Руслан АУШЕВ. ОТКРЫВАТЬ ОГОНЬ или РОТ

ОТКРЫВАТЬ ОГОНЬ или РОТ

       — Нет, конечно — все только начинается. Боевые действия продолжаются по всему периметру. В Грозном — боевики. В селах — тоже... А где террористы? В моей системе координат антитеррористическая операция может заканчиваться только тем, что заложники выходят на свободу, а террористы задержаны или уничтожены.

       — Это те, кто мог быть вызволен из неволи и без крупномасштабных боевых действий. Более того, я уверен: без войны они бы вышли из плена еще быстрее.

       — Я не знаю, потому что вообще никакого этапа не вижу. Базы террористов не уничтожены — они по-прежнему находятся по всей территории. Объявленная партизанская война продолжается. И угроза боевиков сбылась: чем дальше мы в весну, тем она только усиливается.

       — Где? Покажите! У нас в Ингушетии по-прежнему более 200 тысяч беженцев! Все южные районы — здесь. Грозный — тоже. Почему люди так и идут из Чечни к нам? Почему они не возвращаются домой? Лично для меня это главный признак, что ситуация нестабильна.

       Вспомните первую войну. Когда шли интенсивные бомбежки Самашек, Ачхой-Мартана и Грозного, в Ингушетию пришли тысячи людей. Но это продолжалось совсем недолго, мы даже палатки не развертывали, и только бои прекращались — люди двигались к себе домой. Мы их не гнали, они сами так хотели, потому что тогда ощущалась хоть какая-то элементарная стабильность. Люди верили, что пусть плохо, но жить можно. Сейчас ничего этого нет, люди не надеются на лучшее и поэтому продолжают оставаться в Ингушетии. Некоторые из них делали попытки вернуться, но попадали под бомбежки и зачистки и опять приходили к нам.

       Вторая причина, почему беженцы не идут домой в Чечню, — там нет никакой реальной власти. Например, ответьте на вопрос: кто вам в Чечне гарантирует жизнь? А ведь это главное конституционное требование к государству! Ответ прост: никто не гарантирует! Кто будет отвечать, если придет боевик и убьет вас? Никто. А если пожалует контрактник и ограбит? Никто. Вот почему до последнего люди намерены сидеть в Ингушетии.

       — Нет, абсолютно. Военные из гарнизонов будут появляться перед населением только в светлое время суток. Ночью их будут обстреливать.

       — Считаю, нет.

       — Есть такие. Но у них совсем другая задача: как можно быстрее получить финансы из госбюджета на восстановление разрушенного и пустить на другие дела. Все они, как я заметил, уже на изготовке — открыли клюв и ждут.

       — Парадокс состоит в том, что большинство беженцев продолжают находиться в Ингушетии, а средств на их содержание мы из федерального бюджета не получаем. Все уходит теперь в Чечню, хотя в Москве знают, что наша кредиторская задолженность по беженскому содержанию — 450 миллионов! Как она образовалась? Чтобы кормить пришедших к нам голодных людей, мы в долг (а как еще могли мы поступить?) закупали продукты, пекли хлеб и т. д.! В результате мы — должники своим хлебозаводам, тем поварам, которые варили обеды, поставщикам продуктов. Дальше так продолжаться не могло. Если бы не помощь гуманитарных организаций, я и не знаю, что бы мы сейчас делали. Я попросил вице-премьера Сергея Шойгу, главу МЧС РФ, поставить вопрос перед правительством — надо принимать срочные меры.

       Кроме того, я уверен, большинство ингушей, живших до войны в Чечне, обратно туда не вернутся. Останутся здесь постоянно многие чеченцы и русские. И мы должны их обустраивать на постоянное жилье! За счет каких средств?

       — Если человек хочет, создайте ему условия, и он переедет. Однако подавляющее большинство слышать о подобном повороте не желает, и силовыми методами ничего не добиться. Так что эта идея Хетагурова — мертворожденная. Ну а пока в Москве думают, как поступать дальше, хотя бы текущие платежи по содержанию беженцев бюджет должен закрыть. Вы ведь по нескольку раз в день едите и пьете? Так и они.

       Перед нашим, ингушским, правительством я поставил следующую задачу: выяснить реальную картину, кто же в лагерях беженцев куда хочет ехать, и доложить ее мне. Если окажется, что, например, 40 тысяч человек намерены остаться в Ингушетии на постоянное жительство, значит, у нас необходимо закладывать новые города и поселки, финансируя это из денег на восстановление. Или, например, выяснится, что 20 тысяч решили перебраться в другие регионы России. Так вот, в зависимости от того, куда они отправятся, тот регион и должен получить под них средства, обеспечивая жильем. Это будет справедливо.

       — Его надо обязательно восстанавливать. Однако для меня главный вопрос все-таки сейчас в другом: ни о чем конкретном нельзя будет говорить, если не добиться стабильности в Чечне.

