Россияне, более всего пострадавшие от террористов, более всего страдают от федеральных войск
Россияне, более всего пострадавшие от террористов, более всего страдают от федеральных войск
а серо-бурой застиранной казенной подушке в полубеспамятстве металась бритая детская головенка, «раскрашенная» запекшимися ранами. Ни стонов, ни кряхтенья — лишь отчаянная немота, неестественная для тяжелобольного человека.
— На голове у нее очень мелкие осколки. Но это ерунда. Туда даже не смотрите, — бесстрастно сообщил из темного угла палаты немолодой женский голос. — Самое страшное, что она теперь сирота. И откиньте же одеяло!
Бритый череп упорно продолжал разгонять свой собственный тяжкий бред. Ребенок был девочкой пяти лет с желтым, в черный отлив цветом лица. По имени Лиана Шамсудинова. Глаза ее время от времени приоткрывались, строго блуждали окрест — и ни на ком не останавливались. Оголенное из-под одеяла левое бедро отпугивало гнойными разливами под массивной повязкой.
— По-вашему, и она — тоже боевик, — монолог из больничного угла не прекращался. — Вот теперь девочке нужно специальное лечение — иначе инвалидность. Но тут его нет. И никто нас никуда не направляет в Россию, в клиники, потому что мы — чеченцы.
Аноним из темноты на самом деле задавал самые главные вопросы этого дня. Место действия — Сунженская районная больница № 1 на границе Ингушетии и Чечни. До некоторых пор ровным ежедневным потоком сюда везли самых тяжелых раненых из зоны боев, зачисток, повторных боевых рейдов и повторных зачисток... Сотни людей с ампутированными конечностями из числа женщин, детей и стариков. Ингуши, чеченцы, русские. Большинство — с гнойными запущенными ранами, потому что приходилось по двое-трое суток ждать в подвале прекращения бомбежек и выхода из села, а потом столько же — пока солдаты на постах смилостивятся и согласятся выпустить в Ингушетию.
В итоге — проклятый круговорот сепсиса в Сунженской больнице, убивающий наповал все еще оставшиеся в живых нервные окончания. А по коридорам, как привидения, в обмотках движутся юные девушки с бесчувственными руками и ногами, висящими, как плети: у кого нервы перебиты, у других — последствия гангрены. Кто оплатит их трудное вылечивание еще на несколько лет вперед? Тот же госбюджет, что идет сейчас на войну, а значит, тот, который их же и искалечил? На какие деньги наше доблестное государство, ведущее бои «по плану», собирается протезировать сотни новопризванных им инвалидов? В каком «плане» эта статья? Кто понесет ответственность за нанесение ущерба здоровью тысячам мирных людей в ходе боев?
Ненавижу батальные полотна. Ведь главное в жизни — это ее детали. Только они проверяют нас на человечность. Как отнесешься к трагедии одного маленького человечка — так и целого народа. От количества мало что меняется. Детали из новейшей истории жизни Лианы Шамсудиновой, крошки 1994 года рождения из селения Мартан-Чу Урус-Мартановского района, сложились самым характерным для нынешней Чечни образом.
Сначала, в октябре-декабре, семья жила в станице Ассиновской, на положении беженцев, в лагере — спасалась от бомбежек. С середины декабря начинает усиливаться давление на переселенцев — сотрудники миграционной службы постоянно уговаривают людей не скапливаться в одном месте, вернуться в их родные села по той причине, что «там уже все спокойно, зона безопасности». 29 декабря Малика Шамсудинова, мама Лианы, наконец поддается лживой агитации, и семья уходит в Мартан-Чу, где на четвертый день Лиана уже становится сиротой — 3 января, в 20.20, в их дом на улице Первомайской случается прямое попадание танкового снаряда.
