«Звезду пленительного счастья» в этом году по телевизору не показали. Несмотря на историческую дату — 200 лет, как на Сенатскую площадь вышли декабристы «в свой назначенный час».

Когнитивный диссонанс у властей в этот день, конечно.

Они ведь сейчас рассказывают, что у нас была великая империя, противостоявшая коварному Альбиону и другим западным врагам, в которой под мудрым самодержавным руководством процветали народы, науки и ремесла. И как им быть с тем, что героями и мучениками и по сей день — и в этом убеждении воспитывали в том числе и нынешних правителей — считаются те, кто 14 декабря 1825-го восстал против этого самодержавия? Кто по нынешним определениям (да и по прежним, не будем придираться к формулировкам) — причем с полным основанием — террористы и экстремисты? Но чьими именами и по сей день названы улицы, площади и острова?

…Министр юстиции Константин Чуйченко сокрушается, что, мол, декабристами были русские офицеры, побывавшие в Европе после 1812 года и подышавшие ее «революционным воздухом», а потом «эти носители западных ценностей устроили бунт против действующей власти, чем застопорили развитие государства».

Конечно, разве же можно было, иначе как проникнувшись «западными ценностями», выступить против действующей власти?

И захотеть при этом не только уничтожить самодержавие, но и внедрить нечто категорически чуждое тогдашним «традиционным ценностям». Это Конституция, выборность власти, равенство перед законом, отмена цензуры, гласность судов и суды присяжных, равенство сословий, равное отправление богослужения всем верам.

А еще — «учреждение порядка избрания выборных в палату представителей народных, кои долженствуют утвердить на будущее время имеющий существовать порядок правления и государственное законоположение». И «уничтожение права собственности, распространяющееся на людей» (то есть отмена крепостного права). И равное право всех граждан заниматься всем, чем они хотят, и в том числе «вступать в воинскую и гражданскую службу и в духовное звание, торговать оптом и в розницу, платя установленные повинности для торгов». И уничтожение государственных монополий — в том числе на добычу соли и продажу вина. И уничтожение рекрутских наборов и военных поселений. И учреждение волостных, уездных, губернских и областных правлений и порядка выборов сих правлений, кои «должны заменить всех чиновников, доселе от гражданского правительства назначаемых»…

Понятно, что с точки зрения и тогдашних, и нынешних охранителей это недопустимая крамола. Покушение на устои, слом скреп и потрясение основ.

Но сперва капитан Александр Якубович отказался штурмовать Зимний дворец и арестовывать царскую семью, потом самоустранился от участия один из главных военных руководителей восстания полковник Александр Булатов, а потом назначенный «диктатором» полковник Сергей Трубецкой, поняв, что разработанный план безнадежно рушится и восстание обречено, вообще не пришел на Сенатскую.

И «героическая попытка дворянского авангарда» (как напишет через полтора столетия Яков Гордин) закончилась катастрофой…

Потом было почти немыслимое по нынешним временам: арестованные декабристы (Александр Булатов, Сергей Муравьев-Апостол и Николай Бестужев) отказались от монаршего прощения, чтобы товарищи не посчитали их предателями и не отвернулись от них. И предпочли кто каторгу, кто каземат, а кто виселицу.

А потом было то, что еще не так давно в учебниках и книгах называли периодом жесточайшей реакции, когда во главе страны стоял император, который, по воспоминаниям о нем, был «фанатично убежден в том, что является божьим избранником, которому управление страной и народом было вверено самим Богом».

Который «никогда не испытал тени сомнения в своей власти или в законности ее», а «своей священной миссией считал защиту святой Руси от посягательств рационализма и либеральных стремлений века».

И еще: «повсюду вокруг него в Европе под веянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало».

Это называется «все совпадения случайны», но аналогии напрашиваются: не в этом ли нынешние придворные видят образцы для подражания? Правда, ту самую историю, которую сейчас под их руководством усердно изображают как цепь сплошных побед «государства-цивилизации» над окружающими его злобными врагами, они учили плохо. И не знают (или не помнят), чем закончилось николаевское правление — катастрофой Крымской войны…

Тот же министр юстиции заявляет, что образ декабристов «в советское время был героизирован, что повлекло формирование пристрастного отношения к участникам восстания», и прямо называет их «субъектами иностранного влияния». Летом, на Петербургском юридическом форуме, он нечто подобное уже говорил: мол, декабристы оказались под «западным влиянием», а наказание для них было «слишком мягким».

Ну да, «слишком мягкое»: участники восстания заплатили жизнью и свободой за выступление против того режима, который еще не так давно вполне официально считался деспотическим и реакционным, а борцы с ним — героями…

22 августа 1968 года — на следующий день после ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию и разгрома «Пражской весны» и за день до выхода «пражской восьмерки» на Красную площадь — Александр Галич напишет свой «Петербургский романс».

Мальчишки были безусы —
Прапоры и корнеты,
Мальчишки были безумны,
К чему им мои советы?!

Лечиться бы им, лечиться,
На кислые ездить воды —
Они ж по ночам: «Отчизна!
Тираны! Заря свободы!»

И в конце — знаменитое:

И все так же, не проще,
Век наш пробует нас —
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!

Пройдет еще два года, и в 1970-м, к 100-летию В.И. Ленина, Евгений Евтушенко напишет поэму «Казанский университет» с главой «Декабристы».

Но шпор заманчивые звоны
не заглушали чьи-то стоны
в их опозоренной стране.
И гневно мальчики мужали,
и по-мужски глаза сужали,
и шпагу шарили во сне.

А их в измене обвиняла
и смрадной грязью обливала
тупая свора стукачей.
О, всех булгариных наивность!
Не в этих мальчиках таилась
измена родине своей.

В сенате сыто и надменно
сидела подлая измена,
произнося за речью речь,
ублюдков милостью дарила,
крестьян ласкающе давила,
чтобы потуже их запречь.

Измена тискала указы,
боялась правды, как проказы.
Боялась тех, кто нищ и сир.
Боялась тех, кто просто юны.
Страшась, прикручивала струны
у всех опасно громких лир.

О, только те благословенны,
кто, как изменники измены,
не поворачивая вспять,
Идут на доски эшафота,
поняв, что сущность патриота —
во имя вольности восстать!

Ни «Петербургский романс», ни «Казанский университет» давно уже не приходилось слышать в публичном исполнении.

Хотя их пока не изъяли из библиотек и не запретили.

Владимир Максимов