ПОКАЗАНИЯ ВРАЧА-ЗАЛОЖНИКА ИЗ ШКОЛЫ № 1

Семикласснику с гордым именем Тамерлан впервые купили дорогие ботинки (которые он вскоре потеряет) и белую рубашку (которая пойдет на бинты).

Когда стали стрелять вверх, его мама, Лариса Мамитова, врач «скорой помощи», подумала: надо же, салют! Первыми опомнились одиннадцатиклассники, которые стояли дальше всех и почти все успели скрыться. А бандиты все стреляли и через двери и окна вдавливали ополоумевшую толпу детей, учителей, родителей в школу.

«Впереди бежал их полковник, главенствующий. Резко открылась дверь в спортзал, и нас потоком занесло. Мобильники приказали выкинуть. «Сидеть, — кричат, — всем сидеть!». И стали ставить растяжки. Между баскетбольными щитами висели три самодельные бомбы — двухлитровые бутылки из-под пепси, залепленные коричневым скотчем. И в это время по проходу протащили первый труп — плотный мужчина в темно-синей клетчатой рубашке, засунули его в комнатку с инвентарем. Тут со стороны боевиков кричат: «Доктор есть?». Встала: «Я врач». Боевик вывел меня в коридор. Там уже никого не было, одни вещмешки, очень много рюкзаков, оружие».

Лариса рассказывает бесстрастно, не в первый раз. Два раненых бандита были для нее просто пациентами. У одного пуля зашла в предплечье и у локтя вышла, раздробив кость. Другой был уже не жилец: проникающее ранение в живот, и пуля застряла где-то в мышцах. Местная милиция, которую впоследствии, имитируя «меры», стал разгонять президент, сориентировалась как раз очень быстро. Хотя двоих вооруженных охранников, всегда дежуривших у школы (в Осетии за четыре года произошло 13 терактов), именно в этот день, первого сентября, сняли и отправили на пост на дороге Владикавказ — Беслан, где должен был проехать Дзасохов.

Раненный в живот, весь в холодном поту, сидел, почти лежал, но держал оружие. Ларисе велели обезболить обоих, дали две ампулы, скрученные скотчем… Пока колола и перевязывала, успела заметить, как в коридор вывели из зала мужчин, поставили по одному на каждое окно, руки за голову — как живой щит. Другие отцы несли парты, доски — закрывали окна в коридоре.

Лариса решилась спросить: «Вы детей взяли в заложники, значит, у вас какие-то требования есть? Может, я выйду, передам? Хоть записку вынесу, чтобы с вами как-то связались?». «Не я решаю, — отвечает раненый, — решает полковник». «Ну позовите полковника». «А чего звать, — огрызается раненый, — у нас одно требование: вывести войска из Чечни. Ваши это знают. А вы хоть подумали, почему наши женщины идут на подвиги?».

Доктор Лариса не считала шахидских женщин-камикадзе героинями. Двух она видела в эти дни близко. Одна выводила детей в туалет. Впереди гуськом — перепуганные малыши, сзади — черная тень с пистолетом, перепоясанная взрывчаткой.

Из коридора Ларисе было видно, как всех мужчин, которые баррикадировали окна, согнали в один класс. Посадили в круг, руки за голову. Один спросил: «Можно я на кепку сяду?». Ему разрешили. Потом на короткое время она потеряла свой наблюдательный пост, потому что прогремел первый взрыв. По ноге будто ножом чиркнуло. Боевики забегали, орут: «Видала, ваши штурм начали!». Когда дым рассеялся, поняли, что подорвалась шахидка. Слава Аллаху, в рай она отправилась одна. Детей поручили Ларисе.

Первое число растянулось будто на неделю. Это был единственный день, когда дети боялись. Потом, сказал мне Тамерлан, стало все равно.

Он тоже сидел в коридоре в мокрой насквозь майке на сквозняке и дрожал. Раненный в живот кивнул на «камуфляжку». Лариса накинула куртку на сына.

Бородатый мужчина с раскаленными глазами засмеялся: «Хороший ваххабит выйдет!». Это был так называемый полковник по имени Али. Сказал: «Будет тебе записка, вынесешь к воротам. Шаг за ворота — снайпер тебя снимет. И твоего ваххабита».

Записку Али диктовал. Сверху сам написал номер мобильного. Остальное Лариса запомнила дословно: «Прийти на переговоры: Дзасохов тире президент Осетии, Зязиков тире президент Ингушетии, Аслаханов тире советник президента, Рошаль тире детский врач». Рука дрожала, от волнения написала «Рашайло». «Если убьют любого из нас, расстреляем 50 человек, если ранят любого из нас, расстреляем 20 человек. При штурме все взорвем» (см. факсимиле. — Ред.). Сорвала Лариса маленькую занавеску — белый флаг — и пошла, припадая на раненую ногу. У окна пристроился снайпер.

