Дзержинск. Химия и жизнь

На центральной площади Дзержинска плакаты — «Пожилым почет и уважение», «Дети — наше будущее». Индустриальный город был химической столицей СССР. Лицом к парку стоит памятник Дзержинскому. На него гринписовцы надевали противогаз, когда 10 лет назад Дзержинск пытались объявить зоной экологического бедствия. Последние полвека жителей этих мест в народе называют «дустом», «дустовцами». А когда-то Черноречье было любимым местом отдыха губернской интеллигенции и славилось целебным сосновым воздухом, заливными лугами, стерлядью и щукой полноводной Оки.

Из почти 260 тысяч населения Дзержинска 110 тысяч работают (или работали) на семи больших химических предприятиях: «Капролактаме», «Оргстекле», «Авиаборе», «Корунде», заводе взрывчатых веществ им. Свердлова, заводах «Синтез», «Химмаш». А всего в городе более 40 крупных производств. Остальные дзержинцы — химики-пенсионеры, дети химиков и работники сферы обслуживания химиков.

Началось все в 1915 году, когда здесь построили цех по производству серной кислоты — нынешний завод «Корунд». Во время Первой мировой войны добавился эвакуированный из Петрограда завод взрывчатых веществ. В годы Отечественной войны Дзержинск поставлял на фронт взрывчатку, горючую смесь, снаряды для «катюш», противотанковые мины. Химическое оружие производилось с 38-го года на трех заводах: на «Оргстекле» делали синильную кислоту, на «Корунде» фосген и красный фосфор, на «Капролактаме» выпускали иприт*.

В годы индустриализации словосочетания «охрана природы» не существовало, а символом прогресса стала дымящая труба. «Капролактам» запустил одно из первых в стране производств ПВХ (поливинилхлорида, который, как любая пластмасса, не разлагается минимум 200 лет). Ценой выполнения послевоенного производственного плана стал побочный продукт хлор. Отравляющее вещество, впервые примененное немцами еще в Первую мировую, шло в небо бледно-желтым дымком. Кирпичная труба завода треснула, а люди продолжали жить.

Страна рвалась в космос, смотреть под ноги было некогда. Некоторые предприятия перешли на авиакосмическую промышленность. Прибыль завода «Авиабор» от производства гиптила, этиловой жидкости, на 89% была валютной.

В конце 50-х на «Синтезе» было пущено производство высокотоксичного ракетного топлива. Даже в самом городе мало кто знал о страшном взрыве 12 февраля 1960 года: на воздух взлетел целых цех. Погибли 24 человека, их приказано было хоронить в разное время. Катастрофа всесоюзного масштаба была засекречена.

В 90-е производство рухнуло, но остановка цехов ненадолго улучшила качество воздуха. Экологической бедой стало отравление почв и задымление от несанкционированных свалок и главной язвы области — Игумновского полигона, куда ежегодно сваливается 4 млн кубометров бытовых отходов. «63% городского мусора мы возим туда», — сообщил мэр Нижнего Вадим Булавинов.

В глубине мусорных гор — не затухающий уже двадцать лет пожар, отравляющий диоксинами всех жителей области, мешающий движению трассы Нижний Новгород—Москва и продвижению в этом направлении местных чиновников.

В прошлом году американский экологический фонд Blacksmith Institute опубликовал исследование со списком самых загрязненных городов мира. На первом месте — Чернобыль, на втором — Дзержинск. Где средняя продолжительность жизни у женщин — 47 лет, у мужчин — 42 года.

Мэр Дзержинска Виктор Портнов заявил, что информация Blacksmith Institute не соответствует действительности и призвана подорвать инвестиционную привлекательность города: «Я усматриваю в этом «заказ» иностранных конкурентов дзержинских промышленных предприятий, а также попытку местных псевдоэкологов отработать деньги, полученные у иностранных благотворительных фондов». (Формулировка, ставшая универсальной в последнее время. — Н.С.) В октябре официальный представитель Blacksmith Institute в России Владимир Кузнецов прислал опровержение: размещенный на сайте фонда список городов не является рейтингом, и Dzerzhinsk на втором месте после Chernobyl по алфавиту. А территории, официально признанные как зоны бедствия, учтены отдельно.

