Грифы над «Норд-Остом»

Страсбургский суд, как «Новая» сообщала в прошлом номере (от 07.07.2008), официально уведомил о наложении грифа секретности на жалобы по «Норд-Осту» адвокатов Игоря Трунова и Каринну Москаленко. Секретарь Европейского суда сформулировал так: «Президент палаты принял решение в соответствии с правилом 33 (параграф 1) регламента суда, что предоставленные в связи с данным делом документы не будут доступны для публичного ознакомления».

Без сомнения, подобное решение должно быть радостно встречено российскими властями, который в течение всех этих лет, прошедших после теракта, делали все, чтобы засекретить обстоятельства его совершения и причины гибели заложников. Анна Политковская, которая лично вела переговоры с боевиками, захватившими театральный центр на Дубровке, пыталась разрушить эту завесу секретности и проводила собственное журналистское расследование.

«У Тимура, когда он в последний раз ушел на работу, в карманах было десять разных удостоверений личности с фотографиями: что он артист оркестра «Норд-Ост», паспорт, водительские права… Но в итоге 27 октября семья получила его тело с резиновой биркой, привязанной к руке, на которой значилось: «№ 2551 Хамиев неизвест».. Семья уверена: причина смерти Тимура — неоказание помощи, так как его просто приняли за чеченца. <…> У Хазиевых на руках — справки о смерти, в которых отсутствует «причина смерти». Там просто пустое место. И ни намека, что вообще был теракт».

«…Захват террористами более чем восьмисот заложников в Театральном центре на Дубровке в Москве мог быть подконтролен спецслужбам России… Такой вывод позволяет сделать интервью с 30-летним Ханпашем Теркибаевым…

<…> По всей видимости, именно Ханпаш и есть тот самый человек, которого все, вовлеченные в трагедию «Норд-Оста», так искали. Человек, изнутри обеспечивавший теракт. По имеющимся в редакции сведениям (да он и сам не отпирается, тщеславный человек!), Ханпаш — засланный спецслужбами агент. Он вошел в здание вместе с террористами. Как член отряда. Негласно, по его же словам, обеспечивал проход и по Москве, и в сам «Норд-Ост». <…> Он вышел из здания, не дожидаясь штурма. Более того, у него был план Театрального центра на Дубровке, которого не было ни у Бараева-племянника, командовавшего террористами, ни даже поначалу у отряда спецназа, готовящегося к штурму. Если в «Норд-Осте» был такой засланный агент, то это значит: власть знала о том, что готовится теракт. <…> И это — переворачивает весь ход событий полугодовой давности».

«Естественно, при ближайшем рассмотрении он оказался бойцом невидимого фронта — следователем ФСБ, и, конечно, мне известна его фамилия, но она тут ни к чему, не важна; его появление и поведение — показатель, КАК все это происходило, проверка и расследование. …Сказал, что у него 15—20 минут на все про все. Что надо быть краткой. Что дело в принципе уже закрывается, а тут, мол, «эта информация», она не очень сейчас к месту, и вообще ничего подобного у них по делу не проходило, и поэтому лучше не надо… Боец задал несколько формальных вопросов. Никакими деталями не интересовался, в протокол их не включал, мотивируя незначительностью. Всерьез же заинтересовало бойца только одно: что после публикации в нашей газете Басаев угрожал расправиться с Теркибаевым как с предателем. Вот это было запротоколировано, как требует УПК. Так зачем приходил этот сотрудник ФСБ? Чтобы найти способ вывести агента из-под удара и организовать его защиту от Басаева. <…> Вскоре же объявили о закрытии дела «Норд-Оста» за отсутствием живых членов отряда террористов и роспуске группы расследования».

«Господину Кальчуку были заданы главные вопросы, волнующие людей, но, по сути, он не ответил ни на один. Зато сказал много другого ….

— Считаете ли вы, что на видеопленке, которую опубликовала «Новая газета», таким образом мог быть уничтожен кто-то из заложников? (№ 90 — кадры, относящиеся к 26 октября 2002 года, снятые в 6.51 на пороге Театрального комплекса на Дубровке, где неизвестная женщина в камуфляже целится и, возможно, стреляет из пистолета в неизвестного мужчину с закованными назад руками.)

