Прививка от террора

Недавно я видел в самом центре Берлина, на Вильгельмштрассе, под открытым небом, только что открытый и общедоступный музей «Топография террора». Там откопана и выставлена на всеобщее обозрение часть фундамента и подвалов бывшего главного управления СС и гестапо. Люди спускаются к этим старым стенам, как в ад. На стенах висят фотографии и документы, наглядно свидетельствующие о зверствах нацистского режима. В этом маленьком аду в центре немецкой столицы можно увидеть, кем и как именно преследовались, арестовывались, уничтожались немцы — противники нацистов, евреи, коммунисты, цыгане, социал-демократы, пацифисты, свидетели Иеговы…

Важное движение в том же направлении происходит и в бывших советских республиках.

В соседнем Казахстане — одном из главных в прошлом островов архипелага ГУЛАГ, в который только депортировано было более полутора миллионов человек (российские немцы, крымские татары, чеченцы, ингуши и другие народы), — и это, не считая огромного населения казахстанских лагерей, — во главе процесса восстановления исторической правды и памяти вместе с правозащитниками встал сам президент республики Нурсултан Назарбаев. После выбора новой столицы, Астаны, по личной инициативе президента республики в городе был сооружен внушительный мемориал. Всего в республике уже более ста музеев, памятников и памятных мест, посвященных жертвам террора, и число их растет. Их можно видеть во всех главных городах Казахстана — Алма-Ате, Павлодаре, Кызылорде, Кустанае, Актюбинске, Балхаше. Под Актюбинском, на 20-м километре шоссе Актобе — Орск, можно увидеть небольшой монумент, поставленный еще в 1990 году, и прочесть надпись: «Жертвам репрессий 1930 — 1950 годов от благодарных потомков. Смерть ваша безвинна. Память о вас вечна».

Нурсултан Назарбаев ясно осознает смысл и значимость этой огромной работы. Названия главных казахстанских лагерей — Степлага, Карлага, Дальнего, Камышлага, Песчаного, спецлагеря Кенгир и других — для него не пустой звук. Он приезжает в эти места, лично открывает там все новые мемориалы и музеи.

С 1993 года в Казахстане реабилитированы более 340 тысяч жертв репрессий. Ежегодно 31 мая отмечается День памяти. Восстанавливаются и уточняются списки жертв, издаются «Книги скорби». Личное участие главы государства придает этому высокое государственное значение.

Назарбаев не боится открыто называть вещи своими именами.

31 мая 2007 года, в День памяти жертв массовых репрессий, он приехал в село Малиновка, что в Акмолинской области. В сталинские времена здесь было управление печально знаменитого АЛЖИРа (Акмолинский лагерь жен изменников родины). Лагеря, единственного в своем роде во всем СССР. В нем содержались женщины лишь за то, что были женами арестованных и расстрелянных мужей. Выступая там, Назарбаев подчеркнул: «Жертвой неслыханного по своим масштабам террора мог стать любой человек независимо от национальной и социальной принадлежности». И назвал режим того времени «кровавой машиной тоталитаризма». В тот же день президент открыл в Малиновке музейно-мемориальный комплекс памяти жертв политических репрессий, где можно помянуть погибших и пострадавших. Каждый может увидеть своими глазами, как все было на самом деле. В этом и других музеях ведется и будет вестись исследовательская работа. Там же находится Стена памяти — с именами 7620 женщин, содержавшихся в АЛЖИРе.

Президент Казахстана не устает повторять главную мысль: репрессии стали возможными «на основе коммунистической репрессивной идеологии». Он говорит и о мотивах своих личных усилий: «Мы делаем это для того, чтобы никогда не стерлась память будущих поколений об этих преступлениях против человечности. Для того чтобы подобное никогда не смогло повториться».

Все страны, всерьез освобождающиеся от мертвящего наследия диктатур, государственного террора, активно занимаются восстановлением исторической правды, поощряют общественную дискуссию, вводят эту проблематику в школьные учебники, создают мемориалы и музеи. По мере сил и возможностей составляются списки жертв, принимаются меры по привлечению к ответственности лиц, лично принимавших участие в преследованиях и расправах.

