Я даже не знаю, как его звали...

Я даже не знаю как его звали... Правда, не знаю. Может быть, когда юный (лет двадцать максимум) начальник метеостанции «Удокан» ткнул пальцем в сторону пары черно-белых лаек и говорил что-то, не услыхал. Ее точно — Тайга. А кличку старшего, повторю, не запомнил. В тот момент, казалось мне, это неважно. Ну, крутятся под ногами две симпатичные некрупные лайки… А где возле зимовьев не встречают тебя они? Еще на подходе, еще когда и избы-то среди листвяшек и пихт не разглядеть, еще когда хозяин не прочухал, что гость непрошеный у порога… Эка невидаль — две лайки!

А вот с такими, оказалось, за долгие годы шараханья по тайге я никогда не общался.

Глупо отступать от правил, которые для себя же выработал за почти сорок лет таежных скитаний. Я вообще с тупым недоверием отношусь к современным техническим излишествам. Джипиэска, телефон космической связи — такие штуки сроду считал в экспедиции расслабляющими. Но в тот раз взял-таки телефон. Начальник вертолетчиков убедил: ему легче будет искать. Нет, лучше по-старому. Когда, договорившись, держат слово. Когда один обещает: прилечу. Другой: буду в срок. И оба ставят крестик на своих картах.

Но нет — дал слабину… и забыл космический телефон на заднем сиденье автомобиля. Осознание полной глупости ситуации пришло позже, уже на реке. Где тормозиться для последней стоянки? Искать дурного в тайге дело неблагодарное. Неясное беспокойство — как теперь к людям выбираться? — стало преследовать меня, отравляя удовольствие от самого путешествия. И день ото дня все сильнее. В таком настроении и решил заглянуть на метеостанцию, в единственное на долгом пути место, где жили люди.

Для вежливости, конечно, — чаю попить. По делу — поинтересоваться: есть ли у них связь с Хабаровском или, на худой конец, с Комсомольском? Связь оказалась хреновой — раз в сутки, да еще и не голосом, а ключом и не с городом, а с отделением гидрометслужбы. Но записку я таки оставил: вдруг участливые люди передадут в крайцентре летунам?.. И двинул дальше, потрепав по загривку того, что без имени, и погладив его дочку — ласковую и доверчивую (совсем не лайка!) Тайгу. Попрощался вроде. Оттолкнул от берега лодку… И поплыл.

Поначалу я с умилением наблюдал, как по укатанному половодьем галечнику, такому удобному для собачьих лап, трусят две черно-белые лайки. Не картинка — пастораль! По освещенному солнцем берегу неотступно движутся за лодкой две собаки. Час бегут... Два бегут. Вдруг левый берег (что так привычно для таежных рек) резко изменился на повороте. Пошли крупные валуны, прямо к воде приблизились каменные вертикали обрывистых сопок. Течение резко набрало силу. Тогда две собаки, не раздумывая, бросились в воду. Они, выбиваясь из сил, старались нагнать лодку. Когда бессмысленность стараний стала очевидна, решили просто пересечь мощный поток. Теперь уже со страхом наблюдал я, как скрываются их морды в бурлении жестких, поднимающихся более чем на метр валов. Временами они вовсе уходили под воду, однако, выныривая в хлопьях клочковатой белой пены, упрямо двигались к правому берегу. А ширина реки — немалая. Метров сто…

Вздохнул я с облегчением, когда увидел: две совсем крохотные издалека псины отряхиваются на суше… Обошлось! Тут пошел разбой — река начала разделяться на рукава, и я вовсе потерял собак из виду.

«К лучшему, — подумал я. — Отдохнут и побегут назад. Все правильно: наверху течение послабей, и они легко пересекут реку. Через пару-тройку часов будут дома… И чего они привязались, медом, что ли, моя лодка намазана?..»

Река вновь собралась в одно русло, я с ужасом увидел на конце острова лаек, сидящих словно маленькие памятники. Оказывается, пока я мыкался по протокам, они, умницы, обогнали меня и теперь вот поджидали. Лодка поравнялась с собаками. Они вновь прыгнули в реку, вновь ее пересекли. То бежали берегом, то забирали в тайгу. Дальше — хуже. Появились не отдельные гольцы, а растянутые вдоль берегов на много километров скальные выходы, и собакам, казалось, деваться теперь некуда. Только поворачивать назад. Но лайки с упрямством альпинистов и с отвагой загнанной рыси лезли вверх, срывались с визгом и тявканьем, падали в лихо закручивающиеся потоки, ударялись о скалы в прижимах, но двигались дальше. За мной!

Стало по-настоящему страшно. Если не разобьются, то потонут. Если, дай бог, не потонут, то домой им дороги теперь не найти: река не раз уже разбивалась на много рукавов, и на какой протоке где-то там, за много верст, стоит зимовье их хозяина? Пойди разбери. Так полагал я.

