У будущего есть много макроизмерений помимо микро-человеческого — достаточно почитать долгосрочные геолого-климатические, астрономические, демографические и прочие прогнозы. Имеются и многообразные анализы отдаленных экономических перспектив, и даже гигантская туманность геополитических предсказаний. Смотреть на все это из России-25 мило и забавно, но волнует несколько меньше, чем, скажем, великий сериал «Вавилон-5». Потому что в России теперь, по-видимому, нет будущего — его убили, украли, сломали, потеряли.

Короче всего это явление описывает легендарный твит «иноагента» Ройзмана*, его первая реакция на 24 февраля: «*** страну об стену». Таки об стену, и таки ***. Что, как мне кажется, еще ясней сегодня, чем с три с лишним года назад.

Дело не в том, что российскую экономику постигнет беда. Не постигнет, точнее, не такая, чтобы прямо вот лечь у стены с окровавленной мордой (отдельно отметим, что предсказания лютой катастрофы, сделанные три года назад многими экономистами, пока блестяще не сбылись). Трудности будут, но есть великие профессионалы, есть высокая адаптивность россиян к экономическим трудностям, (…) есть, в общем, у нас в этом месте неистребимость. (…) Некоторая изоляция Россию действительно постигла, но нефть и газ качаются в разные заграницы, а страданиями россиян, некоторые из которых (немногие) в результате санкций потерпели крах жизненных стратегий, а в результате военных действий — моральный крах, держава скорей упивается, наливаясь нездоровым румянцем.

И не в том дело, что тираны сожгут книги, запретят кино и спектакли, въедут в город на белых конях, сожгут гимназии и упразднят науки, введут пионерскую форму, молебны и телесные наказания — и тогда страна разрушится. Все это, похоже, вполне мирно в России приживется, как уже потихоньку приживается. (Кстати, первые 15 строк выдачи в гугле на «въехал в город на белом коне» относятся исключительно к песне певца Александра Малинина с полными саспенса строками «хотел въехать в город на белом коне, но хозяйка корчмы улыбнулася мне», я послушала — жуткая история.)

Без хороших книг самый читающий в мире российский человек жить вполне может, будет читать говно (есть опыт поколений опять же), покуда естественным путем не переведутся граждане, склонные к чтению и предпочитающие его интерактивному мультимедийному контенту. Театры еще долгое время будут полны, даже если там будут показывать только «Повесть о настоящем человеке» (а если когда-то опустеют, туда будут пригонять зрителей по разнарядке). Науки не восстановятся, но можно и без них, вопрос лишь в уровне притязаний. А пионерская форма и молебны вообще, как выяснилось, хорошо сочетаются, гармонично, как священник и гаубица.

И, паче чаяния, дело не в том, что в России отправят на фронт всех мужчин, посадят всех инакомыслящих и поэтому случится социальный взрыв (…). Если угонять мужчин постепенно, порциями, то все будет тип-топ (редких выказывающих недовольство родственников можно посадить к тем же инакомыслящим). К тому же мужчины и так идут, некоторые даже бегут, прихрамывая, (…) а войска — благодаря мудрым действиям властей в прошлом и в настоящем — оказались сегодня чуть ли не единственным надежным социальным лифтом для тех россиян, которым карабкаться приходится с минус пятого уровня.

Что касается политзаключенных, настоящих и потенциальных, то речь все же идет о социальной группе, количественно укладывающейся в рамки статистической погрешности и, к сожалению, очевидно не способной своей деятельностью или ужасной судьбой ни нанести ущерб режиму, ни воздействовать на него содержательно, ни пробудить политическое самосознание в широких народных массах. Даже, например,

Чаемое уже который век гражданское общество когда-нибудь, возможно, народится и здесь, но не скоро, и то, если успеет до глобального либо потепления, либо оледенения.

И не в том дело, что вдруг случится, например, ядерная война с ее зимой или буквальное порабощение России условной Ордой. Такое либо никому не нужно, либо не нужно вообще никому.

То есть в целом дела у России норм. Проблемы есть, но ничего страшного, все как у людей, а то и получше, чем у некоторых. Сегодня даже не обязательно смиренно равнять свои показатели по Руанде, кое-что сходное можно не без удовлетворения отмечать уже и у самых благополучных и зажиточных соседей. Весь мир, в общем-то, показательно рехнулся.

Мои ламентации лишены какого бы то ни было бытового историзма, потому что он меня бесит. В настоящем я окружена умнейшими и много знающими людьми, которые в минуту жизни трудную готовы предложить мне сравнить наше текущее положение с периодами инквизиции, крестовых походов, великой чумы, большого террора, всеми революциями и так далее, вплоть до трагических страниц истории, описывающих хладнокровное истребление нежных неандертальцев подлыми сапиенсами. Все это — чтобы испытать облегчение и возрадоваться настоящему, мол, трава раньше была еще менее зеленой.