«Честно говоря, я его чуть-чуть боялась… Что умру, было без разницы, волновало донести записку. И вот стала махать этой белой занавеской. Кричу: «Эй, кто-нибудь, заберите записку!». Люди далеко. Тут из-за угла крайнего дома выглянул парень, оружие положил на траву и побежал ко мне. Кричу: «Ты осетин? Передай: нас очень много, пусть не стреляют, они могут нас взорвать». И отдала ему записку. И быстро, как могла, пошла к школе».

Кто был этот парень, Лариса не знала. А я случайно услышала о нем от милиционера, что лежал под капельницей в бесланской больнице. Парня звали Зелим, когда-то работал он оператором на местном телевидении. Лариса ошиблась. На траву он положил не оружие, а камеру. И прежде чем передать записку людям из штаба, успел мазнуть по ней объективом. Кассету потом забрали в прокуратуру, но у Зелима нашлась копия.

Возле школьного крыльца Лариса увидела женщину с перебитыми ногами. Хотела затащить в школу, но боевики не разрешили. И слава богу: женщина осталась жива.

А первое сентября все тянулось, бесконечное, как война. Еще разрешали пить и водить детей по 10—15 человек в уборную. Было много малышей, даже грудных — первого сентября, как известно, закрыли детские сады — говорят, не было газа. Голодные младенцы орали, не умолкая. Ларисе дали для них изюм, сникерсы и финики. Она ходила по залу, просила: «Пожалуйста, только самым маленьким, по кусочку». А потом всю ночь караулила детонатор-лягушку. Все три дня бандиты по очереди держали его ногой. Лариса видела, как ноги у дежурных затекают, напоминала: помассируй. Чтобы не забыл, на чем стоит.

Туфля на раненой ноге отяжелела от крови, брюки тоже все в крови, а тут среди ночи опять: «Доктор, срочно!».

Двери все выбило, на одной лежит боевик. «Похожий на араба», — почему-то отметила Лариса. Полголовы снесло, пена изо рта. Агония. «Обезболь его!». А рядом в классе сидели те самые мужчины — уже не в кружок и руки не за голову. Взрывом их разметало, некоторых убило сразу, кое-кто живой. «У одного из легких хлыщет кровь. Я подошла, собрала куски его брюк, сунула в дырку, говорю: «Держи вот так». У другого глаз вытек. Он меня зовет — а я ничем помочь не могу, мне ничего не дают. Он жив, я его встретила в Москве… Некоторых раненых заслали обратно в зал, других оставили в коридоре».

На второе утро никто с террористами не связался. Али начинал злиться: «Вы даже правительству своему не нужны!». «Может, у вас телефон заблокирован? — предположила Лариса, которая уже ничего не боялась. — Проверьте, я ведь немногого прошу, позвоните с одного телефона на второй, детям уже совсем худо…» Она оказалась права. Телефон, указанный в первой записке, не работал. Принесли стопку тетрадей, Лариса вырвала лист и стала сама под диктовку полковника писать номер, четко выводя цифры, чтобы не спутали ни одну. И дальше единственную фразу: «Наши нервы на пределе». Взяла белую майку, опять посадили стрелка, вышла. Женщина с перебитыми ногами лежит там же. Под дождем. Лариса опять размахивает майкой, опять кричит: «Заберите записку!». «А из-за угла на меня смотрят и говорят: «Иди сама сюда». Ну, думаю, пристрелят, значит, пристрелят. Зато записку передам».

На второй день еще разрешали ходить в туалеты и обливаться водой, было очень жарко. Но пить уже не давали. Ларису предупредили: увидим, что ребенок пьет, — застрелим, даже твоего.

«Я громко говорю: «Так, в туалете только лицо, голову, вещи мочим», а на осетинском: «Попей воду и быстро выходи», но маленькие дети как-то не понимают… Быстро — это как? Как присосались… Те, кто ближе к выходу сидел, выходили, а другие не могли. Были такие, которых я за три дня не могла ни разу поднять и вывести. Передние их не пускали. Скажешь: «Десять человек!». Встает двести. Бандиты кричат: «Не пить!». И наверх стреляют… Может, теперь кто-то на меня обижен, но я уже потом передних не стала пускать. А потом как — голодные дети напьются, и тут же рвота. Второй день уже от духоты началась остановка дыхания у детей. После обеда к воде вообще не стали подпускать».

