В РОССИИ НАДО ЖИТЬ НАЛЕГКЕ

       — Я просто другой… Мои грехи и мои заслуги находятся не в тех местах, в которых ищет миф.

       — Мы всех консультируем за деньги, не только Кремль.

       — К нам обращаются частные лица. С этого началось мое общение с Кремлем: к нам обратилось частное лицо и попросило помочь Борису Николаевичу.

       — В избирательной кампании 96-го года.

       — Я это делаю уже пять лет. Совместная работа – это выработка языка. У меня такой язык выработался с властями. Я как историк в прошлом понимаю и пороки власти в России, и ее ограниченность, и угрозы, от нее исходящие. И умею работать с этим видом твари: власть в целом — это некое тварное создание, отчасти Божья, но в общении очень опасная. С ней надо обходиться осторожно, на нее нельзя кричать, топать ногами, обвинять ее – как с серьезным хищником.

       — Я хочу напомнить, что я – советник главы администрации президента. С президентом я общался лично, я его лично знаю, но не являюсь его советником – это важная подробность. Моя работа не состоит в общении с ним.

       — Это совсем разные люди. С Березовским лично я общался совсем мало. С ним у меня были трудные отношения. С Путиным у меня выработалось некоторое понимание его стиля мышления, я примерно представляю его ход, его курс. В отношении Березовского я этого не представляю и, честно говоря, даже не пытался. Я с ним много ругался, в том числе и в Кремле, когда он там еще бывал. Наша последняя встреча состояла в том, что я на него наорал, чем сильно развеселил присутствующих. Но это было еще до того, как Путин стал премьером. Мне не нравятся его стиль и то, что он навязывал государству. Собственно, Березовский сам заставил группу Путина с ним порвать – он «первый начал»… Мне кажется, что это очень хорошо. Путин как человек широких взглядов пришел бы к этому позже.

       — Путин — очень трезвый русский человек. К нему подходит определение Достоевского «русский европеец». Сектантства в нем нет совсем – сектанты не учатся, они навязывают другим свою истину. Путин – открытый человек. Он петербуржец, а хороший петербуржец не может быть врагом Запада. Но настороженность по отношению к Западу была свойственна и первому петербуржцу – Петру – и является признаком русского здравого смысла.

       — Это интересный вопрос не в отношении Запада, а в отношении элит. У Путина абсолютно неэлитный стиль, с точки зрения Москвы. Если вспомнить балы Собчака – кому бы в Москве пришло это в голову? Где собиралась московская элита? В саунах и на теннисных кортах. Кто входил при Собчаке в элиту? Офицеры, силовики в том числе, профессура, адвокаты, и сбоку пристраивались предприниматели. В Москве это банкиры, их так любили журналисты, бандиты, и где-то сбоку политологи и политтехнологи. Политтехнологи в Питере привели всех в ужас… Для Москвы Путин – неэлитный человек. Он не так говорит, не так себя ведет, он непредсказуем.

       — Ой как интересно.

       — В 90-е годы я не участвовал в принятии московских решений, но наблюдал, что в сауны направлялись гетеросексуальные коллективы. Это не моя проблема, а как проблему власти я ее не замечал. Я читал веселые страницы в мемуарах господина Коржакова, но в тот период я в Кремле не бывал. Кремль последнего периода Бориса Николаевича не производил впечатления скопления людей нетрадиционной ориентации. Ориентации были очень традиционные. А теперь стиль в Кремле, должен сказать, изменился: питерские люди более семейственные, дружественные, а с московской точки зрения — более замкнутые. Здесь, особенно раньше, людей из власти можно было встретить в клубах, ресторанах, а у питерских людей другие места общения. Москвичам они кажутся кастой. В Питере они так не выглядят.

       — Питерцы наперечет. Они себя так не ощущают, как их воспринимают москвичи. Есть такой московский расизм — они очень чувствуют другие стили жизни, культуры, не дают им раствориться. Появляется некая компания, восточная или западная, она сразу москвичами маркируется: «А вот вы – питерские». Если человеку часто повторять, что он – питерский, наверное, он начинает себя так чувствовать.

       — Цифры говорят, что у Путина реальная поддержка общества.

       — У Путина действительно очень много союзников, но постепенно накапливаются и его противники. С одной стороны, проходит очарование натиска, горячие союзники и союзники по принуждению расходятся, начинают задумываться: что же, так и жить вечно под игом 80%? Какие-то его противники задумываются, как им жить при новом режиме. И это не бывшая оппозиция, а новые какие-то группы. А среди союзников начинается внутренняя борьба за Путина – «Путин более наш, чем ваш».

