«ВЫ ЕЩЕ МОЛОДЫ, А ВОЗНИКНУТ ПРОБЛЕМЫ СО ЗДОРОВЬЕМ, ЖИЗНЬЮ…»

Оправдательный приговор по делу об убийстве журналиста «Московского комсомольца» Дмитрия Холодова для многих стал потрясением. По результатам этого процесса, который ведут лучшие силы Генпрокуратуры РФ, здесь и за рубежом будут судить о состоянии нашей судебной системы, о реальных, не смешанных с политикой, возможностях прокуроров и о степени развития российского общества.

Пока устроено оно так, что способ решения конфликтов в «горячих точках» по чьему-то устному распоряжению легко переходит в мирную жизнь, причем безнаказанно, при массовом одобрении или готовности это простить. Последние оправдательные приговоры тому свидетельство: например, присяжными (то есть представителями общества) совсем недавно прощена группа спецназовцев Ульмана, расстрелявшая мирных граждан в Чечне…

И вот теперь, несмотря на то что по делу об убийстве Холодова Военная коллегия однажды уже отменила оправдательный приговор, бывшего начальника разведки ВДВ полковника Поповских, майора Морозова, офицеров Сороку, Мирзаянца, а также бывшего десантника Барковского и бизнесмена Капунцова оправдали вновь.

Первый заместитель начальника Управления по расследованию особо важных дел Генпрокуратуры РФ Ирина АЛЕШИНА — государственный обвинитель на этом процессе — не согласна с таким решением суда. История судебного разбирательства и некоторые его особенности подтверждают, что для этого есть серьезные основания.

— 4 февраля 2000 года дело направлено в Московский окружной военный суд. Его принял к производству судья Сердюков — на тот момент еще судья. Дело начали слушать только в конце октября 2000 года, хотя по закону слушания должны были назначить в 14-дневный срок…

26 июня 2002 года уже зампредседателя Московского окружного военного суда Сердюков вынес оправдательный приговор, который 27 мая 2003 года был отменен Военной коллегией по кассационным жалобам потерпевших и по нашим кассационным представлениям.

В июле 2003 года дело принял к производству судья Зубов и 10 июня нынешнего года вместе с двумя народными заседателями вынес второй оправдательный приговор, который мы вновь обжаловали.

Мы, естественно, не согласны с таким решением суда. Не считаем его законным, обоснованным и справедливым, поэтому мы принесли кассационное представление на это решение — 11 июня был подан этот краткий документ. Более подробно наша позиция будет оформлена в виде дополнительного кассационного представления после того, как мы ознакомимся с протоколом судебного заседания.

Прошло уже восемь дней с момента вынесения судебного решения, но, по имеющимся у нас данным, протокол не готов. Особых проблем я в этом не вижу, потому что по закону протокол должен быть подготовлен и подписан в трехдневный срок со дня вынесения судебного решения, но закон позволяет судье в силу каких-то объективных обстоятельств (допустим, большой объем, множество свидетельских показаний…) этот срок не соблюдать. Прошлый судебный протокол готовился порядка трех месяцев, хотя на тот момент существовал строго определенный срок — три дня.

— Ваши ощущения по поводу этого процесса? Его моральной, политической стороны…

— У меня нет данных о том, что принималось какое-то политическое решение. Будем опираться на факты. А факты таковы: в апреле, почти за два месяца до вынесения судебного решения, потерпевшие, которые посещали все судебные заседания и, несмотря на перенесенное горе, принимали участие в исследовании доказательств, причем действительно пытались установить истину, а не просто кого-то обвинить… Так вот, в начале апреля Юрий Викторович и Зоя Александровна Холодовы сказали в суде: мы не хотим больше сюда приходить, потому что видим, что происходит, и не желаем участвовать в этом спектакле. Придем на прения сторон для того, чтобы сказать: эти люди убили нашего сына.

Юрию Викторовичу и Зое Александровне очень тяжело дался этот процесс. Это решение, конечно, по ним ударило. Юрий Викторович после судебного заседания, еще до объявления приговора, оказался в больнице — перенес второй инфаркт: фактически еще раз у него на глазах убили сына.