«Да наплевать, кто на каком месте! — говорит директор нижегородского экологического центра «Дронт»** Асхат Каюмов. — Все говорят про уровень загрязнения, а единый критерий один — смертность и рождаемость. Рейтинги субъективны. Но, кстати, Blacksmith взял все данные в Дзержинске — в чем их можно обвинять после этого? Государственные органы делают маленький спектр анализов, мы же делали 20 показателей. А стойкие органические соединения кто делает? По каким критериям сравнивать нас и Чернобыль? По химическим соединениям и хлорорганике в Чернобыле прекрасно. По радиации все в порядке в Дзержинске. А жить нельзя ни там, ни тут». Десять лет назад был проведен добровольный экологический аудит территории Дзержинска, предложена программа охранных и восстановительных мер. Городской комитет охраны природы под руководством Владимира Прозорова готовил материалы, чтобы объявить Дзержинск зоной экологического бедствия. Для города этот статус не черная метка, а возможность не отдавать налоги в федеральный бюджет, направлять их на экологию и социалку. Гора бумаг была готова, но мэр Романов сказал «стоп»: инвесторы собирались строить шоколадную фабрику, не будут же они связываться с зоной бедствия. Фабрика подумала… и свернулась, мэр ушел, денег не прибавилось.

Промзона отделена от жилой части города пятью километрами — сотрудники заводов ездили на работу по самой длинной в Союзе трамвайной линии (25 километров). Сейчас трамвай ходит до половины маршрута, рельсы засыпаны песком — опустынивание почвы.

Сворачиваем с трассы на землю, сплошь усыпанную хозяйственным мусором и битым стеклом, через которые пробиваются маленькие сосенки и чахлые березки. «Между прочим, это леса первой группы, государственный лесной фонд и водоохранная территория, равная заповеднику. И заодно полигон глубинных захоронений отходов химозина (гербицид. — Н.С.), который 25 лет закачивали под землю, а потом забросили», — говорит заместитель председателя СПЭС (Социально-правовое экологическое сотоварищество), дзержинский эколог Дмитрий Левашов. За «Оргстеклом» находится Черная дыра — очень красивый пруд с иссиня-черной гладью воды и ярко-оранжевыми кристаллическими островками среди перевернутых ржавых бочек. Размывы песка на берегу являют радугу таких оттенков, перед которыми меркнет красно-фиолетовая лава вулкана Этна. Но любоваться не получается: тошнотворный запах кислоты (отходы производства сульфата аммония и акриловых кислот) не дает ни разговаривать, ни дышать. Черную дыру — или «Черное море» — считают достопримечательностью: когда-то Гринпис назвал это место самой грязной точкой мира.

В ближайшей к полигону деревне Игумново всего пара улиц, не больше ста дворов. На крыльце единственного магазина стоят с пивом местные ребята: «Опять приехали снимать, что мы здесь гнием заживо?».

По заросшим дорожкам Игумнова бродят старики, куры и собаки, перешагивают через сваленные у заборов бэушные полуметровые графитовые стержни. Исследования показали, что содержание диоксина в яйцах игумновских кур превышает норму в 14 раз, а полихлорированных бифенилов (ПХБ) — в 9 раз. Первооткрыватель сжигания графита в бытовых условиях — активист села Серафим Кривин, ветеран химического производства, 44-го года рождения. Благодаря его смекалке в Игумнове полвека, пока не было газа, топили печи графитом из заводских отходов. В производстве графит применяют как катализатор при химических реакциях, а использованный графит, впитавший в себя ядовитые соединения свинца, хлора, серы, должен списываться в специальное хранилище. Вместо этого водители везли грузовики в Игумново — на дрова: горит графит в три раза дольше, чем уголь. Яды, которые выделяются при горении, не имеют ни цвета, ни запаха… Из-за рекордного скопления диоксинов в воздухе было решено наконец-то газифицировать поселок. Пришлось немного схитрить со списками домов, потому что на бумаге поселок давно расселен и снесен.

Таисия Хлысина, бывший начальник почтового отделения, пенсионерка и уже два года как староста кладбища, о газификации ходатайствовала сама — по просьбе администрации поселкового совета: «Сами взбучки боялись».

Кладбище рядом с селом большое, и новая часть, с захоронениями после 90-х годов, раза в два больше старой территории. Даты на памятниках шокируют: средний возраст покойных — лет 35-40. «От чего умирают? — Таисия Васильевна вздыхает: — Да шут его знает, какая болезнь. Головы болят — и сразу валятся. Вон мужчина молодой совсем — пришел на работу и умер. Вон девочка Маша 87-го года рождения — вроде не болела ничем, хлобысь — и нету!». Старики горюют — а молодые бегут из села.

Бегут в сторону, противоположную той, откуда ветер дует. Тошнотворный ветер доносится с постоянно тлеющего полигона твердых бытовых отходов «Игумново», который местные экологи скромно именуют самой большой свалкой Поволжья, а западные — самой большой свалкой Европы. Доступ к свалке площадью 1115 тыс м и объемом 58 млн кубометров ограничен, будто речь идет о секретном объекте. Чтобы сфотографировать главную достопримечательность области, приходится партизанить через заболоченный лес.

