ячеслав Бутусов, занимающийся сейчас сольным творчеством, навсегда и у всех будет ассоциироваться именно с «Наутилус Помпилиус». Тут уж ничего не попишешь — слишком значительным было это явление восьмидесятых—девяностых годов.
Кто-то до сих пор остается верным не самому известному альбому «Невидимка». Для кого-то самым главным кажется их период «Разлуки» с «Круговой порукой» и «Шаром цвета хаки», которые произвели настоящий взрыв в перестроечные годы. Кого-то привлекает их дальнейшая эволюция в сторону эзотерики «Чужой земли» или «Титаника». Фактически «Нау» был один из китов, на котором вообще держалось старое пространство «русского рока». С 1997 года на месте «Наутилуса» в нашей музыке пустота. В этой пустоте находится и сам Бутусов
— Никакого могильного камня не было. Все выглядело более эстетски и менее тривиально. Я просто нарисовал красивую картинку и показал ее Илье Кормильцеву. Картинку, посвященную тому, что в этот момент в этом измерении группа «Наутилус Помпилиус» как идея исчерпала свое существование. Это был неизбежный момент.
— Идея простая. Когда мы были студентами, нам хотелось уйти от повседневной обыденности, а потом — от семейной рутины. Это доставляло удовольствие, практически как глоток свежего воздуха после газовой камеры, мы удовлетворяли какую-то свою физиологическую потребность.
— Ну, если воспринимать это как культовое и обрядное явление, то, наверное, такая необходимость появится. Но я всегда видел проблему более оптимистически. Я получал удовольствие от работы и удовлетворение от ее результатов. Вот и все.
— «Наутилус» не ушел из реальной жизни. Он остался в ней в той форме, которую невозможно будет испортить. Дальше испортить. Он, как и любой продукт, был рассчитан на определенный срок хранения. Как овощ — вырос, созрел, его употребили.
— В каком-то смысле да. Освобождение от разных административных заморочек и функционерских обязанностей, которые, конечно, обременяли.
— А здесь действует одна и та же схема. Как только группа становится частью какой-то более крупной системы, например, системы Росконцерта, под нее, хочешь не хочешь, приходится подлаживаться. Это произошло, когда мы стали номенклатурной группой, то есть в году 88-м. И тогда перспектива стала уже ясна. Можно было даже перестать заниматься сочинительством, поскольку системе по сути ее это не нужно. Спекулянт занимается своим делом, сочинитель своим. И их сознательные линии практически не пересекаются. Могли меняться административные корпуса, музыкальный состав.
— У каждого, наверное, наступают периоды, когда хочется покопаться или в том, или в другом. Потом вы или останавливаетесь, или идете дальше. Здесь не было ничего, кроме любопытства и человеческой пытливости. Так у меня всегда было и всегда будет происходить.
— Понял, что баловство — вещь бессмысленная. Надо или заниматься мистикой серьезно, или прекратить демагогию на данную тему. За все надо отвечать. Если ты чувствуешь, что не готов окончательно сойти с ума — пока, по крайней мере, — то лучше этого не делать.
— В принципе мы все к этому стремимся. То, что называется сумасшествием, на самом деле просто запретные ворота, каморка папы Карло.
— Безусловно. Сначала просто подсматривать в дырочку, чтобы освоиться. Потому что страшно. Чтобы просто взять туда и войти, это должно стать потомственным свойством. Вообще человечество сейчас определенным образом запломбировано — пользуется только тем, что разрешено. Как дети, которых воспитывают. В своем развитии оно все еще находится в инфантильном воспитательном периоде.
— Это совершенно разные события. В 88-м году это было сделано с целью приобретения коллективом новой формы. А в 97-м появилось желание расширить собственные возможности, не оставаясь в рамках какого-то штатного коллектива, получить возможность заниматься разными вещами в зависимости от собственного настроения и состояния души.
— По-моему, «серьезная жизнь» и «концертная жизнь» — понятия взаимоисключающие. К концертам можно относиться серьезно, но тогда это должны быть события эпизодического характера. Вот сейчас мы пытаемся сделать одно представление на основе альбома «Овалы», которое будет называться «Бибигония». Это для меня интересно, потому что здесь будет довольно непривычная форма.
— Предполагается. Поскольку программа трудоемкая и в ней участвует много людей, то выступления будут только в крупных городах — в Питере, Москве, Киеве.
— В Екатеринбурге пока чешут затылок. Там, похоже, психология людей, по крайней мере, тех, с которыми мы общаемся, настроена на конвейерный вариант работы. То есть коммерческий подход — поменьше потратить времени и средств и побольше заработать. Это характеристика времени, и в таком смысле все эти конторы действуют совершенно правильно.
— Можно, но это будет некоммерческий вид деятельности. А коммерческий вид деятельности предполагает следующее. Сначала почаще не слезать с голубых экранов в расчете на провинцию. Поскольку заваривается все в Москве, а деньги стригутся по всей нашей необъятной стране. А поскольку страна большая, то, добившись определенного успеха, можно потом лет десять колесить сначала в один конец, потом — в другой. Если, конечно, больше ничем не хочется заниматься.