Я нахожу это предложение нелепым и оскорбительным примерно в такой же мере, в какой и предложение радикальных вокистов считать настоящее темными веками в сравнении с проектом стерильного общества всеобщего благоденствия. Люди, как известно, — порождения крокодилов. Однако мысль о том, что они уже научились лечить почти все, растить в человеке зуб, чинить генетические поломки, а также летать к звездам и перерабатывать почти любое вредное в бесконечно полезное, а также порождать всякую немыслимую красоту (это не считая создания целой шайки молодых конкурирующих ИИ), но при этом продолжают ежеминутно убивать друг друга — дистанционно ли, автоматной ли очередью в лицо или даже в рукопашном бою — лично меня шокирует. Люди просто не заслуживают сами себя. Говорят, такими они были задуманы. Не знаю, не разобралась пока с этим, но такой проект мне не нравится. В общем,

Я даже не могу назвать имеющийся у меня сегодня образ будущего «черной дырой», у той есть хоть какой-никакой мультяшный визуал. Моего будущего просто нет, все как бы обрывается, горизонт планирования — сентябрь: как пережить три тонны антоновки в саду. Дальше — ничего.

Не исключено, впрочем, что отчасти тут наблюдается пресловутая защитная реакция психики, поскольку чисто возрастные мои характеристики как раз предполагают как минимум одну долгосрочную и совершенно конкретную перспективу — я должна буду многих похоронить. Всех-всех любимых, которые старше меня, включая первых в моей жизни котов. Это, конечно, так себе источник вдохновения и не очень воодушевляющая платформа для выстраивания жизненных стратегий. Но, в конце концов, именно этот, возрастной, аспект в целом универсален и поэтому может быть удален из уравнения. Интересно другое — мысль о будущем собственных детей упирается в тот же прозрачный обрыв, оно как будто стерто ластиком.

Простейшее объяснение заключается, по-видимому, в том, что в настоящем уже проросли черты такого будущего, которое будущим назвать затруднительно. Это же прошлое, слегка подредактированное. А я не контрамот, я не умею жить, каждое утро просыпаясь во все более мрачное вчера. Как и многие мои сверстники, я предельно избалована привычкой жить в состоянии осмысленной надежды на все лучший мир. И если три года назад мудрое замечание старших товарищей в духе «юнкер Шмидт, честное слово, лето возвратится» еще казалось временами обнадеживающим, то сегодня зима представляется вечной, кажется, что в России наступило полярное вчера. Во всяком случае, пожелание «дожить» — до восстановление нормального хода времени — звучит среди нас все реже. Хорошо читать «День опричника» за чашкой кофе и сигаретой, жить в нем плохо и не хочется.

Даже если поставить себе утопическую цель «дожить», остается один непраздный вопрос: а до чего, собственно? До естественной убыли политических старцев? Звучит уже как программа-максимум, но есть ведь и кроме них обстоятельства. Старцы-то рано или поздно уйдут на свою монохромную радугу, но все те люди, которые катались на лифте *** и чудом остались живы или полуживы, все те, кто плел им сети и делал свечи, все жены и дети преступников и садистов из ФСИН (даже если преступники будут в тюрьме, как им и положено), все взрослые, которые умственно и эстетически растлевали детей, все дети, поющие вместе с Шаманом, все, кто не умел думать и не учился этому, все, униженные и оскорбленные проклятыми англосаксами и их хрюкающими подсвинками, — все эти миллионы соотечественников никуда не денутся. Как никуда и никогда, собственно, и не девались. Просто мы их не видели, точнее, не смотрели в ту сторону. Конечно, интеллигентные россияне (бенефициары лихих 90-х) никогда вслух не обзывали таких людей deplorables, но черта с два ты обманешь человека словесной вежливостью.

В общем, по зрелом размышлении, никакая картина будущего у меня не складывается, наверное, потому, что я просто не вижу языка, на котором все эти ужасные/прекрасные люди могли бы договориться между собой о каком-то гарантирующем будущее минимуме — например, не убивать друг друга физически. Не говоря уж о большем.

Кстати, несмотря на вроде бы идущие полным ходом переговоры, я по-прежнему не вижу ни одного сценария окончания военных действий, потому что любой такой сценарий предполагает non-zero-sum подход. То есть не только наличие (отсутствующего) языка, на котором можно было бы договариваться, а еще и желание договориться как цель и ценность. А договориться — это все же не вполне то же самое, что нагнуть оппонента, загнать гадину в угол, посадить на бутылку, чтоб подписал признательные. Договоренность подразумевает обоюдное желание субъектов и божественный компромисс как результат. Не вижу предпосылок к этому божественному (…). Ни в России, ни в Украине, ни в Америке, ни в Европе. Это как раз не «конец истории» (над которым все уже поглумились), а какое-то ее дурное продолжение, это конец будущего.