Нет, в Мартан-Чу не было в тот момент боевых действий, но тот, кто жал на гашетку, все же ведал, что творил: он отводил душу. По нынешним чеченским меркам 20.20 — это очень поздний вечер. Волею федерального командования всем без исключения приказано сидеть по домам, запрещен выход даже в собственный двор для отправления естественной нужды — тут же расстрел на месте (только один пример: в селении Новый Шарой беженец из Наура Магомадов вышел «на двор» в чуть брезживших сумерках и был сражен пулей снайпера прямо на пороге).
Как ни крути, прицельную стрельбу по Лианиному дому вели, заведомо зная, что там люди. Кстати, и опознавательный знак живой жизни был — в окнах теплилась керосинка.
Есть все основания предполагать, что тем снарядом шарахнули по дому от широты душевной, переполнившей пьяные сердца танкистов, стоявших лагерем на окраине Мартан-Чу. Больше выстрелов в ту ночь по селу и не было — пальнули, и нутро бойцов успокоенно угомонилось.
— Новогодние дни были. Стреляли по случаю праздника, — так считает тетя Лианы Раиса Давлетмурзаева. Она говорит, что это вывод, который сделало село.
В результате прямого попадания погибла мама Лианы — 28-летняя Малика, она как раз кормила грудью младшего сына Зелимхана. У Малики осколок надвое разрубил голову, но соседи, прибежавшие в дом Шамсудиновых, застали ее, остывающую, с обнаженной грудью, к которой был прижат Зелимхан. После смерти мальчик тоже не изменил позы — так крепко сжимали его руки мертвой Малики. Кроме них, из-под обломков крыши вынули погибшую старшую сестру Лианы — 7-летнюю Диану, рядом лежало тело 18-летней Розы Азизаевой, родной сестры отца детей — она пришла помочь по хозяйству. Кричавшую живую Лиану соседи вынесли на руках. Больше в доме не было никого. Вот почему теперь Лиана — сирота: умерли все (отец девочки сгинул где-то на Украине, уехав в прошлом году на заработки в город Белая Калитва).
До сих пор девочка ничего никому не говорит, тем более по-русски — с 3 января у нее шок. И лишь время от времени по-чеченски зовет маму. Соседки по палате, пытаясь попасть в периоды возвращения сознания, объясняют Лиане, что мамы у нее больше нет. Такова традиция — не скрывать горе, учить быть мужественным, даже когда на всю оставшуюся жизнь мужаться предстоит совсем маленькому ребенку.
Рассказывает Раиса Давлетмурзаева: «Я ее, конечно, не брошу. Но я на исходе. В Сунженской больнице приходилось покупать все самим. Шприцы, препараты, капельницы. Дальше — большое лечение. Где взять деньги?» Мы говорим с ней уже в другой больнице — в Галашкинской, крошечной, примитивной, всего на 40 коек. Сюда только что перевели почти всех раненых из Сунженской, закрыв последнюю на санитарную обработку — там гнойная инфекция от запущенных «чеченских» ранений достигла угрожающей концентрации.
Лиана — тоже «злостный» распространитель гнойной инфекции. Но разве в этом ее вина? Конечно, нет, но условия жизни и выхаживания в Галашкинской больнице сильно ухудшились — здесь совсем крошечные помещения, недостаток оборудования, скученность. И адский холод — отвратительно работает отопление. Лиане с ее тяжелыми гангренозными переломами вряд ли подняться в таких условиях... Что делать людям, чтобы выжить? Пока империя, сметая все на своем пути, не останавливает рыбье государственное око на тех, кто случайно попался ей на пути.
...А теперь — возврат чуть назад, к очень важной детали. 4 января в Мартан-Чу были похороны семьи Шамсудиновых. На глазах у танкистов, греющихся на кавказском солнышке, всех убитых ими женщин и детей отнесли на кладбище, и никто (!) не пришел попросить даже прощения за новогодние гулянки.
Подобная же гнусность, но в особо циничных размерах, случилась и в райцентре Шали. 9 января на центральную площадь администрация собрала людей, чтобы раздать им первые пенсии и пособия от имени правительства Николая Кошмана. Там же, на площади, школа. Ее завуч и учительница математики Зарема Садулаева тоже позвала детей, чтобы закончить раздачу праздничных новогодних и курбан-байрамовских подарков.