— На пленке никто никого не добивает. Это так журналисты хотят представить, что добивают. Мы назначили экспертизу. Там труп перетащили с места на место, а женщина просто показывает, куда. Мы знаем, чей это труп.

— Чей?

— Не скажу. Вам что-то скажешь, а вы скажете, что брехня. <…>

— Вопрос по Теркибаеву. (один из членов отряда террористов, покинувший здание «Норд-Оста» до штурма. — Прим. ред.)

— Теркибаева там не было. А Политковская нам не способствовала. Отказалась давать информацию о Теркибаеве. Сказала: «Ничего не знаю». …

В конце двухчасовой встречи пришлось вмешаться и напомнить господину Кальчуку о правде по делу Теркибаева. После очень долгих просьб следователь Тимошин (подчиненный Кальчука) пришел-таки в редакцию нашей газеты и собрал все сведения, которыми редакция располагала. Под протокол.

Реакция Кальчука на эти напоминания оказалась неадекватной. Он попросил уняться и больше не писать, иначе он «намекнет» жертвам «Норд-Оста», что номер мобильного телефона моего сына был, например, обнаружен в базе данных телефона, которым пользовались террористы, «и тогда посмотрим, что они с вами сделают… И вообще можно поинтересоваться, какие лично у вас были связи с террористами…» <…> «Надо было в те дни вести переговоры — и я это делала».

«Год и четыре месяца лишь мамы и папы — а не общество — уговаривали следователя Кальчука дать им почитать дела о причинах смерти их родных. Наконец некоторых допустил. С условием: не копировать материалы официальным образом. <…> Чтобы дальше не было никаких судов. <…>

Мамы и папы переписывают заключения судмедэкспертов о смерти своих детей. Вот оно, первое, первичное, то есть сразу после гибели: «Патологоанатомический диагноз: отравление токсическим веществом». Черным по белому — яд, а не безвредный газ. Почти у всех погибших первичный диагноз устанавливает, что умерли люди от «токсического» либо «неизвестного токсического» вещества. <…> Следственная группа, получив на руки сто с лишним почти одинаковых по содержанию первичных экспертиз судебных медиков, не стала делать то единственное, что была обязана, — выяснять, какой же газ, и переводить «неизвестное токсическое вещество» в известное. <…> Группа занялась прямо противоположным — назначила повторные комиссионные (косвенные) экспертизы — всем. <…> И «комиссии» постановили: все, кто умер (кроме шести человек, скончавшихся от неоказания своевременной медицинской помощи), пришли на спектакль с неизлечимыми внутренними болезнями (!), фактически инвалидами, и эти их болезни не выдержали стресса, причиненного отрядом чеченских террористов. <…> Однажды спецслужбы случайно проговорились: «…С целью предотвращения массовой гибели невинных людей… была применена спецрецептура на основе производных фентанила. <...> в соответствии с действующим законодательством данные по составу, концентрации и продолжительности воздействия примененной в ходе проведения контртеррористической операции спецрецептуры не подлежат разглашению… Начальник Управления ФСБ по г. Москве и Московской области В.Н. Захаров, № 1/1471 от 3.11.2003». Кальчук посмотрел в эту бумагу, которую ему принесли потерпевшие, и сказал (сама слышала): «Не видел. Не знаю такого. Фентанил? Не слышал».

«<…> Погибли 129 человек, все террористы уничтожены, пособник террористов (признан судом) Заурбек Талхигов получил 8 лет, еще один пособник — Ханпаш Теркибаев погиб при странных обстоятельствах в автокатастрофе; официальное расследование (следователь — Владимир Кальчук, Мосгорпрокуратура) идет вяло, попытки вести параллельное расследование осмеиваются. Какой газ был применен? Кто несет ответственность за выбор состава? Кто отдавал приказ о применении? Кто не отдавал приказа об организации специализированной помощи пострадавшим от газа? <...> в итоге через полтора года эти вопросы остаются лишь для внутреннего употребления пострадавших».

« …Все жертвы театральной трагедии, уверяет официоз, скончались по причине собственных многочисленных болезней на фоне обезвоживания и стресса и чуть-чуть вследствие применения «неидентифицированного химического вещества». Но почему за два года оказалось невозможным идентифицировать ЭТО самое «неидентифицированное»? На сей счет ни звука. «Не представляется возможным».

