Письма в пуговицах, или Право переписки

40% населения России любит Сталина. Выходят учебники по истории, в которых Сталина называют «эффективным менеджером». Если бы в Германии появился учебник, где Гитлера назвали хорошим управленцем, то, не сомневаюсь, его авторов отдали бы под суд. Но Россия — дело другое.

Может быть, поэтому к нам все чаще приходят весточки подлинной истории, а иногда даже письма — письма нам! — из самой страшной эпохи «эффективного менеджера» Иосифа Сталина.

Передо мной на столе лежат обрывки почти истлевшей папиросной бумаги, с двух сторон исписанные мелким убористым почерком, разобрать написанное без специального оборудования невозможно.

Этим обрывкам более 70 лет, и все это время они хранились как реликвия и последнее напоминание об отце в семье начальника службы движения Калининской (Тверской) железной дороги Руденко Ивана Григорьевича, которого арестовали в Москве, где он жил, в конце марта 1937 года. Статья, по которой ему было предъявлено обвинение, была одной из самых страшных в СССР: 58-1-а — измена родине.

В течение нескольких месяцев семья Руденко вообще не знала, жив ли отец, но потом произошло почти немыслимое: с разрешения следователя (!) жене железнодорожника была передана гимнастерка мужа вместе с запиской, в которой Руденко просил постирать вещь и перешить пуговицы. (Ох, если бы наоборот — сначала перешить…).

Для того времени и для Лубянки, во внутренней тюрьме которой держали Ивана Григорьевича, случай исключительный. К сожалению, фамилия гуманного сотрудника «органов» нам неизвестна.

Только постирав гимнастерку, женщина заметила, что из одной металлической пуговицы с гербом торчит обрывок папиросной бумажки. Она вскрыла эту «двойную» пуговицу. К несчастью, бумага размокла, а когда высохла, разобрать написанное было практически невозможно. С тех пор эти обрывки непрочитанных писем были в доме Руденко последним, что осталось от отца. Только недавно сын репрессированного Иван Иванович Руденко передал семейную реликвию в «Мемориал» со словами: «Мы так и не узнали, что писал отец». В «Мемориале» смогли расшифровать.

А если бы узнали? Было бы легче?

Из этих записок видно, что Руденко-старший хотел во что бы то ни стало сообщить правду о методах следствия в СССР 1937—1938 годов. Он хотел, чтобы об этом знала его семья, а возможно, и мы с вами.

Вот то, что удалось прочитать экспертам, — здесь текст, собранный из четырех записок (орфография и пунктуация оригинала сохранены):

Надо сказать, что в последней записке Руденко просит жену прислать ему теплые вещи, видимо, собирался на этап.

Суд состоялся в Калинине 9 мая 1938 года, вместе с Руденко по так называемому делу «железнодорожников-вредителей» проходило еще несколько человек.

Приговором выездной сессии Военной коллегии Верховного суда Руденко Иван Григорьевич был приговорен к расстрелу и расстрелян в тот же день — 9 мая 38-го.

На самом деле никакой суд не мог спасти Руденко — его фамилия стояла в расстрельных списках уже 3 февраля того же года за личными подписями Сталина, Ворошилова, Молотова и Кагановича. Называлось это тогда — «10 лет без права переписки».

…Иван Руденко — один из немногих политических зэков того времени, у кого государство не сумело отнять это право — право переписки — и спустя почти 70 лет его письма дошли до адресатов.

Иван Григорьевич Руденко похоронен под Тверью, в Медном, сейчас там большой мемориальный комплекс, ведь, кроме Руденко, в той земле лежит шесть с половиной тысяч польских офицеров.

Ну и наши — тоже.

…И все же обидно, что жена Руденко сначала постирала его гимнастерку, а уже потом срезала пуговицы. Никита Хлебников