Построить дом, посадить дерево, написать книгу — вот и весь нехитрый набор песчинок, составляющих след человеческой жизни. А можно еще снять «свое» кино, хотя это более трудоемкое и дорогое удовольствие.
«Возвращение в прошлое» — так неприхотливо называется документальный фильм преуспевающего корреспондента датского телевидения Самуэля Рахлина, вернувшегося через 43 года в Якутию, страну своего детства. Именно туда в начале июня 1941 года были сосланы его родители на «бессрочное поселение».
«Гитлер обманул Сталина и начал войну. Сталин обманул Гитлера и заранее репрессировал евреев. Спасибо товарищу Сталину, что сохранил нам жизнь». Скорее всего Самуэль, отправляясь по следам книги «Шестнадцать лет в Сибири», написанной его родителями уже в Дании, хотел убить двух зайцев: увидеть знакомые места и снять для телевидения Дании дикую красу края вечной мерзлоты. А убил — трех: он снял хорошее документальное кино и для нас, россиян. Может быть, прежде всего для нас.
...Самуэль идет по якутскому рынку, разговаривает с тетками и мужиками о скудости жизни, пенсии, России.
— Вот появились демократы, — говорит старуха, продающая крышки для консервных банок, — а откуда они появились? Все оттуда же, от коммунистов. А еще какие-то новые русские появились, новые якуты. А откуда они могли появиться, с Луны?
Это первые минуты задуманного фильма, картинки для Дании, журналистское кино: нищета, разруха, дивная тайга, красавица река Лена.
Вот Самуэль находит заброшенную могилу бабушки и заказывает столяру новый памятник из лиственницы.
А вот Самуэль дает объявление в местной газете в надежде найти одноклассников и друзей (семье удалось выехать на родину матери, в Данию, в 1956 году, когда Самуэлю было всего 9 лет). Откликнулись четверо. Они пришли, тщательно нарядные, насухо выбритые — кто с угощением, кто со своими беспомощными стихами о дружбе, кто с воспоминаниями. И вдруг выяснилось, что они помнят о Сэме и его семье гораздо больше, чем он о них и о себе самом.
— Нам говорили, что все спецпереселенцы опасные, нехорошие люди, ну цыгане там или евреи. Это только потом мы узнали, что они очень даже хорошие.
— Ваша семья была особенной, поэтому я и запомнила. У всех такие большие глаза. Я все думала тогда: ну почему у нас не такие глаза?
...Ужин в ресторане, торжественный прием в местной школе. Узнав о приезде «своего» иностранца, приходит к Самуэлю и первый друг старшего брата, и ясноглазая Ольга, соседка и подружка старшей сестры.
— Я обещаю, что привезу брата и сестру сюда через два месяца! — восклицает в сердцах Сэм... и сдерживает слово.
Датское кино закончилось, но Самуэль Рахлин почему-то продолжает снимать. Ему хочется запечатлеть то горе и счастье, которое испытают брат и сестра при виде развалин отчего дома и дорогих сердцу людей. Он ведет их по уже знакомому кругу.
— Неужели это ты? — с радостной слезой в глазах бросается к сестре Сэма подруга детства. — Ты узнаешь меня?
— Нэ-множ-ко, — натужно улыбаясь для камеры, вяло отвечает иностранка. Старший брат, уехавший в Данию уже в двадцатилетнем возрасте, тоже говорит с акцентом и, кажется, не нашел возможности повидаться со старым другом.
— Вот здесь была печка, вот здесь — твоя кровать, здесь моя. Помнишь? — Самуэль еще пытается вызвать духов, он так хотел осчастливить своих ближних!
— Нет, я вообще не понимаю, как могли в этой комнате жить пять человек.
В чем секрет? Почему самый младший все помнит, а они не хотят! Почему Сэм так хорошо говорит по-русски, а они — нет? Может быть, потому, что у него здесь прошло счастливое (все равно!) детство, а у них — беспросветная юность? Или русский — это на самом деле не национальность, а состояние души?
И вот он со своими родными плывет четыре дня по Лене к морю Лаптевых, на край земли, в селение, где до сих пор гниет остов баржи, с которой и сошла на этот несчастный берег его большая семья в 41-м году. Он стал искать еврейское кладбище, размытое и заброшенное, как и несколько сотен живых местных жителей, но не нашел. Зато, идя по следу голодных собак, наткнулся на хорошо сохранившиеся в мерзлоте кости и совсем не тронутый годами человеческий череп. Им играла одна из дворняг.
По законам жанра был у фильма и достойный конец: столяр сделал новый памятник, даже случайно нашелся раввин (тоже, кстати, аукавший здесь тени сгинувших предков); все собрались у могилы бабушки Самуэля и, водрузив новый памятник, прочитали молитву. Но это было уже снова датское кино.
А нам, недатчанам, лучше всего, видать, умирать на родной якутской земле. И уж если наши живые души и даже черепа не нужны родине, то пусть они, неприкаянные, доставят радость хотя бы бездомным собакам...
{{subtitle}}
{{/subtitle}}