Отец Александр КОКУШКИН — тюремный священник
Отец Александр КОКУШКИН — тюремный священник
«Рассказы» Аверченко.
«Амели».
По молодости я был из тех, о ком говорили: «Тех, кто слушает «Пинк Флойд», гнать поганою метлой». Сейчас от любой светской музыки устаю через пять минут.
Стиральная машина «Самсунг».
На еду.
Без центрального отопления.
Не помню… Да часто бывает, грешным делом. Например, когда слушаю Валаамский хор.
Ток-шоу. Они вызывают чувство омерзения.
Похудеть. Я сильно поправился. Думал над тем, почему так получается. Наверное, из-за малоподвижного образа жизни. Режим такой, что с утра перед службой не ешь, не пьешь, потому что не положено, а вечером домой пришел, плотно поужинал и лег спать. Постом сильно набираю вес: хлебушек, каши, подсолнечное масло… Недавно купил себе гимнастический снаряд — колесо с ручками. В свободную минуту, когда есть силы, занимаюсь. Но и времени, и сил маловато.
Извините, но этого не скажу…
Пришел в гости одноклассник и говорит: «Я думал, что ты сошел с ума».
Оказаться с детьми зимой на проселочной дороге в момент каких-то общественных катаклизмов.
Спастись — какая же еще?
Идти в облачении по городу очень неуютно. Прохожие смотрят большими глазами, чуть ли не показывают пальцем. Возле стоянки поймал за рукав грузин и начал жаловаться: «Мы раньше вас крещение приняли, а нас здесь обижают». Тут же мужичок, явно похмельный, решил за меня заступиться: «Ты чего к батюшке привязался, чурка обрезанная! Вали отсюда…». Одного как мог утешил, второго утихомирил. А день предстоял напряженный: меня ждали в двух колониях и на ночную службу в сельском храме рядом с зоной.
Моя верная «пятерочка», слава богу, завелась без проблем. Перекрестил дорогу и тронулся. По пути подобрал своего помощника Алексея и регентшу местного храма. Еще с нами должны были ехать двое певчих, но они с утра оказались заняты. Я очень огорчился, потому что сельские учительницы разучили только литургию, своего дьякона там нет и большую часть службы придется петь одной регентше.
Завезли иконки и книги в женское СИЗО. Раньше здесь был роддом. Потом его обустроили, настелили паркетный пол, прикупили тумбочки, шкафчики, перекрасили в светлые тона стены. И перевели туда детский изолятор. Детишки тут же устроили переполох. Мебель разломали в щепки, унитазы раскололи на куски, разломали кровати, напустили воды, отодрали паркет. Их турнули назад, в старый изолятор, а сюда поселили женщин. Женщины прибрались, повесили занавесочки…
При въезде в колонию на КПП рассмешил дежурный. Он позвонил начальству, начал докладывать: «Зашли… — и задумался. — Зашли… эти… как их?.. Попы какие-то!». Повели в отряд. Казарма, в два ряда койки и рядом то, что раньше называли «Ленинской комнатой». Туда заключенных и собрали. В первую минуту почувствовал, что на меня нападает какое-то оцепенение, мысли ворочаются тяжелее. Может, от недостатка кислорода: скученность, узкие коридоры, плохая вентиляция. Может, из-за духа, который там гуляет. Начал рассказывать — гробовая тишина. Не поймешь реакции. Вдруг один вскочил и потребовал перечислить ангельские чины. Перечислил. «А кем вы были раньше?» — «Много кем был: был и кинокрутом, и почтальоном, и начальником звуковещательной станции». — «Кинокрутом? Ну-ну…». И снова тишина. И снова совершенно непроницаемые лица. Что это за люди? Не угадаешь. У нас недавно убили священника — он маленький был, хилый и постоять за себя не смог. В СИЗО я видел одного из мальчишек, который его убивал. Обычный мальчишка...
Говорю о Боге, о сути Бога, о спасении. У преступников — своеобразное представление о Боге. Какое-то замутненное. Есть вера, а есть суеверия, и они одно с другим крепко путают. Бог для них вроде крутого авторитета, с которым лучше не ссориться. Но пальцами веером не перекрестишься. Недавно я исповедовал маньяка: он убил шесть девчонок, последней была дочка нашего храмового сторожа. Обычно священника не допускают к тем, с кем еще работают, потому что задача — дожать человека, а священник — это облегчение. Но тут почему-то допустили. Он плакал, каялся. Но слезы его — крокодильи. Не о содеянном плакал — себя жалел, смерти своей боялся. В нем зияла пустота, как и в любом зле. Но, куда деваться, пришлось выслушать и отпустить грех. А уж как там Господь примет…
Поборол искушение рассказать о воре, который всегда ставил свечку, когда шел на дело. И однажды он убегал от погони и увидел мертвую лошадь и залез к ней в уже сгнившее чрево. И начал задыхаться. И взмолился Николаю-угоднику: помоги, умираю. И ему открылся Николай-угодник и спросил: «Смердит? Мне твои свечки так же смердят».
