С чего все началось

Спусковым крючком к «ленинградскому делу» стало анонимное письмо секретарю ЦК Маленкову. В нем сообщалось о «фальсификации» голосования на областной и городской конференции ВКП(б), прошедшей в декабре 1948 года. Проверка сразу установила, что первый секретарь обкома и горкома П. Попков, второй секретарь обкома Г. Бадаев и второй секретарь горкома Я. Капустин вовсе не прошли «единогласно», а получили — соответственно — четыре, два и пятнадцать голосов против. Обнаружилось «преступление против партии»! Страшнее и представить себе ничего нельзя.

Ленинградское расследование закончилось быстро; был созван пленум обкома и горкома (февраль 1949-го), куда приехал сам Маленков. Председатель счетной комиссии, завотделом горкома ВКП(б) А. Тихонов, непосредственно виновный в «фальсификации», по результатам расследования был исключен из партии. Тем более, как выяснилось, за ним и раньше замечались неблаговидные делишки: во время войны он, тогда председатель Выборгского райсовета, «получил партвзыскание за скупку мебели на хлебные карточки», но был переведен в другой район с повышением, а потом и в горком.

Попкова от обязанностей «первого» освободили (со строгачом), «на замену» ему Маленков привез из Москвы В. Андрианова, заместителя начальника Управления ЦК. А Попкова отправят в Москву в аспирантуру Академии общественных наук; расстреляют позже, когда ожидаемо выявятся и «другие его преступления».

На нее, оказывается, приехали руководители регионов, что подозрительная центральная власть расценила как подготовку заговора. К заговору присоединили недавних ленинградцев — секретаря ЦК по кадрам А. Кузнецова, председателя СМ РСФСР М. Родионова и, наконец, члена Политбюро, председателя Госплана Н. Вознесенского.

На пути ленинградского потока

Ленинград в послевоенные годы неожиданно стал «кузницей кадров» самых различных уровней. Объяснить этот кадровый поток только авторитетом ленинградцев и наличием у них некоего уникального опыта сложно. Сибирский, Уральский или Поволжский регионы авторитета и опыта имели не меньше, однако такого влияния в партии не приобрели (не говорю уже о москвичах — представители самой крупной в стране парторганизации пользовались почему-то стойким недоверием, и к власти никогда не допускались).

Поэтому напрашивается вывод: на такие массовые назначения могли повлиять и член Политбюро Жданов как руководитель Секретариата ЦК, и недавно переехавший в столицу секретарь ЦК Кузнецов как глава Управления кадров: именно эта структура выдвигала на различные посты ленинградцев.

Осененные трагическим светом блокады, эти люди уверенно приходили в кабинеты ЦК, возглавляли обкомы и ведомства. Относительно молодые, решительные, без ненужных комплексов, можно даже сказать, образованные (по данным статистики, в «номенклатуре» ленинградцев было значительно больше людей с высшим образованием, чем в целом по стране; в основном инженеры). Это вызывало определенную симпатию Сталина, искавшего тот волшебный рычаг, надавив на который, можно будет сдвинуть нищающую страну, не ущемляя, разумеется, военную программу, атомный и ракетный проекты, амбициозные стройки, жиреющую бюрократию и т.д.

Ничего этого, конечно, не получалось, что вызывало все большее раздражение вождя: не те, не те кадры! В какой-то момент показалось, что именно «ленинградцы» оттирали «старую команду» от самых хлебных мест.

Не всем это, конечно, нравилось, особенно Маленкову и Берии. И когда Жданов вдруг (в середине 1948-го) умер, наступило время реванша.

Секретарь ЦК Маленков лично подготовил проект «закрытого письма» членам Центрального комитета. Текст решительный, сводивший счеты разом со всеми недоброжелателями.

В проект этот Маленков добавил еще пару фамилий — членов Политбюро, зампредов правительства Косыгина и Молотова. Косыгина (тоже ленинградца) «за неправильное поведение» из Политбюро предлагалось изгнать сразу же. Молотова (так как «он не разглядел антипартийного, вражеского характера группы Кузнецова, не проявил необходимой политической бдительности и не сообщил в ЦК ВКП(б) о непартийных разговорах Кузнецова и др.») «обязать дать объяснения ЦК ВКП(б)». Ничего доброго и тов. Молотову эта перспектива не сулила.

Впрочем, Косыгину и Молотову повезло. Сталин после тяжелых раздумий так и не позволил направить такое письмо членам ЦК, написав на нем: «В архив».

…И разрешил начать судебный процесс.

«Дон-Кихоты с рахитичными ногами»

В 1949–1952 гг. только в Ленинграде и области было освобождено от работы, исключено из ВКП(б) свыше двух тысяч человек.

На IX городской партийной конференции, проходившей с 30 мая по 2 июня 1950 года, Андрианов попытался подвести определенные итоги кампании, но сделал это грубо и неуклюже. «Кузнецов с Попковым сошлись давно на сокрытии троцкистов в организации… Антипартийная группа не имела и не могла иметь каких-либо идейных побуждений. Это шайка морально и политически разложившихся проходимцев, претендовавших на особую роль в обороне Ленинграда… Эти Дон-Кихоты претендовали и не прочь были себе присвоить роль претендентов Российского государства (так в тексте стенограммы. — П.Г.). Вот почему им были по душе все эти Всероссийские ярмарки, преподнесения Кузнецову памятника Петру I, преподнесения бюста Суворова, золотой шпаги… Вот вам наши современные Дон-Кихоты с рахитичными ногами и пустыми головами».

Постоянное упоминание Андриановым в качестве ругательства «Дон Кихота» вряд ли было его собственным изобретением, скорее всего оно было введено в оборот кем-либо из вышестоящих руководителей, а Андриановым подхвачено. Но при чем здесь рыцарь печального образа из Ламанчи?

Николай Алексеевич Вознесенский. Член Политбюро, любимец Сталина, академик, автор книги, за которую только что (в 1948-м) получил Сталинскую премию I степени, — «Военная экономика СССР в период Отечественной войны». Книгу редактировал лично вождь, вписывал туда некоторые («с потолка» взятые) цифры и даже абзацы, а через год на обсуждении списка следующих лауреатов хвалил другое произведение: «Не то что книга… этого… этого…» — и с места услужливо подсказывали: «Вознесенского!..»

«Николай Вознесенский был человеком талантливым и образованным. Но в личном общении эти его качества слишком часто обращались против него самого. Современники рассказывали, что у него часто недоставало терпения объяснять подчиненным сложность ставимых перед ними задач, нередко он эмоционально взрывался, мог накричать на сотрудника и даже обозвать того дураком. И уж совсем терпеть не мог откровенных лентяев. Очень близкие к нему заместители в Госплане прощали ему эти издержки в поведении, отдавая дань его талантам и образованности. Но так вели себя далеко не все. В целом сотрудники Плановой комиссии Вознесенского не любили. К тому же многие знали о неприязненном к нему отношении влиятельного в партаппарате Маленкова. Поэтому не может вызвать удивления, что в аппарате Госплана нашлись люди, которые анонимно сообщили Маленкову, что председатель Госплана без должного уважения относится к замечаниям, высказываемым товарищем Сталиным», — так пишет В. Кузнечевский, автор книги «Русские против советских», сторонник взгляда на «ленинградское дело» как на эпизод ни на минуту не прекращавшейся борьбы за национальное возрождение России. