ПЕРВОКЛАССНИК ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ ПРОЩАЛЫГИН ПОШЕЛ В ШКОЛУ

Первое сентября — тяжкое бремя для учителя, если у него нет своего класса.

Мне надо быть в этот день в Беслане. У своих подруг, поминающих погибших детей. Но у меня ответственное задание от учеников шестого класса Первой бесланской школы. Класса Лены Касумовой. Ребята сделали рисунки, в которых рассказали о своем понимании жизни, и адресовали их детям в Сибирь.

И был вопрос, который задала Алана Боциева:

«Кто и что страх, по-твоему? Чего ты боишься?».

Я еду в поселок Межгривный Чановского района Новосибирской области. В школу, где учатся всего 43 человека и где вот уже десять лет директорствует молодой человек Евгений Давыдов. Была наслышана о нем. Говорят, на августовском областном съезде учителей он вспылил, когда директор одной прикормленной школы поделилась новостью: приобретены две новейшие бормашины для школьного стоматологического кабинета. Дело совсем не в том, что в округе пяти сел нет ни одной бормашины, а в том, что все классные доски завешиваются шторками. На них не то что писать, смотреть без слез нельзя.

Вот к нему и поеду. К его ученикам.

Чаны и Погорелка

Сначала Чаны. Отдаленный район Новосибирской губернии. Двести верст на запад, и ты уже в Омске. В восемь утра я в кабинете начальника управления образованием Валерия Говорунова. Ему не до меня. Идет погрузка даров от «Единой России»: каждый первоклассник получит альбом для рисования, коробочку цветных карандашей и пластилин. Дар правящей партии сельскому ребенку.

А еще книги.

— Лучше бы они ничего не посылали, — говорит Валерий Алексеевич. — Открыли — ахнули: на тебе, Боже, что нам не гоже. Использовали нас как склад для макулатуры.

Каждый директор получил поздравление от «Единой России». Говорится об удивительном мире знаний. И партия не врет. Удивлений так много, что не знаешь, куда от них деваться. И самое большое — почему малая школа еще жива.

Наш уазик с подарками ведет молодой шофер Андрей. Маршрут пролегает через пять сел. Отчего так нервничает? Вчера прошел дождь. И линейки проводятся специально в разное время — можем не успеть в дальние села.

Если честно, манит село Погорелка своим названием. Там тоже средняя школа. Говорю об этом вслух.

— Ну тогда бы и в Сергино надо… Посмотрели бы, как люди живут.

Он сказал это с плохо скрываемым вызовом. Я-то для него — залетная птичка из сытой Москвы. Отдельного от всей России государства, которое знать не хочет ни про Погорелку, ни про Сергино.

— Сколько километров от Погорелки до Сергина? — спрашиваю.

— Да пять всего. Но можем ехать полчаса, а можем вообще не проехать. Вы бы видели их мост, сразу бы умерли.

Первая школа — Ново-Преображенская. Средняя. 88 учеников. Нас встречает Людмила Горбач. Молода и красива. Вопрос: школа будет жить на будущий год?

— Будет, — решительно отвечает Горбач. — Даже если останется один ученик, будем учить одного.

Нынче в первый класс пришли четыре ученика.

Вторая школа — Аул-Кошкульская. Национальная. Татарская. Девятилетка, или, как теперь говорят, основная школа. В первом классе — шесть детей.

— Как выживаете? — спрашиваю директора Сабира Баязитова.

— А у нас в трех верстах трасса. Выносим ягоды, грибы, мясо… — говорит Сабир и улыбается. Эти улыбки и смех, которыми сопровождаются рассказы о бедах и печалях, очень озадачили меня в этом году.

Спешим в Погорелку.

Километра за два до села открывается вид, от которого сжимается сердце. Ты видишь странный частокол, ограждающий деревню. Отчего же сердце стынет?

На самом деле это длинный ряд березовых стволов без единого листочка. Деревья-мертвецы. Стволы прижаты друг к другу так тесно, что просвет едва заметен.

— Когда я увидел это в первый раз, мне стало плохо, — говорит шофер.

Пробурили скважину. Сброс воды пришелся на березовую рощу, опоясывающую деревню. Деревья умерли. Стволы устояли.

Погорелка была процветающим хозяйством. В центре еще стоят двухэтажные здания. Наполовину разрушены. Выбиты окна. Из стен выломаны кирпичи. Когда-то здесь были торговый центр и гостиница.

Директор школы Олег Танцуев знал деревню в период ее расцвета. Он, как и все в деревне, отлично понимает криминальную подоплеку банкротства, которому подверглось хозяйство, объединявшее несколько сел.

Пробиваемся в Сергино. Окраинное село Чановского района. Если не считать деревню Антошкино. (Хорошая была деревня. Школа. Церковь. Все порушено. Люди ушли. Осталось всего несколько дворов. В прошлом году пришлые охотники решили отметить начало охоты и подожгли озеро. Огонь перекинулся на заброшенные дома и церковь. Пока отбивали огонь, сгорело и несколько жилых домов. Вот и конец Антошкину пришел.)

Линейка прошла. Мы опоздали. Уже двенадцать часов по местному времени. В Северной Осетии — девять. Через несколько минут директор Первой школы Беслана Лидия Александровна Цалиева откроет свою тетрадь и начнет обращение к детям.

И случится то, о чем знает весь мир. Мы все за поминальным столом. Директор школы Елисеев Иван Петрович — выпускник сельхозинститута. В школе 28 учеников, 10 учителей. За исключением двух, все молоды. Центр учительского коллектива — Александр Михайлович, учитель математики. Ему едва за пятьдесят. Не только внешность, но и тип поведения напоминают актера Луспекаева. Колоритная фигура не для деревенских интерьеров. Он счастлив. Потому что он учитель.

— В школе интересно все. В школе нет неинтересных событий. А если с этим связано решение задач, которые и во сне не оставляют, значит, у вас в руках жар-птица.

Наше застолье посвящено Беслану.

Они всматриваются в лицо каждого погибшего учителя. Им кажется, что они их всех знают.

Читаю письмо Бэллы Губиевой российским детям. Бэлла была в заложниках вместе с младшим братом. Ей двенадцать лет. Она нашла в себе мужество все испытания, выпавшие на ее долю, переплавить в инструкцию для выживания, если, не дай бог, с другими случится то же самое.

Второе сентября — День Беслана в Межгривном

В одной классной комнате — четыре класса: с шестого по девятый. Пробрались и пятиклассники. Начинаю с вопроса Аланы Боциевой, ученицы шестого класса Первой школы Беслана: «Кто или что страх, по-твоему? Чего ты боишься?».

Осечка. Молчание. Про страх здесь ничего не знают. К этому я готова. Страх как состояние или как свойство психики им незнаком.

Чем глуше деревня, чем дальше она от железной дороги, тем менее подвержен ребенок страхам. Если они есть, то, как правило, связаны с бытовой жизнью: страх оказаться в темной комнате, страх остаться одному, боязнь высоты, мышей. Воображаемый. При этом осознают, что это продукт собственной фантазии.

«Я боялась крови, когда была маленькая. Однажды порезала палец, и у меня полилась кровь. Я заплакала».

Алена Берляева, 6-й класс.

«Я боюсь высоты. У меня кружится голова, пересыхает в горле, хотя я осознаю, что со мной ничего не случится. Этот страх я могу побороть с трудом».

Дима Давыдов, 8-й класс.

«Я никогда не одолел страх, потому что я никогда его не боялся».

Семен Грязнов, 7-й класс.

Была работа, напоминающая психологическое эссе.

«Страх — это голос или образ второго «Я». Состояние, в котором ты не уверен или у тебя большая проблема. Я боюсь самого страха. Мне не страшно, когда он приходит. Он нечасто ко мне приходит».

Денис Черцов, 9-й класс.

Мир, окружающий ребенка, ему не враждебен. Он не является источником страха. Кстати, когда я спросила про источник страха, они хором сказали: «Кино в телевизоре».

Показываю рисунок бесланского школьника Вячеслава Кусова. Огромное ветвистое дерево, которое венчает голова с испуганными глазами. Слава объяснял мне в мае этого года, что дерево — символ жизни. Так вот, страх вырастает из самой жизни, считал Кусов, прошедший через спортзал.

Эта метафора жизни, пронизанной тотальным страхом как неотъемлемой частью самого бытия, не прочитывается сельским ребенком напрочь. Другой замес детства. Как не прочитывается рисунок Дзамболота Саламова «Слезы».

— Почему такие крупные, почему так много?

Рисунок Казбека Алиева «Жизнь как квадрат. Черный» я не показываю.

…Читаю письмо Бэллы Губиевой российским детям.

«Дорогой друг!» — читаю я и останавливаюсь.

Спрашиваю: «Кто это друг?».

— Это мы…

— Это я…

Все! Началось! Встреча произошла. В некоторых местах останавливаюсь. Например, спрашиваю, что такое истерика. Не то что слово непонятно. Непонятно, почему это состояние возникает.

— Это когда не контролируешь себя? — спрашивает Дима Давыдов.

— А почему не контролируешь? При каких условиях это бывает?

Они не могут понять, как это не дают воды. Совсем? Никогда? Я и раньше догадывалась, что никакое наше знание о бесланских страданиях несопоставимо с тем, что реально пережили дети в Беслане.

Зато сразу поняли, почему Бэлла про себя пела песню про мельницу.

— Хлеб! — крикнули разом. — Это основа всему! Это жизнь.

Из психологии известно, что ребенок может знать то, чего не было в его душевном опыте. Это знание не добывается рациональным путем. Оно дано ребенку как будто изначально. Поэтому обладает непреложностью внутреннего закона. Об этом написано «Детство» Толстого.

Наблюдения над встречей межгривненских детей с опытом заложницы Бэллы Губиевой говорит о том, что отрицательное знание не запрограммировано в психике. Не это ли имел в виду Варлам Шаламов, когда говорил об отрицательном опыте концлагерей как нечеловеческом опыте…

Но коль есть письмо, должен быть ответ.

Они ответили.

Все сказали, что теперь они знают, что такое страх. Они его испытали. Это их потрясло.

Значит, чужой опыт бывает.

«Когда я слушала это письмо, мне было очень страшно, как и тебе тогда».

Алена Гридина, 6-й класс.

Но странное дело, они тут же выражали Бэлле благодарность за то, что она поделилась своим знанием с ними. Хотела их предупредить. Оградить.

«Это все необходимо знать. Не дай бог, случится что-нибудь подобное, это может пригодиться нам».

Дима Давыдов, 8-й класс.

«Я ей очень благодарен за это письмо. Мне кажется, она поступила правильно, что нас предупредила».

Женя Кинсфатор, 6-й класс.

Многие переходили с третьего лица на первое.

«Я понял, что она была не одна. Там было много детей. Ей удалось выжить».

Семен Грязнов, 7-й класс.

Это тот самый Сеня, который ни разу в жизни не одолел страха, потому что его не боялся. Сейчас он почувствовал, что это такое — одоление страха.

«Если их не накажет земной суд, накажет другой. Я думаю, что в террористах проснется совесть. И будет их мучить так долго, как долго ты будешь радоваться жизни. Мне стало так же грустно, как и тебе».

Женя Петров, 7-й класс.

«Вернись к своему образу жизни! Добро победит зло. Ни одному человеку такое не сойдет с рук».

Таня Зяблова, 7-й класс.

«Она хочет, чтоб мы выжили в таком случае, но в то же время она не желала нам такого».

Саша Акимов, 9-й класс.

«Я никогда не забуду твое лицо. Наша Россия будет гордиться тобой. Никогда не забудем детей, которые погибли».

Он подписал свою работу так: Грязнов Сергей Юрьевич.

Пятиклассница Ирина Атназырова вместо ответа задала вопрос: «Что за зло и почему это зло повсюду?».

Этот вопрос поверг меня в состояние полной растерянности. Надо ли было читать письмо?

— А надо ли было случиться Беслану? — сказал кто-то из учителей.

В учительской мы читали эти детские сочинения вслух.

— Нет, надо было читать! Дело не в страхе. Произошло нечто большее, — сказал директор.

И он прав, Евгений Викторович. Они прочли это письмо не как инструкцию по выживанию.

«Я думаю, что это письмо многое даже мне что-то такое душевное внушило. И это правда, что существует зло и добро. Стать злым недолго, а добрым быть — редкость. Даже этот ответ я пишу в грустном настроении, слушая это письмо».

Денис Черцов, 9-й класс.

И еще. Шестиклассница Кристина Веретюк уловила главное: детей учит девочка.

«Мне стало грустно. А потом я услышала, что девочка учит детей».

Когда прочитали сочинения, директор сказал: «А теперь идите в первый и второй классы».

Но был один класс, в котором я не произнесла ни одного слова о Беслане.

Это случилось в Сергине первого сентября

В первом классе три ученика. Девочка Катя и два мальчика. Одного зовут Иваном. Другой представился так:

— Павел Петрович…

— А фамилия? — спросила я.

— Прощалыгин!

Павел Петрович Прощалыгин был счастлив в тот день от всего на свете. Это так называемая детская беспричинная радость. Радость от того, что живешь.

«Единая Россия» подарила ему пакет с пластилином и карандашами. Он заглянул в пакет и зашелся от восторга:

— А у меня уже есть пластилин, у меня есть и карандаши…

Следовало ждать огорчения от знакомства с пакетом, но Павел Петрович сегодня был рад любой безделице. Доподлинное детское счастье, невыразимое словами. Нет, я не скажу Павлу Петровичу о Беслане.

Павел Петрович ничего не знает о Беслане. Не знает он и о террористах.

Он не знает, что министр образования Фурсенко приготовил реформу, согласно которой Павла Петровича научат читать, считать, писать. И все! Ребенку из деревушки Сергино никогда не оплатить так называемые образовательные услуги. Здесь два рубля за обед заплатить не все могут.

Павел Петрович отбрасывается реформой в XVIII век. Уже сейчас ясно, что судьба Павла Петровича определена. Так о каком Беслане я буду ему говорить?

Почти физическое ощущение невозможности продолжать так дальше жить, если знаешь о судьбе Павла Петровича.

Нам надо взять пример с матерей Беслана и так же истово, как они ищут правду о гибели своих детей, отстаивать право наших детей. Их право на достойную жизнь. И, возможно, это самый главный бесланский урок.