Так, после воссоединения Германии было принято решение о недопуске к государственной службе в новых землях лиц, ранее служивших или активно сотрудничавших со штази — восточногерманской тайной полицией. Вот как объясняет моральную и политическую необходимость этих мер немецкий политик и журналист Михаэль Мертес: «Невиновные примут на себя бремя общей ответственности, если главные палачи будут наказаны, а палачам более мелкого пошиба будет запрещено уверять, что разницы между виновными и невиновными практически нет».

Всюду в Центральной и Восточной Европе, в странах Балтии эта работа понимается как основа новой, посттоталитарной, неавторитарной государственной идентичности, как одна из основных гарантий демократического развития. Создание в каждой стране своей инфраструктуры памяти понимается не как одноразовый акт покаяния и формализации памяти, но как ежедневное переживание прошлого, каждодневная прививка от вирусов нетерпимости и насилия.

Совсем неслучайно для главных мемориалов и музеев памяти жертв государственного и партийного террора выбираются места центральные, значимые. Венгры разместили свой музей в здании бывшей штаб-квартиры венгерских фашистов, а потом — коммунистической тайной полиции. Литовцы — в бывшем здании КГБ в центре Вильнюса. Латыши — в здании Музея латышских красных стрелков. В Польше память строится вокруг жертв Катыни. Все эти народы стремятся предотвратить новые рецидивы государственного и партийного насилия. Ведь «борьба человека с властью есть борьба памяти с беспамятством» (Милан Кундера).

А что в России?

Что происходит с исторической памятью в стране, стоявшей и стоящей в самом центре этой истории?

В первые же дни после захвата власти большевиками была создана ВЧК, начались аресты и расстрелы противников режима. Уже летом 1918 года заработали первые концлагеря. С осени 1918 года, после покушения на Ленина, Дзержинский развернул «красный террор», «а затем прибой все время нарастал, до самой смерти Сталина» (Дмитрий Лихачев).

В Москве находился штаб советской тайной полиции (ВЧК — НКВД — КГБ). Сюда же сходились нити управления почти тысячей лагерей по всей территории страны — в Главное управление лагерей (ГУЛАГ). Именно в Москве Сталин и члены его Политбюро подписывали плановые «квоты» на расстрел сотен тысяч людей и принимали решения о направлении в лагеря миллионов.

Только за 1929—1953 годы, по которым есть статистика, через систему лагерей прошли 18 миллионов человек (эти и другие данные, приведенные ниже, взяты мной из недавней книги А. Аппельбаум «Гулаг»). В начале 30-х были высланы из своих домов минимум 2,1 миллиона семей «кулаков», а всего разных «спецпереселенцев» (включая депортированных немцев, чеченцев, татар и других) было до 7 миллионов. В общей сложности через систему принудительного труда в СССР прошли 28,7 миллиона человек!

Погибли в лагерях, по официальным данным, 2 749 163 человека. Расстреляно было за годы советской власти по политическим статьям около одного миллиона человек (данные общества «Мемориал»). Но, конечно, это далеко не полные данные. Ведь был еще голод 20-х и 30-х, унесший миллионы жизней. Были репрессии 1917 — 1934 годов, по которым пока нет надежных цифр. Всего число погибших по вине властей СССР в «мирное время» оценивается так: от 12 до 20 миллионов человек. Если добавить сюда демографические потери, то есть неродившихся в силу трагических обстоятельств отечественной истории, то демографы оценивают общие потери на территории бывшего СССР в советский период в 100 миллионов человек.

Все приведенные цифры требуют дальнейшего уточнения, во время которого, без сомнения, они только вырастут.

И, несмотря на все это, в России делается на удивление мало для восстановления исторической памяти, решения вопроса об исторической ответственности — недопустимо мало для страны, понесшей такие чудовищные потери и стремящейся создать современное демократическое государство.

Недопустимо мало делается государством. К чести российского общества, есть все же гражданские силы, которые действуют. Общество «Мемориал» многолетними усилиями объединило в базе данных 2 миллиона 600 тысяч имен жертв сталинских репрессий — но предстоит сделать еще вчетверо больше! В Абакане построен местный Мемориал памяти жертв политических репрессий. Открыли Музей-мемориал в г. Магас в память о жертвах депортации 1944 года ингуши. Есть небольшие экспозиции в местных музеях — например, в Магадане, на Соловках. В бывшем «политическом» лагере в Пермском крае («Пермь-36») создан большой музей с бараками, колючей проволокой. Само общество «Мемориал», теснящееся в небольшом двухэтажном здании в центре Москвы, ведет постоянный сбор документов и отвело небольшую комнату под музейную экспозицию.