Мне не всегда была понятна позиция суда. Например, мы заявили ходатайство об оглашении показаний одного из подсудимых — он их давал на предварительном следствии в 1995 году, будучи еще свидетелем. Для обвинения это были достаточно важные показания, именно на них указала Военная коллегия, когда отменяла предыдущий оправдательный приговор судьи Сердюкова (2002 г.).

С учетом того, что в суде эти серьезные показания внезапно изменились, мы заявили ходатайство огласить их в первоначальном виде, но судья нам отказал. Мотивировал это тем, что в том давнем допросе не участвовал защитник… Странная мотивировка. В 95-м году присутствия защитника при допросе свидетеля не требовалось — действовал старый УПК. То есть на тот момент никаких нарушений закона не было. Однако суд, неизвестно на каком основании, признал это доказательство недопустимым и не позволил нам его использовать.

— Адвокат в своей речи упомянул о том, что на предварительное следствие оказывалось давление, поэтому не удалось собрать большего объема доказательств, есть ли для этого основания?

— Я разделила бы этот вопрос на две части. Первая: достаточно ли доказательств виновности лиц, которые находились на скамье подсудимых? Считаю — более чем достаточно.

Вторая: было ли давление на предварительное следствие? Здесь сказать не берусь, поскольку на предварительном следствии участия в деле не принимала. Но на меня лично давление оказывали. Я четыре года находилась под охраной спецназа ФСБ, потому что перед тем, как начался первый процесс в 2000 году, мне угрожали.

Это были личные угрозы. Один из бывших сотрудников ГУОПа просто пришел ко мне в служебный кабинет и сказал, чтобы я не ходила в суд: «Вы еще довольно молоды, вам жить и жить, а там могут возникнуть всякие разные неприятности со здоровьем, жизнью…».

Пыталась ему объяснить, что смысла в этих угрозах нет, потому что всех прокуроров не устранить… На что он ответил, что убивать меня, может быть, никто не собирается, но тем не менее возможны различного рода провокации. Я сказала, что взяток не беру, деньги мне подбрасывать бесполезно.

Естественно, доложила об этом руководству Генпрокуратуры, и было принято решение о выделении мне охраны. С учетом того, что приходил сотрудник милиции, хоть и бывший, охранял меня спецназ ФСБ.

Через несколько месяцев этот человек опять явился в мой служебный кабинет и заявил (хорошо запомнила эту фразу): «Ко мне обратились и сказали: пойди к ней и спроси, сколько ей нужно денег, чтобы разрулить эту ситуацию». Напрямую. Вторая беседа проходила под аудиоконтролем. В ФСБ есть запись этого разговора.

Что же касается нынешнего процесса, прямых угроз не было. Но в судебном заседании подсудимые позволяли себе бестактные, грубые реплики в наш адрес. Например, один из подсудимых в присутствии судьи и всех участников процесса заявил: «Мы и с тобой потом разберемся». Я уточнила: «Вы мне угрожаете?». И он внятно ответил: «Еще сама в тюрьме насидишься…».

Судья просто этого не заметил — проигнорировал. И только после замечания, что такое поведение в суде недопустимо, сделал соответствующее внушение.

Нечто подобное продолжалось на протяжении всего процесса. Например, защитник мог обратиться к прокурору со словами: «Эй, гражданочка». И судья это допускал. Со скамьи подсудимых перебивали, кричали, иногда угрожали свидетелям — были и такие факты. Судебное заседание записывалось, все это можно услышать…

В мае, за месяц до вынесения судебного решения, один из господ адвокатов сказал, что приговор будет оправдательный. Причем он прямо заявил о том, что после этого ко мне будут применены определенные санкции.

В отношении потерпевших также допускались грубые реплики со стороны подсудимых и их защитников. Суд этого не пресекал. Приходилось вновь и вновь обращаться к судье с просьбой сделать замечание и прекратить нарушение регламента, но он на это не реагировал.

— Какие еще странности отличали этот процесс?

— У нас многие свидетели то вспоминали, то забывали какие-то обстоятельства, то вдруг выяснялось, что следователи на них давили… Но, по меньшей мере, возникало недоумение: военнослужащие ВДВ — такие мужественные люди…

И вот приходит десантник, который прошел «горячие точки», и опускает глаза, и переминается с ноги на ногу — следователь напугал… Одного свидетеля следователь «напугал» очень здорово: пришел в академию, где тот обучался, смотреть его личное дело… Это настолько переполошило свидетеля, что он не мог вспомнить, какие давал показания.