       — Я абсолютно уверен, что в данном случае это – не власть. У меня есть даже своя версия – это бизнес, который хочет принести власти рождественский подарок. И я не думаю, что власть просила бизнес об этом подарке. Это выстраивание аппаратных олигархий наоборот: бизнес стремится выстроить систему влияний, подтягивается к каким-то чиновникам, стремится понравиться, стать своим.

       — В России все уже было. Это исторический полигон. И я думаю, все еще будет. Прецеденты здесь не работают, так же как и европейский опыт.

       — Потому что общество не ставит себе такой задачи. Ему нравится быть слабым. Оно у нас очень женственное. Надо изменить прежде всего самооценку общества – она очень высокая. И очень низко оценивает власть.

       — Власть реально решает те задачи, которые, вообще-то говоря, должно ставить общество. За полтора года произошло столько либеральных реформ, общество воспринимает это нормально – идем и идем. Но когда бюрократия слишком долго проводит либеральные реформы, она начинает чувствовать себя главной.

       — Вертикаль власти, как и диктатура законов, была лозунгом избирательной кампании. Лозунги не расшифровываются, но они имели смысл. Эта задача решена, а вот диктатура законов – вещь конфликтная по отношению к вертикали власти. Господство права – это уже горизонталь, оно должно быть одинаковым для всех и везде. Общество должно войти в свои права. Если оно не войдет, оно их и не получит.

       — Переговоров с Масхадовым на самом деле нет. Есть некоторые беседы, диалоги, разговоры. Пока это подробности далеко не мирного процесса, все это внутри войны. Я не вижу там сторон. Закаев не представляет всей Чечни, как и его партнер по переговорам не представляет всей полноты федеральной власти. Пока это политический эксперимент, смысл которого мне не очень понятен.

       — Был бы рад, но не имею. Единственное, что известно на данный момент, это то, что ни военные действия, как они велись, ни переговоры, как они проводились, к решению не приводят. Видимо, нужны другие усилия в обоих направлениях.

       — Меня не информируют о положении дел в армии и на флоте, но хочу надеяться, что адмиралов сняли не за «Курск» или не только за «Курск». Это был бы дурной бюрократический тон — производить такие масштабные перестановки как наказание за катастрофу, какой бы страшной она ни была, происшедшую год назад. Я думаю, что у каждого генерала найдется за год набор того, за что его можно отправить в отставку. Флот я знаю плохо, но думаю, что были другие причины. Мне тоже не нравится, что эти причины не называются.

       — Перечитывайте почаще историю путешествия за золотым руном. Там, в Колхиде, встречаются драконы, зубы дракона, волшебницы, кто-то над кем-то неопознанный летал, бомбил… Там все время одни неопознанные летающие объекты поражают другие. Опознанные уже по обломкам…

       — Да.

       — Картинки, даже самые мрачные, всего лишь картинки. Жизнь разнообразнее. Ничего не сдвинулось – это вранье. Просто отсюда не видно, как сдвигается. Разрыв есть, и он огромен. У нас была определенная цивилизация, которую мы сами, не американцы, не марсиане, взорвали. По каким-то причинам, которые казались убедительными тем, кто это делал. Общество погрузилось, прямо скажем, в варварство. Варварство затронуло не только массы, но и элиты. Они смотрят ТВ, заказанные ими самими сюжеты и принимают решения на основании того, что видят. Это замкнутый круг. Как могут прийти деньги в эти медвежьи места? Мы должны перестать себя бояться, запугивать себя своей нищетой. У людей есть ощущение, что тот виртуальный, по вашим словам, Путин с ними заодно. Они его слышат, видят. А власти как сумме чиновников они по-прежнему не верят.

       — У нас в стране есть нехватка оппозиции.

       — Это уже вчерашняя фраза. Теперь идет процесс равноприближения предпринимателей, они выстраивают свои взаимоотношения с властью. При инициативной слабости нашего общества предприниматели – это вся наша надежда.

       — Этот доход на душу важен в двух критических моментах: чтобы старики не умирали с голода и дети из бедных семей могли образование получить, а также чтобы в случае необходимой обороны можно было развернуть военный потенциал. Буржуазный слой если и возникнет в России, то как такой заповедник, с которым если и примирятся, то будут посмеиваться. Буржуазия всегда будет жить в культурном гетто – не так устроена наша цивилизация.

       — Нет, я снаружи. Я временно сюда попал, жил, включенное наблюдение, что ли. Я жду не дождусь, когда смогу это покинуть.

       — Открыть дверь и выйти. В России надо жить так, налегке.

       — Я не думаю, что вы правильно описали будущее. Будет угроза — будет и отпор. Я считаю одним из грехов путинского порядка отсутствие выхода той патриотической энергетике, которая реально накапливается. Если не давать выхода, она будет вырываться в извращенных формах – как недавний погром в Царицыне.