Умерла девочка с диабетом. Агонизировали астматики… Дети стали температурить, Лариса просила аспирин. Не дали.

Пока водила детей и перевязывала раненых бандитов, доктор обнаружила, что раненые из коридора исчезли. Кровь подтерта. Боевик с раной в животе умер. Его занесли в класс, накрыли. Несколько человек сидели рядом, молились. А своих раненых — как не бывало.

В классах сидели по два-три человека, просматривали всю территорию. Ларисе между делом внушали: нам на все наплевать, мы сюда убивать пришли. Да, мы тоже умрем, но будем в раю и нам Аллах поможет, Он нас послал… Впрочем, девочек не насиловали. Но вида голого женского тела не переносили. Открытых маечек, сарафанов Аллах не одобрял.

На второй день старшеклассникам приказали копать яму в одном из классов. Отхожее место. Чтоб уже никакого доступа к кранам.

«Пока один пописает, другим велишь прислониться к стенке, стенка холодная, а многие до трусов уже разделись, говоришь им — быстро, животики к стенке, потом спинки… Охладятся немного, заводишь следующую группу… А в этом классе — цветы в горшках. Дети все их оборвали. Съели. Воды-то хочется. Я сама тоже пожевала… Хотя мне разрешалось к воде подходить. Но стыдно было. Я знала, что моему сыну не дают воду. Еще со мной водила детей учительница, Злата. Потом она умерла».

Второй день был еще длиннее и намного страшнее. Потому что никаких сигналов «с материка» не поступало. Доктору разрешили позвонить на работу, в «скорую». «Лариса, — плачет в трубку заведующая, — это тебя заставляют говорить, тебя на мушке держат?» Полковник вдруг предложил: а пускай она сюда придет. Мы ее пустим, просто посмотрит. И ты сама же ее выведешь, ее никто не тронет. Лариса передала. «А ты спроси, у них дети есть? — начала вдруг начальница давать советы. — И скажи, чтоб воду детям дали...».

Дикая надежда вспыхнула, когда к вечеру получили приказ: быстро расчистить дорогу, никого не выводить, гости придут. Расселись. Заходят боевики в масках и кто-то в черном плаще. Откидывает капюшон — Аушев. Поздоровался, спрашивает: «Вы меня узнаете?». Аушев постоял, покачал головой, кто-то говорит, что видел в его глазах слезы. Боевики в это время все снимали на видео. Панораму зала с детонатором в конце. Потом эта запись обошла все телеэкраны мира. Ее не показали только в России.

Аушев договорился — отпустить маленьких детей. Грудничков. С ними вышли мамы.

На третье утро Лариса с сыном стали искать лекарства. Просто шарить по сумкам, сваленным в коридоре. Дежурный боевик нарочито смотрел в другую сторону. Таблетки заворачивала в бумажку, бросала, чтоб раздали больным… «Но с людьми делалось уже что-то. Рядом больной ребенок лежит, а взрослый хватает таблетку — и в рот. Разум помутился. Кричат: «Дай таблетку!». — «Какую?» — «Любую!». Тысяча людей кричат: «Лариса, Лариса!». Мне даже во сне теперь снится. Не знаешь, к кому бежать. А одна вообще: «Лариса, мне плохо, «скорую» мне вызови!». Ну что тут скажешь?».

Уже не пускали даже в яму. Все дела — на местах. Лариса отправилась в поисках каких-нибудь склянок, бутылок, думала же все о раненых.

И тут ее позвали. Ведут по коридору: крови боишься? Да нет, отвечает, я ко всему привыкшая. Она запомнила — это был 15-й кабинет на втором этаже. Весь в крови. Лариса влезла на подоконник. Трупы лежали внизу один на другом. Распухшие, облепленные мухами. Стала считать: двадцать один. Все, кто был в коридоре.

А дальше было то, о чем знают многие, но каждый на свой лад. И это всем известное и бескровное было, наверное, самым страшным. В школе среди заложников находились сын и дочь спикера парламента Теймураза Мамсурова. Мальчика нашли и отправились втроем — он, Лариса и директор школы Лидия Александровна Цалиева — звонить второму человеку в республике, не только отцу заложника, но и бывшему лучшему ученику директора.