Всего по огромной России с ее многомиллионными жертвами террора 627 памятников и памятных знаков — пока меньше, чем было лагерей! Да и стоят они далеко не на центральных улицах и площадях. Подавляющее большинство из имеющихся памятников и памятных мест создано силами общественности, национальных общин, предприятий или зарубежных государств (как, например, мемориал в селе Медное Тверской области, где были расстреляны тысячи пленных поляков).

Московский художник Авет Тавризов собрал и тем самым спас начиная с 1994 года более 3000 уникальных предметов и свидетельств советской эпохи с 1928 по 1953 год, личные подарки Сталину, афиши, похвальные грамоты, лагерные газеты и письма. Одна лишь его личная коллекция, помещенная в музей, могла бы помочь реконструировать и представить все стороны жизни советских людей того времени — от веселых походов в кино до принудительных работ на рудниках и каналах. Авет Александрович хотел бы передать все это в музей жертв репрессий, например, в Норильске, идеей создания которого несколько лет назад загорелось руководство «Норильского никеля». К сожалению, в силу разных обстоятельств дело пока отложено.

А в действующем городском музее Норильска почему-то умалчивается то, что этот заполярный город построен руками зэков. Есть у Авета Тавризова и еще одна мечта: сделать передвижной музей советской эпохи — с банкетным столом «вождей» и лагерным бытом, чтобы нынешние школьники могли узнать быт и атмосферу той эпохи. Музей должен был бы переезжать из города в город, пробуждая интерес к теме и стимулируя создание музеев на местах.

Однако на сегодня разместить экспонаты, собранные Аветом Тавризовым, как и тысячами других энтузиастов, негде. Российское государство пока равнодушно к теме перенесенной народом трагедии.

Более того — после прорыва к гласности и правде в годы Михаила Горбачева и Бориса Ельцина сегодня наметился явный откат. Хоть процесс реабилитации жертв репрессий и продолжается, допуск к архивам с каждым годом все больше усложняется. Основная информация по-прежнему засекречена. Усиливается подспудная идеологическая реабилитация советского режима — от печально знаменитого учебника Филиппова до благостных телесериалов про Сталина и Брежнева. Идет разрушение памятных мест, в том числе захоронений. Под угрозой уничтожения оказываются даже места, наиболее значимые для сохранения народной памяти о главной катастрофе России в XX веке.

Например, здание Военной коллегии Верховного суда СССР в Москве, на Никольской улице, дом 23. Именно здесь осуждались на смерть наиболее известные из жертв Большого террора 1937—1938 годов. Всего Военная коллегия за эти два года приговорила не менее 35 тысяч (!) человек к расстрелу. Здание пока еще цело. Именно в нем можно было бы разместить важную часть российской инфраструктуры памяти (музей, исследовательский центр, библиотеку). Однако сегодня здание куплено банком, близким к правительству Москвы, и готовится то ли к сносу, то ли к капитальной реконструкции — под торговый и развлекательный центр (!). Если казахские политики говорят о местах, где приговаривались, расстреливались и погребались жертвы террора, как о святых местах, то для российских чиновников, похоже, уже не осталось ничего святого. Интересно, известна ли история здания его нынешним собственникам — некоему ООО «ПромИнструмент»?

Гуляя по Москве, практически не найдешь мест, напоминающих о Большом терроре советского времени. Между тем «Мемориал» готовит московскую «Топографию террора», в которой уже сотни адресов.

4 апреля 2007 года по инициативе московского «Мемориала» группа депутатов 4-й Думы от всех фракций в составе А. Лебедева, Г. Хованской, Е. Ройзмана, С. Попова, П. Крашенинникова, О. Морозова, О. Смолина, А. Климова, В. Жириновского, С. Бабурина, А. Ермолина, К. Косачева, В. Плигина и автора этой статьи обратилась к руководству страны с инициативой вернуться к идее создания общенационального музея — мемориала истории и памяти жертв массовых репрессий. В число мест, которые обязательно должны были бы стать неотъемлемой частью мемориала, авторы включили и здание Военной коллегии на Никольской. Письмо было направлено М. Фрадкову, С. Собянину, С. Иванову, С. Миронову, Б. Грызлову, Ю. Лужкову и Б. Громову. С просьбой содействовать созданию государственного мемориала жертв репрессий, выделению для этих целей зданий и земли. Это письмо — по сей день «на рассмотрении».

