ПРЕДЧУВСТВИЕ ЦЕНЗУРЫ

**П** осле того как Горбачев открыл клапан гласности, мы почувствовали, насколько реальна совершенно другая жизнь. И когда в 1991 году у Белого дома решалось, настанет она или не настанет, мы были заодно — журналисты и читатели. Мы становились гражданами, ответственными за судьбу своей страны, мы были членами начинающегося гражданского общества с ярко выраженной тягой к главному демократическому принципу: свободе слова. Нашу победу 22 августа обеспечила публицистика 80-х.
Для всех журналистов — Егор, а для читателей «МН» — Егор Яковлев — выпустил беспрецедентную «Общую газету», ставшую голосом свободной журналистики, объединившую не только издания, обреченные на погибель путчистами, но и читателей, чья поддержка идеи этого выпуска была голосованием за независимую прессу. Именно это единение и в конечном счете общая победа над мракобесным ГКЧП определили на некоторое время вектор развития отечественной прессы.
С 1993 года от того же Белого дома пошла другая дорога, которую выбрали политики и куда — сперва принужденно, а потом все с большим интересом — пошла российская журналистика. Общество ринулось за ней: теряя голову, рвало с газетных прилавков откровения новых историков, политиков, колдунов, магов, путан. Тиражные рекорды «АиФа» легко побивались тиражами низкопробных изданий.
В 1994-м, с началом гражданской войны в Чечне, развернулись информационные сражения с властью, которые начала выигрывать с явным преимуществом наша пресса: «Известия», «Общая...», «Комсомолка», «Московские новости» и очень многие другие российские СМИ брали на себя ответственность и с честью выполняли свой долг. Но взятые высоты снова были оставлены уже на втором этапе чеченской войны — в 1996-м. Стягивая экономическую удавку, манипулируя законами, власть постепенно втянула прессу в игру своих интересов. Настало время «заказухи». Настало время убийств и кровавых расправ за право публично говорить правду.
Сегодня мы почти потеряли доверие друг к другу — читатели и журналисты. Потому что свобода слова — это осознанная необходимость получения достоверной информации для передачи ее гражданскому обществу. Но гражданское общество — это общество тех, кому важно знать правду, кто способен отстаивать принципы чести, совести, достоинства. А где у нас достоверная информация и где вожделенное гражданское общество?
Конечно, есть еще Егоры Яковлевы, не Москвой кончается Россия, выходят же люди на площади, чтобы поддержать протесты прессы... Но журналистика нынешняя — в массе своей — работает на себя, потому что гражданам — опять же в массе своей — до лампочки, что там пишут газеты или бормочет телевизор и против чего протестует пресса, — наверное, опять ей чего-то недодали.
Престиж профессии шлепнулся оземь — задницей в грязь.
Остается гласность. А нам, защищающим эти останки, можно публиковать факты «наездов» на журналистику (просили нас в одном издании — расскажите про трупы, кровь, а то скучно), можно орать о преступном беззаконии... Нет, фальшь фанфар заглушает все. И под шумок — «по просьбам трудящихся» — к нам торжественно въезжает давно считавшаяся сгинувшей кокетливая и страшная госпожа Цензура.

1 апреля нынешнего года «Радио России» стало вещать в Петербурге на 1-й кнопке, вытеснив с нее местное городское радио — ТРК «Петербург»..
Конечно, это уже далеко не то радио, которое стало символом перемен в стране в начале 90-х. За последние месяцы «РР» недосчиталось около десяти сотрудников из старой команды петербургской редакции. Самая заметная потеря — хорошо известная слушателям Наталья УХОВА, журналист, главный редактор редакции общероссийского вещания, недавно написавшая заявление об уходе.
Журналисты и технические сотрудники оставляют работу на радио в момент, казалось бы, его нового расцвета. Что стоит за заявлением об уходе, положенным на стол директора дирекции ВГТРК «С-Петербург» Марины Фокиной? Об этом мы беседуем с Натальей Уховой.
