Кто в сапогах – тот и срочник. Их здесь полно

В Цхинвали добираюсь вместе с колонной татарстанского МЧС. На Транскаме много военной техники. Особенно на перекрестках, мостах, блокпостах… Рокский тоннель с обеих сторон охраняется войсками: на позициях — БМП и танки, на высотах дежурят снайперы. Наша колонна, изначально состоящая из десяти машин, медленно разрастается и превращается в многокилометровую гусеницу из грузовиков с гуманитарной помощью и военной техники — в основном «Уралов» и БТР. В город въезжаем уже поздно вечером. С девяти часов начинается комендантский час, и на улицах появляться опасно: могут принять за мародера. Тогда в лучшем случае передадут местным властям, а в худшем — расстреляют.

База МЧС — в северной части города, которая меньше остальных пострадала от бомбардировок. Большинство домов стоят нетронутыми, даже стекла целые. Больше всего в этом районе досталось республиканской больнице, которую уже восстанавливают отряды МЧС и «Спецстроя». Строительные сетки прикрывают дыры от снарядов и пугающие темнотой окна.

— Сначала по окнам больницы стреляли снайперы, — рассказывает замглавврача Людмила Келехсаева. — Потом буквально за сутки до начала артобстрела Саакашвили по телевидению заявил, что готов к переговорам и войны больше не будет. Мы поверили. А затем началось… Я пережила три войны, но такого еще не видела. Бомбежка не прекращалась ни на секунду. Мы спустились в подвал — выйти невозможно, врачи сами сдают кровь. Наш терапевт бежала к нам, чтобы помочь, и ее убили прямо на пороге больницы. Похоронили во дворе — отнести куда-то было невозможно. Всего к нам поступили 275 раненых. Из них 270 требовалась немедленная операция. Убитых, по нашим спискам, 44, но посчитать всех нереально — многих людей хоронили во дворах их домов.

В той же больнице встречаю пенсионера Гену. Он из осетинского села Дмениси. Рассказывает, что их деревню начали обстреливать из минометов еще за две недели до начала войны. А в ночь с 7-го на 8-е уже накрыли из всех видов оружия: танков, минометов, гаубиц, «града». Его очень старая мама выжила чудом: дом разнесло на атомы, а подвал, где она пряталась вместе с 12 женщинами, выдержал.

В центральной и южной части Цхинвали пострадал практически каждый дом (всего в городе разрушено примерно 20 процентов зданий). Окон нет нигде, фасады изувечены пулями и осколками. От многих зданий остались одни воронки с грудами искореженного металла, бетона и кирпича. По университету грузинские танкисты били прямой наводкой, остались руины.

Со школами практически то же самое. Во 2-й — проломы от снарядов. Парк школы «Альбион» застыл в зловещей конвульсии: обожженная детская площадка, обожженные и скривившиеся от боли деревья, обожженные и недописанные тесты учеников. Повсюду гарь, копоть и острое ощущение поруганности. 6-я школа, говорят, заминирована. Двор 5-й пронизывающе хрустит шифером и битым стеклом. За школой — старое кладбище: еще от старой войны. Свежих могил немного. Здесь лежат одни мужчины. Годы смерти — 91—94-й. Лица на памятниках испещрены пулями и осколками — уже новой войны. Она убила их дважды.

Люди в Цхинвали делятся на две категории: те, кто пострадал больше, и те, кто — меньше. Это читается по их лицам. Первые призраками ходят по городу, держась за голову, и что-то тихо шепчут. Это в основном женщины. Старики безмолвно сидят на скамейках и взглядом уничтожают пространство этого страшного города. Вторые понемногу приходят в себя, берут веники и выметают стекла, куски метала, кирпича и штукатурку. На их лицах иногда появляются улыбки. Первые не знают, зачем все это пережили, а вторые облегченно вздыхают — они смогли.

Я возвращаюсь в центральную часть города. Недалеко от штаба миротворцев — три подбитых танка (на следующий день их увезут). Небольшая группа солдат куда-то спешно собирается. Это — саперы и пехота.

— Домой? — спрашиваю.

— Нет, дальше в Грузию, в горы.

— Так объявили же о выводе войск…

— Для начала надо создать блокпосты, окопаться, а затем уже выходить.

— Возьмите с собой.

— А ты не шпион?

Доказываю, что свой.