А с Грудистовым — старшиной особого отряда — произошла достаточно интересная метаморфоза: когда мы его допрашивали в суде по эпизоду о хищении инженерных боеприпасов, выяснилось, что он изменил свои показания. То есть даже в прошлом судебном заседании он говорил другое.

Судья его спросил: на следствии в течение достаточно длительного времени вы давали одни показания, причем свои показания подтверждали на очных ставках. Следующие показания, уже отличающиеся от тех, что были на предварительном следствии, вы давали в первом судебном заседании. А сейчас вы даете абсолютно другие показания, которые ну никак не похожи на первые два варианта: каким верить? Ответ был: каким хотите, таким и верьте…

Иногда доходило до абсурда. Речь о подписях в раздаточно-сдаточных ведомостях. Они были объектом экспертного исследования, большое количество подписей там поддельные. И, естественно, мы эти моменты выясняли.

Военнослужащие особого отряда вдруг узнавали свои подписи, от которых в прошлом судебном заседании отказывались: «Эксперт утверждает, что подпись не ваша, это не вы расписывались…». «Нет, моя! Эксперт ошибся».

— То есть общая картина просматривается. Вот учебные занятия в части, вот взрывчатые вещества, вот чемоданчик, который потом оказался у Дмитрия Холодова?

— Закон не делит доказательства на прямые и косвенные. Да и что такое прямое доказательство? Видеозапись подготовки преступления? Но ведь никто же ее не делает.

Можно считать прямыми доказательствами заключения экспертов или показания тех же Поповских, Барковского, Капунцова? Можно. Барковский говорил в том плане, что да, видел, как Морозов делал дипломат. Но потом он, разумеется, отрекся от своих показаний.

Это дело состоит, как мозаика, из малых частей. Если их сложить — получается целая картина. Вот — хищение инженерных боеприпасов. Представьте себе, нет ни одного документа на получение взрывчатых веществ, который был бы оформлен надлежащим образом. Это 32 кг пластита и 25 кг тротила…

И на списание этих инженерных боеприпасов нет ни одного документа, который полностью отвечает требованиям. Зачем понадобилось оформлять таким образом бумаги, если учебные занятия действительно проводились и все было замечательно и хорошо?

Господин Сорока поехал получать инженерные боеприпасы, но в таком их количестве не было необходимости. Он перевозил боеприпасы — этот вот тротил, пластит — в нарушение чуть ли не всех пунктов инструкции: в «восьмерке». Без машины сопровождения, без всего, что предусмотрено… Зачем? Если, как положено, повезли эти боеприпасы и использовали их на занятиях.

Что мешало командиру полка издать надлежащий приказ? Что мешало должным образом оформить доверенность на получение боеприпасов? Нет, подписи непонятные, кто подписывал — не знаем. Кто должен был расписываться? — Вот этот. Почему не расписался? — Молчание. Почему копии выписки из приказа надлежащим образом не оформлены? Возьмите любой документ — всюду вопросы…

Допрашивали начальника склада, который обратил внимание на то, что документы оформлены неправильно: как на основании подобных документов могли выдать такое количество боеприпасов? Он сказал: знаете, они приехали со словами «да ладно, ты же знаешь... все нормально, мы отчитаемся», тем более что привезли начальника инженерной службы полка.

Сейчас говорят: Маркелов — основной свидетель обвинения. Я бы сказала — Поповских. Он давал исчерпывающие показания, как, впрочем, Капунцов и Барковский…

Что касается показаний Маркелова, его допрашивали на протяжении нескольких лет. И на прошлом судебном заседании Маркелов сказал примерно следующее: я видел, как Морозов делал СВУ — этот чемоданчик, — я видел, как утром 17 октября он с ним уезжал…

Есть его отказ от показаний. Как раз после того, как он съездил с отрядом в Чечню.

Павел Яковлевич Поповских давал показания о том, что ему стало известно, что Маркелов контактирует со следователем, что он дал определенного рода информацию: он об этом сказал исполняющему обязанности командира отряда Мирзаянцу — и сказал, что надо как-то склонить Маркелова к тому, чтобы он написал отказ.