**— В своем заявлении об уходе вы указали формулировку: «в связи с невозможностью работать в условиях, созданных руководством дирекции ВГТРК «С-Петербург». Что произошло и происходит в питерском ВГТРК?**
— Что-то, видимо, всерьез меняется в стране. После 15 лет свободы, при которой журналисты жили и работали, вернуться в морок цензуры, установок, докладных, бесконечных ц.у., в паутину инструкций, распоряжений, приказов, удушающих все живое с очевидной, но не высказываемой впрямую целью, не то что не хочется, а просто невозможно. Прибавим сюда хамство как стиль производственных отношений, идеологию серости, страх перед всем, что талантливо и умно. Нет, спасибо! На протяжении года из старой команды мы потеряли восемь человек, теперь еще четверых, и это еще не конец.
**— Четыре заявления сразу?** — Не четыре — больше. Мы, четверо, состоящие на штатной работе, еще несколько внештатных авторов хотим отозвать из эфира «Радио России» свои программы. Кроме того, на протяжении осени прошедшего года и весны нынешнего ушли еще семь человек, среди них не только журналисты, но и операторы, и инженеры. А это как раз те, кто создавал питерское «Радио России» 10 лет назад при Белле Курковой. Почему?
Смотрите, больше половины эфирного времени «РР» в Петербурге закрыто программами местного изготовления. Стоило ли прогонять с первой кнопки городское радио, чтобы без концепции и подготовки, спонтанно и наспех закрывая дыры, заполнять время неплохими, но случайными передачами.
**— Вы упомянули о цензуре.** — Нет прямых запретов, но закрытость усиливается — это ясно. Режим ужесточается. Закрытость влечет за собой рост бюрократического аппарата. Он нужен, чтобы заработала система запретов под видом наведения порядка. В нашем случае все опутывается бесконечными приказами, распоряжениями, инструкциями о правилах сдачи программ, о порядке прохождения материалов в эфир, об иерархии подписей, о расшифровке прямых эфиров заблаговременно, аж за три недели! А если тонет лодка, горит башня, падает самолет и нужна позарез оперативность, то замена темы и гостя эфира потребует массы согласований, разрешений, подписей. Все это мы проходили, это было и действовало в 70-е, до
70-х, после 70-х, и это призвали сейчас. Это завуалированная борьба со свободой слова.
**— Новые правила действительно серьезно мешают работе? В конце концов, ведь инструкции можно игнорировать.** — Жить в соответствии со своими взглядами и мнениями автоматически означает вступать с этой системой в борьбу, а на это не все способны. Страшная сила — докладная записка: вот инструмент управления и манипуляции людьми, вот из чего можно сделать маленькую акцию устрашения. Практиковалось так. Например, сегодня в эфир выходит передача о свободе слова, а на другой день узнаешь от отдела кадров (это теперь главный орган управления творцами), что на твой счет поступила докладная записка за какое-либо нарушение вовсе не по этой передаче. Значит, надо приехать в отдел кадров — написать в ответ объяснительную. Не успеешь вернуться на Итальянскую, тебя догоняет приказ: твои объясения их не устроили, тебе выговор. Мы, немногие, так сказать, участники сопротивления, стали опасаться объяснительных и говорить друг другу: не пиши, главное, ничего не пиши. Тогда в ход пошли акты об отказе написать объяснительную записку. Все это уже было, все уже проходили. Происходит довольно быстрое и тихое возвращение во времена двоемыслия, когда настоящие взгляды не имели никакого отношения к тому, что человек говорит публично или в эфир.
**— Как все это началось применительно к «Радио России»?** — Это началось летом прошлого года, когда в соответствии с отстраивающейся вертикалью власти в стране поменялась и вертикаль власти в ВГТРК.