Обнадеживает то, что 30 ноября 2007 года, в День памяти жертв политических репрессий, президент России Владимир Путин вместе с патриархом Алексием Вторым первым из российских лидеров лично посетил место массовых казней и захоронений — так называемый Бутовский стрелковый полигон НКВД. В этом страшном месте на окраине Москвы покоятся более 20 тысяч жертв. Перед началом церковной службы патриарх сказал важные слова: «…мы просим прощения перед этими людьми, молимся об укреплении нашей веры в наше Отечество».

Сам президент в короткой речи говорил о том, что недопустимо ставить какие угодно идеи выше «основных ценностей — человеческой жизни, ценности прав и свобод человека». Путин четко дал понять: дело не в 37-м годе — система террора развертывалась задолго до года-символа и продолжала перемалывать народ еще долго после него. И добавил: «Мы до сих пор ощущаем эту трагедию на себе. Нам надо многое сделать, чтобы это никогда не забывалось, чтобы вспоминать об этой трагедии».

Хочется верить, что так и будет. Пока же живое движение, которое есть в регионах, на местах, не нашло своего увенчания на государственном уровне. Нет ни национальной программы увековечивания памяти жертв террора, ни собственно политического решения о создании российской инфраструктуры памяти.

Лев Александрович Нетто (на снимке — с женой Ларисой в день регистрации брака вскоре после возвращения из норильского Горлага) — родной брат легендарного советского футболиста, олимпийского чемпиона Игоря Нетто — настроен решительно. В свои 83 года, из которых 8 лет прошли в спецлагере за Полярным кругом, он не готов идти на компромиссы. Он убежден, что в России есть только одно место, где должен быть Центральный музей-мемориал. А именно — здание НКВД — КГБ на Лубянке. Лев Нетто вспоминает 1989 год, когда этот вариант обсуждался всерьез.

— А на месте «железного Феликса» должен стоять монумент нашей, российской Свободы — в память об освобождении политзаключенных и в знак народной свободы.

На мой вопрос, зачем России необходим мемориал, бывший зэк, один из активных участников норильского восстания лета 1953 года, отвечает просто:

— Для того чтобы у нас было будущее, надо помнить прошлое, а оно у нас было… — он замолкает. — … Это не должно повториться…

Лев Нетто, как и другие выжившие норильчане (на сегодня их осталось человек 70), настаивает и на том, чтобы архивы ВЧК — НКВД — КГБ были открыты. Имена палачей должны быть названы. Как и восстановлены имена всех жертв.

— Это и будет наше покаяние, — говорит он. И помолчав, добавляет: — Иначе зло перейдет в будущее.

И верно — разве нынешняя жестокость милиции, службы исполнения наказаний, агрессия в самом обществе не берут свое начало в безнаказанности тех, кто пытал и убивал людей в нашем недалеком прошлом?

Лев Нетто, з/к, номер П-867, объясняет мне, почему так неохотно говорят о восстаниях в сталинских лагерях, которых было немало:

— Власти боятся примера. Неслучайно после восстаний, как правило, убивали всех, поголовно. Включая детей, женщин, вольнонаемных… Боялись оставлять свидетелей протеста.

Мы с детства знаем и справедливо чтим героев Великой Отечественной. Но разве не справедливо будет включить во все учебники также имена тех, кто нашел в себе мужество выступить против государственного террора, обрекая на верную смерть себя самого, а часто и всех своих близких? Героев российского Сопротивления.

А еще Лев Нетто не хочет, чтобы мемориалы были на окраинах городов, в лесах, где убивали и закапывали жертв.

— Пусть там тоже будут часовни, памятники. Но музеи надо делать в центре городов, чтобы каждый знал и видел — каждый день!..

А пока… Пока что на Лубянской площади высится громада все той же штаб-квартиры все того же «ведомства», теперь скрывающегося под именем ФСБ. И все так же борется это «ведомство» с инакомыслящими. Раньше были «контрреволюционеры и шпионы», потом — «антисоветчики и шпионы», а теперь — в ногу со временем — «экстремисты и шпионы». Недавно введена и соответствующая статья в УК РФ. А под окнами «дома на крови», где и теперь ночами не гаснет свет, лежит одинокий Соловецкий камень. Установленный общественностью. И глядит на него через площадь немигающим взглядом с памятной доски на здании ФСБ сам Ю. В. Андропов. Таково на сегодня соотношение сил.