Кто мог знать, что на другой конец села как раз вошли боевики (село это очень большое)?! И тут не по вражескому отряду, а аккурат на центральную площадь с толпой прилетела тактическая ракета. Боевики, конечно, смылись, а люди погибли и получили тяжелейшие увечья. Сколько? Десятки? Сотни? Принципиальное расхождение в цифрах потерь вызвано объективными обстоятельствами: выжившие односельчане не успевали рыть могилы, многих родственников закапывали вместе, могил оказалось меньше, чем погибших... Просто Герника, ужас, сравнимый с тем, что испытали люди, ставшие свидетелями знаменитого октябрьского обстрела ракетами грозненского рынка.
10 января в Шали был повтор ракетного кошмара. Али-Бек Кериев, муж тяжелораненой учительницы Заремы, забрал ее из больницы, боясь, что ракета попадет уже в эту цель. Пригласил ухаживать свою сестру Кису, врача. Но случился минометный обстрел, и 40-летняя Киса погибла. С 9 января Али-Бек не может заснуть — все время дежурит у постели жены. 13 января он сумел вывезти ее, умирающую и к тому же беременную, в Назранскую центральную больницу. Шансов немного. Смотреть на страшные раны и конвульсии, которые бьют Зарему, нет сил. Остро нужны мощные реанимационные препараты, но, как всегда, их не хватает на всех... От бессонницы Али-Бек пишет стихи. И это его личное заклинание тому, кто, возможно, сидит на небесах и наблюдает за всем происходящим. Ведь Зарема всего лишь пошла раздавать детям подарки...
Несмотря на любые людские заклинания и рефлексии, в Шали — все та же самая жесткая картина взаимоотношений мирного населения с федералами, что и в Мартан-Чу. Убийство в Мартан-Чу никто не расследует, не возбуждено никакого уголовного дела по факту гибели семьи. Ни одному прокурору неинтересно, что Шамсудиновы оказались в родном селе не просто так, а потому что их нагло обманули. А новогоднюю трагедию де-факто предложено считать лишь личным делом несчастной девочки и ее тети Раисы, которая берет Лиану на воспитание. Раиса думает о будущем с нескрываемым ужасом — чтобы вылечить ребенка, нужны большие средства на хорошие лекарства, высококлассная клиника, специалисты. Нужно очень много всего, чего нет ни в Мартан-Чу, ни во всей нынешней Чечне, ни в Ингушетии. Но как бы там ни было, империя не делает исключения — из Ингушетии выезд чеченцам по-прежнему запрещен, и нет ни одного генерала, который бы честно сказал: «Муки Лианы — дело моих рук. Я виноват. Я обязан помочь».
Что касается Шали — та же картина: ни один болван-наводчик не назван виновным, не возбуждено уголовное дело по факту гибели мирных жителей, никто не принес даже извинений!
Мадина и Алихан Авторхановы — двоюродные брат и сестра. Их мамы Хава и Айшат — родные сестры. Хава жила в Самашках, Айшат — в селе Новый Шарой Ачхой-Мартановского района. В общем-то недалеко, но обстрелы развели их через пропасть смертельного свинца, летящего во все стороны.
Семьи на этой войне воссоединяются в коридорах хирургических отделений. Встретились сестры уже у процедурного кабинета Сунженской больницы. Хава была сиделкой при своей 22-летней Мадине. Айшат выхаживала младшего 18-летнего Алихана (ее старший сын погиб при случайном обстреле села в первую войну). У некогда красотки Мадины, измученной болями и операциями, истлевшей лицом и телом пергаментного цвета, мало перспектив остаться не хромой — столь тяжелое она получила ранение 27 октября: иссечена часть кости, нужно искать место, где оперироваться, где потом выздоравливать, ведь дом Хавы и Мадины по самашкинской улице Кооперативной, 27, полностью разрушен...