— Конечно. Вполне. Я недавно выезжал на концерты — до сих пор требуют «Гуд бай, Америку», и ничего больше не надо. Народ у нас непытливый. У него нет потребности обновлять эмоции, а если есть, то для этого имеются новые музыкальные формы, более соответствующие тому, что сейчас происходит.
— Я вообще стараюсь всегда держаться «вне». А еще лучше в нейтральном состоянии. Завтра появятся новые технологии, новая музыка, другой темп. Можно, конечно, использовать какие-то элементы, но делать из этого голгофу нет никакого желания.
— Это был специфический период. Эпоха перехода, и общественное сознание тогда, наверное, было готово к тому, чтобы измениться.
— Я вообще-то всегда был противником плакатности и выбрасывания альтернативных жупелов.
— Это было выражением той системы ощущений, которые я испытывал, когда закончился безответственный период студенчества и я вышел на производство. Плюс, конечно, мое патологическое неприятие милитаризма. А вообще я всегда старался излагать свои мысли витиевато и завуалированно. Все равно ведь не объяснишь, какие провода перепутались в моей голове. Если совпало с массовым пониманием, значит, это можно считать случайным стечением обстоятельств, удачей.
— Да, согласен. «Наутилус» существовал для определенной прослойки молодежи, которая строила свои приоритеты на литературе и музыке. В меньшей степени на кинематографе, в большей степени на театре. Все это жило, развивалось. К тому же в силу дефицитности этого всего имело маниакальный интерес. Сейчас все наоборот, в дефиците потребность.
— Никакого последнего концерта не должно было быть. Это опять же наш предпринимательский агрегат, смирившись с тем, что мы уходим, решил дать по наковальне последний раз, только из меркантильных соображений. А как культурное явление это напоминало выдохшееся химическое вещество и было совершенно ужасно.
— Коллектив у нас был достаточно крупный, и у всех были свои идеи, как это должно происходить. Например, произвести захоронение на Красной площади и прочие идиотские мысли. Мне всегда казалось, что это надо было сделать тихо и спокойно. Как Пеле. Уйти вовремя. Либо надо было все делать очень красиво. Но, начиная с марта 1997 года, на нас начался дикий прессинг, что нужно дать последний «гастроль», и мы не устояли. То, что это было бессмысленно, окончательно стало ясно на самом-самом последнем концерте. Там все поняли, что нас уже пора закапывать, потому что просто запахло! Отвратительно там было во всех смыслах, начиная от организации и кончая атмосферой!
— Конечно! А мы их очень мощно подставили. Знаете, как люди бегают по улицам и заманивают на тайм-шеры. Мы чувствовали себя точно такими же аферистами, а неудобно было и нам, и публике.
— Обычно я занимаюсь тем, что приносит мне моральное удовлетворение. Поэтому если я участвую в каких-то музыкальных проектах, то это должно быть что-то интересное, не повторяющее прежнее событие, а новое.
— Это было малодушие и миндальничанье с моей стороны. Я изначально не обнаруживал в нем никакого смысла. Тем более что видел, как это по-халявски делается. Я просто отдал дань уважения. К тому же от Шагина просто так не избавишься, и лучше принять участие в его проекте и, таким образом, облегчить свою жизнь, чем пытаться в течение длительного времени отпираться.
— В одном. Сейчас я абсолютно свободен от разных обязательств. В том числе от необходимости выполнять социальный заказ.
— Конечно. Когда комсомольские организации предварительно просматривали тексты, они совершенно ясно втирали, что с точки зрения текущего момента неплохо бы затронуть такую-то тему.
— Делали вид, что идем на компромисс. Премия Ленинского комсомола в 89-м была дана ведь не просто так. Значит, мы соответствовали политике, проводимой Комитетом молодежи. Такой политический способ убийства.
— Все было достаточно примитивно. Просто смотрелся текст и говорилось: «Вот это нельзя, а это не надо». Например, в «Круговой поруке» у Кормильцева сначала была строчка «За красным восходом коричневый закат». Намек понятный. Это потребовали убрать, потому что фактически тогда за это могли привлечь. Пришлось заменить на «розовый закат». Мне это даже больше понравилось, а в конечном итоге оказалось более верным. Потом, когда мы стали писать глумливые песни про любовь, от нас стали требовать больше гражданского пафоса. То есть побольше таких песен, как «Шар цвета хаки». С точки зрения комсомольских деятелей молодежь надо было призывать на борьбу, чтобы показать, какими плохими были те дядьки, чьи места они хотели занять.
— Да, это было. Совершенно бессознательное участие. В этих акциях никакого интереса, кроме меркантильного, ни у кого не было. То есть я знаю, что есть люди, которые по природе своего артистизма всегда рады выйти на сцену и получают от этого удовольствие. А с моей стороны в этом потребности не было. Я отпихивался, сколько мог. Но система была построена так, что иного выхода, кроме как принять в этом участие, просто не было. Хотя должен сказать, что из всех концертных событий, в которых мне пришлось участвовать, это было самое веселое. Огромная толпа, никаких политических разговоров. Мне это напоминало пародию на Ноев ковчег.
— Зачем? Каждый раз все должно быть другое. Вообще меня сейчас интересуют вещи более абстрактные. Без примет времени и места. Меня с некоторых пор начало раздражать, что в наших песнях присутствуют всякие там утюги, по которым можно определить, где и когда это написано,— это само по себе сужает рамки.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}