Притча хорошая, но начинать с обличения нельзя. Они же как нарывы — поди тронь! И почти в каждом сидит свой бес (если человека содержать в очень строгих условиях, от встречи с бесом ему не уклониться; на особом режиме вообще беда: там процентов восемьдесят — бесноватые)... С ними надо начинать с правильной точки зрения. О том, как представлять мир, о том, как представлять Бога, о том, что вырвать из сердца сорняки невозможно без помощи Бога. Без нее человек всего лишь заменяет одну страсть на другую. Например, лежал на диване, потом втемяшилось в голову — машину захотелось, и он с утра до вечера трудится. Что при этом случилось с его душой? Ничего не случилось, просто лень заменило сребролюбие.
Потихоньку атмосфера потеплела. Раздал крестики, ленточки, кто-то вынул иконочку — дочка подарила: можно ли ее носить? А самодельный крестик? Освятите и носите сколько угодно.
Поехали передохнуть перед службой к бабушке, активной прихожанке. Встретила, напоила чайком, постелила возле печки. Как это здорово — всем телом ощущать тепло!
Ночная служба очень тяжелая. У меня был соблазн выпить энергетический напиток с кофеином, чтобы прогнать сон. Но решил, что справлюсь сам. В храме — холодина. Пар изо рта. Ничего — и в пещерах молились, на Украине один священник вообще под мостом служит. Вынул из требного чемодана баночку со святой водой, кропило, кадило, ладан, уголек, шприц с парафиновым маслом, чтобы поджигать уголь, спички. С зажигалкой иногда было бы проще, но лучше пользоваться спичками, чтобы народ не смущать. Он у нас в этом смысле строгий, в некоторых деревнях батюшке приходится ходить исключительно в сапогах — в ботинках вроде уже и не батюшка.
Пришли люди с поселения (я заранее договорился, чтобы их отпустили) и человек тридцать местных. Начал исповедовать. Перед службой время исповеди ограничено, и некоторым женщинам пришлось об этом напоминать. Они любят пускаться в пространные рассуждения, живописать все обстоятельства. Было и несколько бабушек из тех, которых я боюсь и не знаю, что с ними делать. Нет у нее грехов — и все тут. Не убивала, не воровала, не прелюбодействовала. Зачем же пришла? «Бабушка, — объясняю, — Христос явился к грешникам. Если у вас нет грехов — вам Христос и не нужен». Напомнил о том, что есть очевидные грехи, которые совершает каждый человек. «Вот вы говорите, что обижаетесь, а если обижаетесь — значит, раздражаетесь, гневаетесь, злословите. Так?». Не слышит, твердит свое: «Не убивала, не воровала, не прелюбодействовала». Как ее вразумить? Руки опускаются.
Исповедую — и вдруг слышу знакомые голоса. Ба! Мои певчие, которые не смогли с утра. Сами доехали, отдали страшные деньги — 400 рублей.
Время — полночь. Пора начинать.
Служба, как лестница. Она потихонечку поднимается и поднимается вверх. И возникает ощущение близости Бога, словно близости океана: слышишь его шум, от него веет свежестью, долетают капельки, чувствуешь его мощь, его силу… Среди земных радостей нет ни одной, которая могла бы сравниться с этой. Все земные радости имеют потолок. Помню, по молодости купил себе магнитофон, о котором страстно мечтал. Еду в троллейбусе — и вдруг меня как по голове ударило. Я понял, что пройдет месяц — и острота исчезнет, и я начну к этой железке относиться так же равнодушно, как и ко всем остальным вещам. И что же, мне постоянно новые магнитофоны покупать? У меня почва из-под ног поплыла. Я страшно напугался: а как жить-то? Вот беда. Но вскоре Господь утешил, открыл, что есть радость иная — радость духовная, и она может быть бесконечной, и нет у нее предела…
Дошло до помазания маслом. Обычно когда священник помазывает, то ему целуют руку, а тут подаю руку — реакции никакой: не знают, не умеют, не привыкли. Я не настаивал. Чтобы поцеловать руку священнику, тоже надо внутри понять, что не руку человека целуешь, а имя престола.
Последний возглас подал уже осипшим голосом.
Бабульки накрыли стол. Я сижу никакой, а они как новенькие: шутят, болтают. И это после ночного бдения! Священнику проще — он двигается. А они-то стоят... Наши старушки — самые выносливые люди на свете. Великие люди! Помню, была у меня одна прихожанка. Древняя, худенькая, сгорбленная, ветром колеблемая. Рвалась в Москву — деньги собирать на храм. Куда ей ехать! Отговаривал — настаивала. В конце концов благословил… И поехала, и что-то там собрала. Сейчас просить подаяние на нужды церкви нельзя без письменного разрешения правящего архиерея. Причем священнослужителям запрещено это делать в облачении. Мой друг, священник, подошел в метро к такому батюшке — тот стоял даже с крестом, спросил: «Ты куда же собираешь?». И тот назвал его собственный храм… «Да неужели?» Вызвал милицию и сдал шарлатана.
На обратной дороге увидел у обочины три разбитые вдрызг машины и сбросил скорость до шестидесяти. Хотя у меня стиль вождения агрессивный. Нога сама жмет на газ… На подъезде к городу чуть не уснул. Спутники, чтобы взбодрить, начали петь песни. Про янычар, про гусар, про шашки боевые. С Божьей помощью и с этими песнями доехали.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}