Я поняла, что эта вертикаль уперлась в меня при первом знакомстве с новым директором Питерского отделения ВГТРК Мариной Фокиной. Про нее было известно только, что она сначала работала продюсером прогубернаторского телешоу на «5-м канале» «Власть. Открытая политика», а потом — продюсером предвыборного сериала о Собчаке. Также другая фигура в руководстве и другая Марина — Корнилова, ставшая директором радио. В мае 2000-го — она на стороне губернатора Яковлева, а через две недели оказалась в лагере активных врагов губернатора.
**— И все же: есть ли какие-либо указания относительно того, что можно, а что нельзя теперь давать в эфир?** — Однажды один из руководителей озвучил имена тех, кого брать в эфир нельзя. Это известные в Петербурге депутаты Госдумы и общественные деятели: Нестеров, Вдовин, Рыбаков. Больше прямых указаний такого рода ни разу не поступало. Они стали осторожны с нами после материалов о них в «Общей газете», «Новой газете» и на радио «Свобода». Догадаться же, что нужно, кого брать, а кого не брать, нетрудно всем тем, кто хочет об этом догадываться.
Но случались и вовсе абсурдные ситуации. Однажды, когда Черкесов уже был полпредом, но еще не общался с прессой, я вышла на прямой контакт и договорилась об интервью. Москва обрадовалась и дала дополнительный час эфирного времени. Но накануне эфира руководство устроило скандал на тему «Кто позволил?». С меня потребовали объяснительную записку. Я просто опешила: ну если б врага президента я им достала, можно было б орать, а тут...
На другой день начальство мне объясняло, что сначала надо давать не Черкесова, а рассказы о нем, какой он хороший, подготовить его появление.
**— Может быть, вы все же слишком драматизируете ситуацию? Как коллектив воспринял ваш уход?** — Помню, после первого общего собрания коллектива и встречи с ним нового руководства первый заместитель директора г-н Игнатьев вышел на крыльцо Дома радио на Итальянской и в ожидании машины удовлетворенно выдохнул, обращаясь к самому себе: «О'кей, коллектив лояльный». При наступлении авторитарно-бюрократической системы лояльность становится критерием отбора послушных и включения в состав избранных. Лояльность — бартер.
А за что — и договаривать не хочу. У этого бартера есть другая сторона, и с ней нельзя не считаться. Лояльность подлецов — цена их подлости, лояльность обычных людей — проявление обычных вещей: надо жить, получать зарплату... Всем ведь нужно жить, работать, семью кормить. Вот записочка, которую я получила по электронной почте от коллег после заявления об уходе: «Потрясены Вашим поступком. И поступками остальных тоже. Презираем себя за то, что не можем последовать пока Вашему примеру. Уйти вот так, в никуда. Дети-то в чем виноваты? Все равно мерзко».
Наш коллектив — часть общества, и процессы и в большом обществе, и в малой его части одинаковые. И в обществе сейчас так все обстоит, что курс на сворачивание демократии внутри страны не пугает, не настораживает даже тех, кто справедливо считает себя сторонником демократических взглядов. Одни даже в элементах авторитаризма усматривают положительное для наведения порядка в России. Другие просто начинают приспосабливаться, чтобы жить спокойно.
Я не желаю никаких неприятных моментов ни самому «РР» и никому из тех, кто работает сегодня в его петербургском отделении. Жизнь все и всех расставит по местам.
**— Вечный вопрос: что делать?** — Весной этого года в питерском Доме журналиста Савик Шустер сказал — еще не было захвата НТВ: «У нашей профессии нет будущего в этой стране». С тех пор эта мысль все время возвращается ко мне: мол, надо уходить из журналистики. И не только я так думаю. Люди не видят позитивной перспективы. Прекрасные, талантливые профессионалы задумываются о смене профессии. Это ли не знак беды? Почти 25 лет я работала на радио. Половина жизни с ним. Казалось, что я не смогу жить без него. Придется научиться. Научусь. Мы ведь сами выбираем свой путь.