И полковник Али подключил телефон. Мальчик назвал домашний номер, Лидия Александровна позвонила. Ей сказали, что Теймураз у Габуева, мэра. Стали узнавать номер мэра. В справочной 09, как узнали, что из 1-й школы, сразу соединили с Габуевым. Попросили Мамсурова и дали сперва сыну поговорить с папой. Потом трубку берет Лариса, а младший Мамсуров хватает всех за руки, твердит: «Папа все сделает, папа освободит нас…».

Врач «скорой помощи» Лариса Мамитова просит лично спикера парламента сделать хоть что-нибудь, потому что дети уже в судорогах, одного ребенка парализовало, люди пьют мочу, двадцать один человек расстрелян. И Мамсуров отвечает, что с ним мало кто считается. «Меня воспринимают только как родителя и говорят: свои родительские эмоции держи при себе». Лариса просит телефон Дзасохова. Мамсуров телефон диктует. Но тут оказывается, что из школы нет выхода на межгород. Мобильник террористы не дают. «Дозвонитесь президенту, — в отчаянии умоляет Лариса, — пускай он сам свяжется с нами!».

Положила трубку. Али дает десять минут на ожидание. Ровно через десять минут телефонный шнур выдернут из розетки.

А теперь внимание. Все время переговоров с сыном, директором, врачом спикер парламента Мамсуров, мэр Беслана Габуев и президент Северной Осетии Дзасохов сидели рядом, в одной комнате, называемой оперативным штабом. Сидели и принимали решение, три дня и три ночи, пока в школе обливались мочой и ее же пили… Некий «высокий чиновник», признавался Дзасохов, запретил ему идти на переговоры. Думаю, все мы знаем этого «чиновника». Не думаю, чтобы он, как и его осетинский коллега, потерял сон, узнав, как к ребенку, который хотел пописать, бежали, подставляли под струйку свою одежду, потому что в бутылках мочи уже не было…

«Я говорю: «Ложитесь все, вы ж задохнетесь, понизу хоть тянет маленько…». А в среднем окне мой сын стоит. Кричу: «Вниз, Тамик, вниз, чтоб дышать!». И в этот момент — взрыв. Как меня не разорвало? Я стояла рядом с бомбой. И в следующий миг очутилась в противоположной стороне. Пришла в себя от того, что с улицы дико кричал ребенок. Мне примерещилось, будто их отстреливают… Смотрю наверх — небо видно. Крыши нету. Кофту всю снесло с меня, ни клочка не осталось. Оглянулась назад — боевик в белой маечке прицелился в меня… Бах — и я упала. Может, он подумал, что я умерла… Тут один ребенок меня за волосы схватил и так сильно потянул, я аж застонала, потом — раз, и отпустил. Повернула голову, смотрю — он уже умер. И кругом лежат дети. Вижу — мой! Хватаю — нет, белые носки, у Тамика были черные. Я положила этот труп. Потом под какой-то скамейкой очутилась. Там туфли: одна мужская, другая женская. Я надела. Стекла кругом. А рядом сидела на стуле директор и ее сестра. Из-под сестры кровь текла. Я даже не заговорила с ними. Мне сына надо было найти».

А сыновья лежат — все стриженые, глаза открыты, рты открыты… Все без маек, все на одно лицо. Вспомнила, что у Тамерлана шрам на ноге от велосипеда, стала шрамы искать. А потом обожженную, окровавленную, обезумевшую Ларису нашел брат. И сказал: «Тамик дома, с ним все нормально».

«До последней минуты не верила, что будет взрыв. Что посягнут на детей. Что наше правительство наплюет на нас. Что конец будет такой. Что людей разнесет по частям. Что руки и ноги будут валяться, неизвестно чьи. Я почему-то думала, что будет хороший конец. У меня часто бывает, будто это я уже пережила и знаю наперед, что кто скажет и сделает. И тут так же было, вот точно я видела все это раньше. А раз все это уже было — и я жива, значит, ничего плохого не будет. А сейчас меня вот что мучает: мне один бандит, которого я перевязывала, сказал вдруг: «Вы бы очень удивились, если б узнали, как мы попали в школу…».

В Беслане я эту фразу слышала еще дважды. И теперь она меня тоже мучает. Как бутылки воды, которыми заполнена школа. Как тот стул в развороченном «расстрельном» классе, куда в память о недокуривших кладут прикуренные сигареты. Как та записка, которую я видела. И та кассета, которую мало кто видел в нашей стране, несчастной, но, может, не такой уж и безнадежной. Не одна же такая Лариса Мамитова. Перед отъездом я встретила ее в одной из многочисленных бесланских комиссий. Она пришла хлопотать об удочерении какой-нибудь девочки. «Рожать мне поздно, — сказала Лариса, — а мальчик у меня уже есть».