У Алихана история болезни тоже нешуточная. Уже ампутирована одна нога выше колена (проклятая гангрена — солдаты не давали вывозить раненых из села несколько суток!), а на другой отнят пока большой палец, но процесс гнойного разъедания остановить не удается. Алихан — рефлектирующий молодой человек, уверенный, что 23 октября, в день ранения, Россия отобрала у него все жизненные перспективы. Планов у него больше нет. Все развлечение его нынешней жизни — это когда кто-то из заходящих в больницу мужчин берет его тело-обрубок на руки и носит, «прогуливает» по коридорам.
Алихан рассказывает, что у него не осталось больше одноклассников. В их классе было 8 мальчиков и 8 девочек на выпуске. Так вот, все мальчики, с которыми он заканчивал школу, убиты, а он остался жив, но искалечен. И было это так: шли беспросветные обстрелы Нового Шароя, все сидели по подвалам. Утром, около девяти, успокоилось. Мальчики-одноклассники потихоньку собрались у дома Алихана на улице Центральной, 12, поговорить, что делать им дальше. И тут по ним ударили минометами. Все полегли, Алихан остался живым. Но кто будет ему делать сложные и дорогостоящие протезы?
— Конечно, никто, — говорит Алихан. — Я же чечен. Мне теперь до смерти ползать.
— А что ты так о них печешься? — спрашивали военные, когда я пыталась выяснить, кто ответит — протезами и лечением — за эти злодеяния по отношению к гражданскому населению. — Они же не люди, они зверьки. А зверьки быстро новых народят.
Сегодняшняя командировка на воюющий Северный Кавказ — это бултыхание по горло в страданиях народных вперемежку с наглым вышеприведенным фронтовым и прифронтовым цинизмом. Сленг «зоны» вполне адекватен происходящему. Более или менее приличное «чехи» — это мужчины-чеченцы, даже скорее боевики. Ну а «зверьками» зовут всех остальных чеченцев, главным образом подростков, детей и молодежь. Кто зовет? Вся сегодняшняя воюющая и обслуживающая войну инфраструктура. Даже у врачей из госпиталя на языке — проклятущие «зверьки», и это уже посильнее: падение интеллигенции, а не пехотных майоров.
Когда весь этот кошмар начинался в сентябре, где-то на самом дне сознания все-таки теплилась надежда: они действительно переловят террористов и воздержатся от войны против жителей Чечни... Не сбылось. Совсем не сбылось. Сегодня очевидно: да у них вообще не было иных целей, кроме геноцида. А геноцид одного народа предопределяет геноцид другого — это аксиома, подкрепленная веками и поколениями захватчиков и покоренных. Для тоталитарной империи, которая выстраивается на наших глазах, карательные экспедиции — суть бытия... Сегодня одни попадают под гильотину, завтра — другие, послезавтра — девочка Лиана. Позже это обязательно будем лично мы.
Но, может, геноцид оправдан тотальным выкорчевыванием бандитов, промышлявших заложническим и нелегальным нефтяным бизнесом? Нет. Ничего этого не случилось. Захваты заложников потихоньку возобновляются, лишь приобретая иную, чем раньше, форму. В ингушское селение Плиево опять заявились из Чечни (из освобожденных районов) «КамАЗы»-бензовозы, вовсю идет перегонка — чеченские нефтяные нелегалы переждали катаклизм и взялись за свое.
А так называемые ваххабиты? Думаете, они растворились в жаре огнеметов или уползли в горные пещеры? Еще чего... 18 января в ингушском поселке Майское беженца из чеченского Алхан-Юрта, тамошнего директора школы Идриса Сатуева расстреляли в упор неизвестные только за то, что он был при галстуке. «Я сказал, что привык так за всю свою долгую работу в школе, стиль жизни у меня европейский, цивильный», — с трудом выдыхает директор, который выжил и в тяжелейшем состоянии находится в переполненной Назранской больнице, в палате № 3 травматологического отделения. Лежит Идрис и мечтает о единственном выходе из своего положения: навсегда уехать с одной шестой части суши, забыть, что он чеченец, которому надо жить где-то рядом с нами.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}