Если обратиться к близкому мне измерению этой катастрофы, то могу описать его примерно так. Кажется, ни я (безработный бывший журналист), ни мои активно работающие коллеги, почти все находящиеся в вынужденном изгнании и/или на нелегальном положении и на грани выживания, не умеем, а в некоторых случаях даже и не считаем нужным обращаться ни к кому, кроме нас самих. Как и коллеги из независимых американских СМИ или европейских.

бесконечно подтверждающими уже сформировавшуюся у обитателей этой камеры картину мира. Fox опыляет одних, NYT — других, «Медуза»* — третьих, Russia Today — четвертых и так далее.

Многие эхо-камеры делят одну и ту же аудиторию, расширить которую невозможно, не выйдя за пределы уже окостеневшего нарратива. Любая пчела, которая пытается лететь не строем, изучать или опылять чужие цветы, отвергается, осуждается и изгоняется, оставаясь одиноко жужжать среди бронированных оранжерей. Журналист, выбравший метод честной созерцательности, который неизбежно обнажает чудовищную сложность мира, немедленно объявляется «неоднозначником», оппортунистом, льющим воду на чью-нибудь (всегда нехорошую) мельницу, беспринципным, вредоносным и проч.

Сложность — не только как продукт, но и как феномен — решительно отторгается сегодня даже теми людьми, которые искренне и страстно пекутся о судьбах мира и на самом деле очень хотят сделать его лучше. Но похоже, что так не очень работает, мир не делается лучше, он делается отчетливо хуже, хоть и без бубонной чумы и публичного колесования (не везде, впрочем, и без).

То есть, казалось бы, люди научились CRISPR и снимать умные сериалы одним кадром, но разговаривать о своих ценностях и отстаивать их умеют лишь, размахивая окровавленной арафаткой или плакатом «Имейте совесть, твари!» (это настоящий такой был плакат, не устаю его вспоминать). Или бомбардировками, или терактами, или жестоким репрессиями, или «загоним крысу в угол», или «быдло», «реднеки», или «фашисты», «либерда», ну и так далее.

И ведь видно уже, что так точно не договориться. Никому и ни с кем. Поэтому, думаю, мне и кажется, что будущего просто нет. Единственное, какое я могу представить себе с достаточной степенью убедительности, настолько мрачно и безрадостно, что «отворотясь не наглядишься», как говорила моя бабушка. Это будущее напоминает кадры из одного документального фильма, давнишнего, довоенного — про работу волонтерского отряда «Черный тюльпан» на востоке Украины (не путать с афганским тюльпаном). Там все такое красивое и медленное — сумрак, туман, дождь, слякоть, графичные черные голые деревья, «буханка» с запотевшими стеклами переваливается в чавкающей темной колее, кругом пустынные поля. В «буханке» трясутся усталые люди, которые ездят по местам недавней боевой не славы, находят и эксгумируют беспорядочно разбросанные по родине человеческие останки, захороненные или нет, документируют их, бережно собирают в специальные очень черные мешки и отвозят в одну далекую лабораторию, продвинутый морг, где останки пытаются опознавать по украинской базе ДНК. С тем, чтобы родственники погибших в ходе ограниченных боевых действий в 2014–2018 годах могли обрести кости своих сыновей, мужей, отцов, братьев. И похоронить их наконец.

Примерно так из моего сегодня выглядит наше завтра. Только там теперь гораздо больше потерянных костей, провалившихся в безвестность имен и неопознанных могил. Только там еще и мины, тысячи и тысячи мин повсюду. И стертые с лица земли леса, города и села, на останках которых разрушители возводят новые-кленовые (…). И ненависть, в лучшем случае переходящая в следующих поколениях в глухую вражду, с новым фольклором и эпосом с обеих сторон. И точно никакого non-zero.

И зачем, скажите, такое будущее? Приходится сосредотачиваться на настоящем, принудительно жить «в потоке», хоть в основном и дурных новостей. Правда, можно пока закаляться, учиться стоицизму и сложному искусству не сесть с тюрьму, тщась сделать что-то полезное. Можно наперекор всему стараться разглядеть людей в прохожих, тренироваться задавать вопросы, ответы на которые тебе не известны заранее, можно пытаться сочувствовать всем без разбора, исходя из общей беды — совместного проживания в неуютно сложном мире.

И надо попытаться загодя пристроить в хорошие руки три тонны антоновки, желательно на корню.

* Власти РФ считают «иноагентом» и нежелательной организацией.

** В РФ признана террористической организацией, деятельность которой на территории России запрещена.