Все это со слов Поповских, он давал такие показания. Передали Маркелову образец заявления, самим же Поповских написанного. Поповских говорил ему: стой на своем — и у тебя все будет в порядке; обещаю тебе квартиру и при увольнении — работу в хорошей нефтяной компании. И Поповских вместе с бывшим командиром полка нашел Маркелову адвоката… На тот период многих вызывали на допрос, но адвокатом Поповских обеспечил только Маркелова.

Все это есть в материалах дела.

И Павел Грачев — бывший министр обороны — подтвердил свои показания, данные на предварительном следствии. Говорил, что он был очень недоволен деятельностью Холодова; говорил, что он очень негативно к нему относился, и он высказывал свое недовольство, в том числе в присутствии своих подчиненных. Более того, отвечая на вопрос адвоката, способствовали ли статьи Холодова снятию Грачева с поста министра обороны, Грачев ответил утвердительно.

И на следствии, и в прошлом, и в этом судебном заседании Грачев утверждал, что слово «разобраться» присутствует в его лексиконе. Но с филологической точки зрения изложил, что он понимал под словом «разобраться» — пригласить в часть, побеседовать… Как он говорил, если кто-то из подчиненных воспринял эти слова неправильно, то это его проблемы, а не проблемы министра обороны.

Грачев говорил: я не понимаю, зачем для устранения одного человека была разработана целая войсковая операция. Однако недовольство Грачева Поповских зафиксировал в своей записной книжке, она была изъята и осмотрена. Там есть запись, относящаяся к журналисту «МК», о том, чтобы прекратить публикации против (как он потом пояснил) армии и Грачева. Поповских, как он говорил, пытался переиграть Грачева — поставил задачу перед Морозовым, чтобы тот побил Холодова, чтобы тот пришел с синяком в редакцию и чтобы ему потом позвонили и сказали, что он избит по требованию Грачева. В надежде на то, что вот такая ситуация Грачева остановит и он не будет доводить до крайних мер. Это показания Поповских, они есть в деле, но он от них уже отказался.

Говорил, что на него очень активно давили оперативники, что находился в болезненном состоянии. Хотя к материалам дела приобщены медицинские документы. Этот момент исследовался Военной коллегией, и она указала, что, когда Поповских был под стражей, за его здоровьем наблюдали очень хорошо.

Да и о каком давлении можно говорить, если человек находился под стражей в госпитале Бурденко, там встречался с командиром полка, звонил родственникам, назначал другие встречи?

Грачева спросили, называли ли вы Холодова своим противником в передаче Познера? Ответил, что не помнит, но и не исключает. Спросили у Познера, и он сказал, что был крайне удивлен, когда Грачев назвал внешним противником исламский фундаментализм, а внутренним — Холодова. Такие акценты показались телеведущему более чем странными.

По словам свидетелей, Дмитрий Холодов был осведомлен о том, что ему угрожает опасность. И даже говорил о том, что находится у Поповских под колпаком, что Грачев дал тому указание разобраться… Журналиста «МК» предупреждали об опасности. Свидетели вспоминали такую его ответную фразу: «Ну что же теперь — всех бояться? Кто-то же должен работать…».

— Вы не считаете, что проблема этого дела состоит в корпоративности военных подсудимых и военной юстиции?

— Не хотела бы обвинять всех военных судей в какой-то корпоративности. Не могу только понять, почему суд не внял нашим доводам. Для меня остается загадкой, чем руководствовался судья. Конечно, он вправе был принять любое решение. По закону суд оценивает доказательства на основании внутреннего убеждения. Право суда — принять какое-либо решение, наше право — с ним согласиться или не согласиться. Суд свое право реализовал, решение принял. Мы с этим решением не согласны и реализовали свое право: обжаловали через вышестоящую инстанцию.

— Каковы перспективы?

— Не хотелось бы что-то предугадывать. Мне кажется, что Военная коллегия Верховного суда РФ внимательно рассмотрит это дело и прислушается к нашим доводам. Мы получили копию приговора только 15 июня, но могу сказать, что оснований для того, чтобы оспорить решение суда, более чем достаточно.

Потерпевшие заявили, что они готовы дойти до Страсбургского суда. Это — их право. Но хочу надеяться, что все-таки и в нашем государстве достанет ресурсов восстановить справедливость и не придется прибегать к таким крайним мерам, как обращение в Международный суд по правам человека.