       — Мне понятно. И я повторю еще раз: нет силового решения чеченской проблемы и не будет! Надо искать только политический выход.

       — Как вы не поймете — тот же! Надо договариваться с Масхадовым. А что мы продолжаем слышать? Он — не легитимный, возбудили уголовное дело, подали в международный розыск... Это ставит крест на политическом процессе, и тогда придется воевать до последнего, терять солдат, офицеров, мирных людей. Результат — заплатим за войну втридорога.

       — Сначала о прекращении огня. Потом — о базах террористов, незаконных формированиях и т. д. И по всем вопросам вместе работаем...

       — Ну, почему вы так считаете? Позиция Масхадова была такой с самого начала.

       — Вы правы. Но и это вопрос политического диалога, хотя следующий после военного. Не хочет чеченский народ Масхадова, пусть изберет себе другого, и Москва будет разговаривать с тем, новым. Однако пока чеченцами избран Масхадов, и надо сидеть за столом с ним... Не исключено, что после всего произошедшего Масхадов и сам примет какое-то решение. Но дайте сделать ему это с достоинством.

       — Нет. Но уверен, лидер появится очень быстро после того, как вопрос о войне будет решен. Сильный человек обязательно выявится и начнет действовать.

       — Нет. Пока он — президент республики.

       — Есть республика или нет, а он — президент, юридическое лицо. Плохой, хороший, слабый, но первое лицо для переговоров — пока Масхадов. Не надо повторять наш российский дурдом с презрением к закону. Представьте, вы приходите на завод, он весь разбит, зарплаты нет, кругом воры. С кем вы будете разговаривать?

       — Так о чем же вы меня в который раз спрашиваете?! У Масхадова — печать, флаг и все остальное. Какую еще силу вы желаете найти в Чечне? Конечно, можно еще какого-нибудь чеченца привезти из Москвы и посадить в большое кресло — но он будет не легитимным. Итак, только правительство ЧР. Только избранный парламент. Нет других. Все остальные — любители, нравится это кому-то или не нравится.

       — Ничего. Абсолютно. После 26 марта наступит 27-е, 28-е... 1 апреля. Солнце, тепло — а значит, интенсивность боевых действий увеличится в 2—3 раза.

       — Нет, практика 1996 года. Тогда было не более 3 тысяч боевиков на всю Чечню. 800 человек вошли в Грозный и решили всю проблему. До нынешней войны, если послушать даже военных, бойцов бандформирований насчитывалось 25 — 26 тысяч. Если уже 5 тысяч уничтожены (хотя у меня другие цифры, меньшие), куда делись 20 тысяч? Где остальные?

       — Правильно. Они ждут своего часа. Сегодня боевики находятся в Бамуте, в Самашках, в Алхан-Кале, Ермоловке, Атагах, Рошни-Чу и так далее...

       — Им помогают...

       — Продолжайте слушать телевизор, а реальность в том, что полного кольца нет. Все, что требуется, проходимо. Оружия и боеприпасов у них полно.

       — Ненависть в этой войне с обеих сторон — просто бешеная, ошеломляющая. Военные люто ненавидят чеченцев, и при первой возможности делают, что хотят. Чеченцы в ответ также ненавидят федеральные войска. Я не представляю, как дальше друг с другом они будут говорить.

       — Это не сегодняшний вопрос, я убежден. Но пока будут воевать, ненависть только увеличится. Сбить волну сейчас можно только одним способом — перестать убивать друг друга и прекратить болтологию по телевидению о всех чеченцах как о бандитах. Хватит оскорблять народ скопом!

       И еще — не надо больше обманывать свой народ. Если в течение месяца антитеррористическая операция не удалась, оказались не выполнены поставленные перед ней задачи — то все! Ну, не бывает антитеррористических операций на протяжении семи месяцев...

       А если говорить откровенно, то о народе никто так и не думает. Например, о тех 200 тысячах, которые находятся у нас. Разве кто-то к ним приезжает, беседует с ними, объясняет, что происходит? Уговаривает? Или, быть может, произносит следующее: «Извините, что так получилось. Простите, что разрушили ваш дом»? Просит потерпеть? Называет срок этого терпения?.. Конечно, нет. Единственные извинения, которые я читал за все военные месяцы, — путинские. 23 февраля было его письменное послание с извинениями за депортацию чеченского и ингушского народа в 1944 году. То есть — за прошлое, а надо бы — за нынешнее.

       — Что-то здравое говорит лишь Явлинский... У всех остальных продолжается националистический угар. В том числе и у народа, который говорит: «Бомбите».

       — Мы людей в беде не бросим. Но главное для меня по-прежнему — убедить власть, что военного решения в Чечне нет. Будут переговоры — будет стабильность — рассосется беженская проблема. Вот принципы здравомыслия.