Нам удается затеряться среди топких холмов из строительного мусора ненадолго: охрана выследила минут через десять. После угрожающих криков, петляния по кучам отходов и прыжков через ядовитые ручьи охранник депортирует нас к воротам, чертыхаясь: «Ишь разгулялись, бегать еще за вами…».

…У каморки охранников отрабатывают субботник пятеро бомжей с лопатами в руках. Это «ресайклинг-менеджеры» — настоящие хозяева свалки, они съезжаются сюда жить и работать со всей области. Круглый год живут в самодельных палатках — кто прямо на свалке, кто в лесу, многие с семьями и детьми. По кучам мусора аккуратно проложены дорожки из досок: люди ходят на работу. По мнению экологов, бомжи утилизируют половину отходов, выбрасываемых полуторамиллионной областью. «Ресайклинг-менеджер» Иван, в ободранном ватнике, с распухшим бурым лицом, жизнью очень доволен — имеет по 500-600 рублей в день. У «бугорков свалки», топ-менеджеров, — на шее висят магниты для выявления спецметаллов. Тем, кто давно и исправно работает и ладит с начальством, выдает эти магниты… охрана свалки. Вдруг Ивана отбрасывают к коллегам пинком под зад кирзовым сапогом — начальник охраны без комментариев дает понять, что интервью окончено.

Сегодняшний день коренной житель Горбатовки Михаил Сергеевич Бубнов начал с того, что в 7.30 утра отправил телефонограмму в МЧС Дзержинска об очередном — четвертом за месяц — задымлении поселка. В МЧС его беспокойством недовольны, но он очень надеется на решение прокуратуры по поводу полигона. Бубнову кажется несправедливым, что «в центре Москвы Кремль, а в центре конгломерата Нижний Новгород—Дзержинск большая свалка».

Весь дым от промзоны идет на юго-запад и юго-восток, основная масса продуктов сгорания достается Нижнему Новгороду. И те, кто всерьез озабочен экологией, селятся по московскому направлению — с северной стороны от Дзержинска.

Именно за эти места Черноречье прозвали «Нижегородской Ялтой». В зажиточном селе Желнино милостыню подавали пирогами. Водитель из Дзержинска Семен, петляя по темным лесам, вдруг вывозит меня… на Рублевку. Роскошные особняки с охраной, чистейший сосновый бор («здесь и лисы бегают, и зайчики»), прозрачная вода Святого озера, элитная гостиница «Чайка» за высоким забором — это другая, подмосковная сторона «дзержизни», по выражению эколога Левашова. Семен тормозит на берегу реки у какого-то трехэтажного здания, чтобы показать турбазу, любимое семейное место рыбалки и отдыха, к нам сразу подбегают овчарки и выходят вежливые люди в спецовках «здесь-останавливаться-запрещено» — и мы едем к озеру, под стены древнего монастыря, любуемся на купола сквозь ретушь тумана. В этих декорациях к фильму «Остров» Семен рассказывает, как хорошо здесь отстроились директора заводов, их замы, начальник местного ГАИ и высшие чины городской администрации. Мне становится дурно. От воздуха, сокрушительно свежего, хвойного, — после газовой атаки промзоны и окрестных деревень.

Семену 19. Он учится на юридическом, работает развозчиком пиццы (7000 руб. в месяц). Как только в 18 лет родители подарили машину, стал таксистом — зарабатывал 15 тысяч, но променял рискованную работу на стабильность. Он четко знает, чего хочет: доучиться, открыть свой бизнес («родители поначалу помогут, мама на рынке джинсами торгует, отец в Москву за товаром ездит»), в 25 лет жениться (на ком — пока непонятно, но уже решил, что назовет сына Левой) и построить свой дом в Желнино, потому что лучшего места не найти. «В Москву не хочу, там дышать тяжело. Мне даже в Нижнем не нравится: суета…».

Семен с гордостью показывает мне открывшиеся в Дзержинске ночные клубы, супермаркет и улицу с витринами модных магазинов. На страшилки о «самом грязном городе» ухмыляется: «Проблема в дури, а не в экологии. Знаешь, сколько у меня знакомых по пьяни зарезали, сколько у нас наркоманов руки на себя наложили…». На вопрос о здоровье родителей почти обижается: «А твои-то как, бедные, в Москве? У нас в подъезде бабушка живет под 90 лет, жива-здорова». «Приезжай лучше к нам летом, знаешь, стерлядь в Оке какая! — говорит он мне на прощание. — Отдохнешь — никаких курортов не надо».