Выезжаем колонной: БТР разведки, БТР саперов и три — пехоты. Техника — как всегда: не успели выехать из города, БТР саперов закипает. И так всю дорогу — то один встанет, то другой.

— Ну вот, с пехотой связываться! — гневается старший колонны, начальник разведки Саша. — Всю эту технику давно пора списать. Но новую все равно не выдадут: деньги до армии не доходят, списывают на всем — топливе, технике, боеприпасах… Армия нужна только тем, кто ее использует для себя и может на ней нажиться.

Начраз в войсках уже много-много лет. Он любит Сартра и Бальзака. Он вообще образован и умен. И при этом всю жизнь воюет.

— Я же тебе говорю: романтика завлекла. Вторая чеченская, орден… Вроде как герой. А теперь понимаю, что это никому не нужно. Собрался уходить.

— А какой смысл в том, что одно отделение разведчиков сопровождает целую группу пехоты?

— Чтобы спокойней было. Когда веселье начнется, они все попрячутся под технику. Одни офицеры будут отстреливаться.

— В твоем полку срочники есть?

— Да их здесь везде полно: кто в сапогах — тот срочник.

— Но это же вне закона.

— Это — Россия.

Проезжаем грузинские села: Тамарашени, Квемоачабети, Земоачабети, Курта. В них пахнет гарью, гнилью и жареным мясом. Все в дыму. Посреди дороги валяются труппы коров, собак, кошек. Сгоревшие дома ополченцы бульдозерами и экскаваторами сравнивают с землей. Горят фруктовые деревья. Жизнь здесь вырывают с корнем, чтобы у нее не осталось ни единого шанса на возрождение. В этих селах не осталось грузин, теперь хозяева — ополченцы. Они выглядят победителями, тащат все — вплоть до банок с домашним вареньем.

Говорят, день назад в Тамарашени была зачистка, проводили ее ополченцы — искали схроны и прячущихся по подвалам грузин: военных или мирных, во время зачистки обычно бывает не важно — участь всех ждет одна.

Проезжаем села молча, без остановки и сворачиваем в горы. Навстречу несется легковушка. Из нее высовывается мужик и кричит, что впереди перестрелка. Со стороны гор действительно доносятся какие-то выстрелы. Похоже, из пистолета.

— Скорее всего, какие-то местные дебилы, — говорит начраз.

До головного БТР разведки пули даже не долетают, а вот по отставшим саперам стреляют уже прицельнее: пули свистят у них над головами. Откуда стреляли — не видно. Говорят, снайпер.

Доезжаем до поселка Ерцъо. Здесь уже обустроен усиленный блокпост: вырыты окопы, стоят БМП. Говорят, что по рации засекали грузинские диверсионные группы, но пока до стычек не доходило. Отсюда нашу колонну поведут проводники.

Территория центральной Грузии. На дороге — следы взорванного фугаса. Становится тревожно — внимательно всматриваешься в дорогу и в окрестную «зеленку». Мы уж совсем перешли границу суверенного государства. Мы здесь первые. В селах не было зачисток и ждать можно чего угодно. Жители смотрят на нас испуганно, молодые убегают в горы, детей срочно вывозят. Они боятся и нас, и уезжать отсюда. Говорят, грузинские войска простояли здесь три дня, взорвали мост, а потом бежали. Срывая погоны, оставляя боеприпасы. Они даже не предупредили мирных жителей, чтобы те уходили. Они их бросили.

До конечной точки маршрута дошли уже поздно вечером, в сумерки. Возвращаться назад опасно — разведка будет ночевать здесь. В селе встретили несколько молодых людей с военной стрижкой, но в штатском (они потом куда-то испарились). Остальные — почти сплошь старики. Им уже бояться нечего: они ненавидят Саакашвили и никуда не собираются уходить. В селе — шок: женщины держатся за головы, мужчины провожают нашу колонну молчаливым взглядом. Всего пару дней назад здесь, в сторону Южной Осетии, проходила грузинская армия. Теперь пришли русские — сломали забор и линии электропередач, окопались, выставили «секреты». Ко мне, потому что штатский, подходят пожилые женщины: «Скажи, почему ниже, к следующему селу, стреляют? Скажи, сможем ли мы здесь проходить? Что с нами будет? Как наши внуки вернутся обратно?» Я могу их утешить только в одном: проход до вечера будет открыт.