...1956 год стал для семьи Нетто счастливым. Игорь выиграл с советской сборной по футболу Олимпийские игры в Мельбурне. Лев вернулся живым из Норильска. Игоря — героя спорта — славил весь советский народ. Льва — героя войны и героя норильского восстания — и сегодня знает не так много людей.

Пока что в России, причем на самом высшем политическом уровне, заморожен процесс обсуждения исторической правды. И уж тем более табуирован вопрос об ответственности — о воздаянии виновным и компенсации понесенного ущерба жертвам. А между тем, как справедливо говорит французский профессор Бруно Гроппо, «безнаказанность тех, кто несет ответственность за совершенные во время диктатуры преступления, подрывает самые основы демократического общества. Такая безнаказанность означает, что некоторые из его членов стоят превыше закона и что, следовательно, принцип равенства перед законом не соблюдается».

Весной 1989 года, в Барнауле, как только сошел снег и немного просохла земля, мы — небольшая группа единомышленников из студенческого общества «Устная история» Алтайского отделения общества «Мемориал» — направились на высокий берег речки Барнаулки, в сосновый лес прямо у стен старой городской тюрьмы. По смутным слухам и свидетельствам местных жителей, именно там должно было находиться тщательно скрываемое массовое захоронение жертв сталинских репрессий.

Я отчетливо помню тот прохладный и ветреный день. Мы поднялись по крутому склону к лесу, слева виднелись высокие тюремные стены. Вокруг не было ни души. Мы несли лопаты и брезентовые мешки.

Мы нашли ямы сразу. Их было много — несколько десятков — между редкими в этом месте деревьями. Ямы были большие (8 — 10 метров в диаметре), круглые, полого спускавшиеся к центру — на полметра в глубину. Их было отчетливо видно в лучах низко стоявшего солнца.

Мы выбрали одну из ям в самом центре могильного «комплекса» и принялись копать. Уже на глубине штыка лопаты ударили в кость. Мы аккуратно, все записывая и фотографируя, вскрыли могилу. В ней оказалось 10 — 12 человеческих останков, истлевшие фрагменты одежды, обуви. Во всех черепах, в их затылочной части, виднелись отверстия от пуль. Еще мы нашли несколько советских монет середины 30-х годов. Часть людей были босыми.

По сохранившимся рассказам, арестованных расстреливали ночами в подвале здания Алтайского НКВД на углу проспекта Ленина и улицы Ползунова. Мы спускались в этот подвал со следами пуль в старых кирпичах и даже с чем-то (на полу), похожим на кровосток. Там и сейчас тюрьма — изолятор временного содержания УВД (ИВС). Сохранился бывший внутренний двор НКВД, где сегодня гуляют нынешние арестанты.

После расстрела трупы бросали в грузовик с брезентовым фургоном и везли в тот самый лес у тюрьмы. Там, стараясь не шуметь, в свете фар, чекисты спешно выкапывали большие неглубокие ямы, сваливали в них еще не остывшие тела и присыпали сверху землей. Слой земли был небольшой, и со временем могилы провалились.

Тогда — в апреле 1989 года — мы аккуратно описали, собрали в мешки брошенные останки и передали их милиции. Другие могилы вскрывать не стали — картина и так была ясна. Вскоре горсовет и мэрия поставили в этом месте памятный знак. Однако барнаульский некрополь, как и сотни других, ему подобных, так и не изучен по сей день. Нет у него и официального статуса. Как и не существует федерального реестра этих кладбищ. Да и не все из них еще обнаружены и описаны. Ведь это и по сей день — государственная тайна тайн. И уже тем более речи нет пока об изучении вопроса, где именно и кто захоронен. Миллионы российских семей по-прежнему ведать не ведают, где именно покоятся их родные и близкие.

Нам еще предстоит проделать эту огромную работу. Работу прежде всего над самими собой. Но ведь если не сделаем мы — не сделает никто. Что я знаю точно, как человек, стоявший у края той холодной ямы: тот, кто видел это, навсегда становится другим.