…«Согласно объяснению Алабова А.Ю. (должность не указана, по всей видимости, это сотрудник спецподразделений. — А. П.) <…> он лично видел, как врачи «светили пострадавшим в глаза фонариками, стягивали с них нижнюю часть одежды и делали уколы в ягодичную область». <…> Какие врачи? Официально врачей в холле в 6.30 не было, у них еще и приказа-то не было выдвигаться, лишь позже они начнут подбирать своих пациентов со ступеней у ДК. Тогда кто мог «светить фонариками»? Не военные ли химики, продолжавшие эксперимент и спешно вводившие своим жертвам, которые еще были живы, лишь им известные антидоты?»

«Из объяснений главврача 13-й Аронова: «Какой-либо официальной информации о том, чем было вызвано данное состояние заложников, в больницу не поступало». Но и эти объяснения врача оставлены без какого-либо следственного внимания: почему тот, кто обязан был и знал, не сообщил, чем отравлены люди? Следствие в этом направлении даже и не двигалось».

Итог: «Отказать в возбуждении уголовного дела в связи с отсутствием в действиях <…> должностных лиц, ответственных за организацию оказания медицинской помощи, составов преступлений». Постановление датировано 31 декабря 2002 года. Два с лишним года ушло на сокрытие главной государственной тайны».

«МОСКАЛЕНКО: <…> Когда и где наступила смерть Летяго Александры? В больнице? В зале?

КАЛЬЧУК (раздражен, переходит на блатные интонации): Ну че мы будем опять толочь… У меня много таких. Ну где наступила смерть Летяго? Да не помню я.

МОСКАЛЕНКО: Установила ли следственная группа вещество, которое было применено спецслужбами во время штурма?

КАЛЬЧУК: Я основывался на официальных экспертизах. Там не было написано ни о каком газе. Это все СМИ.

МОСКАЛЕНКО: Но тогда почему на 13-й странице вашего постановления говорится, что применение налаксона (сильнодействующий медицинский препарат, применяемый для блокировки наркотиков при лечении наркоманий опийного типа. — А. П.) не сыграло существенную роль в состоянии жертв?

КАЛЬЧУК: Чей-то вы почему да почему?! Потому что это вещество потерпевшие постоянно употребляли. (Необходимое пояснение к этому принципиальному заявлению следователя: он утверждает, что раз практически у всех 129 погибших заложников в крови было обнаружено «неидентифицированное химическое вещество», значит, они употребляли наркотики.— А. П.)

МОСКАЛЕНКО: А следствие делало свои запросы, чтобы идентифицировать вещество?

КАЛЬЧУК: Че, вы меня тут будете учить? Что вам еще надо? Я больше ничего вам говорить не буду!

МОСКАЛЕНКО: Но вы же перед судом.

КАЛЬЧУК (хотя ему судья слова и не давала): Говорить больше не буду — ничего от меня не получите. И не приду сюда больше. Не хочу».

«И вот что выяснилось, когда удалось переснять в Мосгорпрокуратуре материалы на 60 человек: 60 погибших, в частности, посмертные экспертизы вскрытия тел. Из 60 у 40 указано: медицинская помощь им оказана не была. Пострадавшие на Дубровке написали президенту Путину. В письме говорилось: «Материалы следствия позволили подкорректировать количество погибших, которых не менее 174 заложников. 129 — замершая цифра трехлетней давности! Непонятно, кто так ошибся и почти три года «прятал» 45 погибших! По заключениям медэкспертов о смерти заложников, представилась возможность оценить свойства «безобидного газа». Все жизненно важные органы после штурма у погибших претерпели необратимые изменения, несовместимые с жизнью: «внезапная сердечная смерть», «синдром быстро наступившей смерти», «синдром внезапной смерти» — вариации причин «коллективного» летального исхода заложников из протоколов медэкспертиз».

«Нордостовцы прошли все, что можно. Они подавали иски и получали отказы в Тверском, Замоскворецком, Никулинском судах Москвы, в Мосгорсуде, в Конституционном. Осталась надежда на Страсбург, дело «Норд-Оста» там на очереди и значится как дело «Чернецовой и других против Российской Федерации».