придумали — арт-руфинг. На эти встречи крышелазы приводят только самых близких.

«Крыша — это что-то вроде собственного мира. Всё плохое остается внизу. А там ты как будто ближе к небу», — делится мыслями Кристина. Женя в это время ковыряет отмычкой небольшой замок двери, ведущей на чердак.

Арсенал опытного крышелаза похож на классический набор вора-домушника: от шпильки до напильника. Эта руферская экипировка часто вызывает подозрения у милиции.

Статьи закона, запрещающей находиться на крыше, конечно, нет. Но за поломку замка или любого другого имущества жителей дома (включая саму крышу) задержать могут — «мелкое хулиганство». Так что все современные Карлсоны стараются чтить Уголовный кодекс.

Руферы не мусорят, не оставляют на крышах надписей и вообще стараются как можно тщательнее замести следы своего пребывания. Ведь крышу могут закрыть, а потерю каждого «адреса» ребята воспринимают как личную трагедию.

Темный чердак, весь заваленный строительным мусором, еще одна дверь — и мы выбираемся на крышу.

Здесь нет ни мусора, ни грязи. Солнце отсюда кажется чуть больше и ярче. Зато ветер, который почти не чувствовался у земли, гуляет в полную силу. Непривычно пустое небо без проводов и резкие порывы ветра — я чувствую себя не в своей тарелке. Кристина достает камеру: «Там, внизу, парк. Зелень должна неплохо смотреться».

Фотографу действительно есть где разгуляться. Даже неприглядное Ховрино обретает какую-то загадочность с высоты. Немного меняются и сами ребята. Кристина, до этого практически не умолкавшая, притихла, а угрюмого Женю потянуло на сантименты. «Хочу в Питере по крышам полазить. На Зимний дворец забраться как-нибудь. Вроде бы вид оттуда потрясающий — у нас внизу рынок и автостоянка».

Солнце начинает заходить, а мы все на крыше. Наконец Женя нехотя тянет, что пора уходить. Прежде чем покинуть крышу, мы подбираем каждую бумажку.

Женя, Аня и я возвращаемся к чердаку, а Кристина решает спуститься по пожарной лестнице. Лестница доходит практически до самого асфальта. Мы доехали на лифте гораздо быстрее. Выходим, задираем головы. Снизу кажется, что по лестнице ползет какая-то букашка. Но темное пятно увеличивается, и вот уже хорошо видно, как девушка пролезает между прутьями решеток, загораживающих пролеты.

Кристина спрыгивает. Сразу, как будто очнувшись, говорит мне: «Ты крышу-то не пали. О ней мало кто знает».