Приехал какой-то мужик, у него здесь много земель, и он как бы главный. Предложил помощь и еду. Начраз его послушал, договорился на новую встречу, а пехоте и саперам посоветовал: «Лучше не брать». Мужик, кстати, на следующий день так и не приехал.

В следующем селе разведчики встречают еще несколько молодых, похожих на бывших военных. Там тоже не было зачистки. Предполагают, что ночью возможен бой.

Начраз налаживает оборону. По периметру выставляются посты, один БТР проламывает забор крестьянского двора и становится вплотную к дому. (Здесь нет места законам гуманности, только — законам сохранения жизни.)

Ночь, к счастью, прошла спокойно. Ни выстрела. Пехота и саперы боятся, как бы их не продержали здесь до зимы. Иначе лавины перекроют единственную дорогу, ведущую в Россию, и им неоткуда будет ждать подмоги.

Назад возвращались все тем же путем: взорванный мост, усиленный блокпост, горящие грузинские села… Зачем вообще ездили — не совсем понятно.

Цхинвальский «Шанхай»… Здесь в трехэтажной казарме располагался батальон миротворческих сил. Тот, по которому грузины стреляли якобы случайно. Казарма выжжена дотла, пробита насквозь, изрешечена вдоль и поперек. Во дворе — следы крови, солдатские бушлаты, фуражки, искореженные металлические прутья. И нет ни сантиметра, который бы не напоминал о том, что здесь был ад.

Внутри — расплавившаяся штукатурка. В комнатах — изогнутые от огня в причудливые формы кровати. На полу — отстрелянные гильзы и черные, слипшиеся друг с другом каски: они сплавились.

В примыкающем к казарме штабе — хаос. Через пробоину в стене виднеются наши танки. В открытых сейфах — папки с шифротелеграммами. Отсюда уходили спешно, не оглядываясь. Во дворе встречаю миротворца, который жил в этой казарме.

— Сначала они начали стрелять из минометов и «града». Потом подошли танки и пехота. Они были на расстоянии 100—200 метров. Со стороны автопарка даже вошли на территорию лагеря. Мы поднимали на третий этаж снайперов и отстреливали пехоту. Но потом здание загорелось, мы начали задыхаться и спустились в подвал. Комбат был ранен в ногу. Нам пришлось продираться сквозь окружение: прорвали первую цепь пехоты, потом почти сразу наткнулись на вторую. Прорвали и ее. А затем уже заняли позиции у гор. Потеряли десять человек: 9 — в первый день и еще одного — во второй. Причем это не со всего батальона — на момент штурма в казарме находились 200 человек: остальные были на своих постах.

Это были единственные потери миротворцев в городе, как говорит начальник штаба Иван Петрик.

— Действительно, погибли только десять человек из батальона в «Шанхае». Здесь, в штабе, в центре Цхинвали, — 5 контуженных. Нас спасло здание университета. Грузины били по нам специально, по точным координатам, но возвышающийся над штабом университет принял на себя удар. (Сам командир батальона, правда, говорил о 15 погибших. По данным других военных, в городе полегло две роты. — Р.А.)

— И что теперь будут делать миротворцы?

— Все то же: обеспечение мира в этом регионе. Сейчас наши посты находятся и на территории Грузии, но вскоре по плану мы их выведем. Также 26 августа свои посты покинут части 58-й армии, и их займем мы. Те, которые на территории Южной Осетии.

— Как думаете, возобновление боевых действий возможно?

— Трудно сказать. Говорят, сейчас грузины восстанавливают свою боеготовность. Но в любом случае отвод войск будет идти по намеченному плану.

На высотке за больницей что-то взрывалось, «трассера» прочесывали «зеленку».

…Я возвращался в лагерь МЧС. Живу здесь в одной палатке с ребятами из владикавказского Горводоканала и телевизионщиками. Бедные парни… Им звонят из Москвы и требуют снять вывод российских войск, а они не знают, что делать: «Как нам снимать, если войска движутся в направлении Грузии?»

На дороге стояла длинная колонна из танков, БМП и БТР. На одном из БТР — молодой парень, весь в копоти.

— Что, домой? — спросил я.

— Нет, дальше в Грузию.

— Когда отдыхать будете?

— На пенсии, брат, только на пенсии.