Вот и солнце заходит — устанут, бросят свой необъяснимый маршрут. Как-нибудь да успокоятся. Иначе кранты. В два счета поломают на скальных обрывах ноги. Тайга-то уж точно: она молодая, глупая…

Но раз за разом, оборачиваясь назад, замечал: где-то вдали мелькают две черно-белые точки. Явственно запахло мистикой. Почему? Зачем за мной? В чем смысл отчаянной погони?

«Что это я психую? Умом двинулся? Лайки — и у меня много раз — убегали за изюбрем в тайгу на десятки километров…» Сидишь, бывало, ждешь их у костра. Возвращаются через много часов неизвестно откуда. Даже ночью среди сопок и горельников находят верную дорогу к костру. А ведь не знают, где остановится хозяин, где нынче будет его ночлег.

И все-таки, и все-таки… За старшего сердце давило меньше. А Тайга-то в жизни ничего еще не видала, совсем молодая, как ей не заблудиться?

Вечерело, и солнце уже облизывало далекие сопки. Надо тормозить, ставить лагерь. Поужинать, в конце концов… Раз они такие упертые, то в лагерь наверняка придут.

В первом же месте, где течение поутихло, а берег выстелился в пляж, уткнул нос своей лодки в гальку. Сказать, что на душе было муторно, — ничего не сказать. Последний поворот очередной раз скрыл от меня псов, и уже с полчаса я их не видел. Теперь я страстно хотел одного: чтобы не домой они возвратились, а пришли в лагерь. Если я вновь их не увижу, то произойдет что-то страшное, непоправимое. Господи, что это со мной? Я ведь, пожалуй, в жизни так за близких людей никогда не переживал, а тут — чужие собаки…

Еще толком не разгорелся костер, как из кустов вынырнула одна, затем другая осторожная фигура. Вот они подошли деликатно к огню — Тайга и ее безымянный, но крайне обаятельный папаша. Что говорить — не чай себе, а кашу с тушенкой для них я принялся стряпать. Отдал всю с утра отваренную рыбу, что вез на ужин. И пол-ленка, и хариусов. Хлеб, правда, поделил. Собаки вежливо брали куски. Не давились, не чавкали, не отталкивали друг друга. Присели. Их впалые бока, словно меха, реагировали на каждый вздох… Вели себя, повторю, удивительно деликатно. А поев и отдышавшись, устроились у входа в палатку. Меня охранять! И вправду, несколько раз за ночь подавали голос, пугая маловероятных здесь в это время года медведей. Словом, честно отрабатывали ужин.

Полночи я ворочался в мешке и пытался, отбросив городские слюни, понять: почему? Что сорвало с места охотничьих (заметьте: профессионально охотничьих) таежных собак?

А поутру я все понял и сделался подлецом.

Но прежде открыл последнюю банку тушенки, вывалил ее в остатки вчерашней каши и дал псам впрок.

Большего сделать для них не мог. Я сам-то еще не знал, как и когда из тайги выберусь. Выкурил несколько сигарет подряд, поднял приготовленную заранее палку и с мерзким криком «А ну, пошли отсюда!» ринулся на ласковую Тайгу и ее положительного папашу. Секунда недоумения в собачьих глазах (за что?!), и они, скуля, жмутся к кустам. Отбегут — остановятся, отбегут — остановятся.

Я гнался за ними, пока была возможность, и орал в густых пихтах дурным голосом. Собаки наконец все поняли. И сначала не слишком уверенно, а затем вполне споро двинулись назад — вверх по реке.

По правде — все просто. Тогда, ночью, крутясь от недоумения и бессонницы в палатке, понял я незатейливую, в сущности, историю. Их хозяин — охотник, чья изба стояла рядом с метеостанцией, улетел со случайным вертолетом в поселок и застрял. Собак, на время отсутствия, оставил на молодого метеоролога, отнюдь не таежника, ходившего во вьетнамках на босу ногу от приборов до рации. Псы маялись без дела. А тут — я. И пахнет от гнильников в лодке знакомым охотничьим запахом. «Зауэр» с патронташем на корме… Да и вид небритого, пропотевшего дядьки показался им близким. Дядька сдуру угостил псов сушками и поплыл вниз по реке. Туда, куда сопровождали они в великом счастье хозяина на охоту. Вот и поднялись псы, побежали как за родным. Тащить за собой дальше к гибельным порогам? Забрать в Москву? На каком основании украсть у охотника самое ценное, что есть в тайге, — собак?.. Но и с палкой и матом на животных тоже вроде не ходят…

…Говорят: собака — друг человека. А человек — собаке кто? Я ведь даже не переспросил, как старшего звали.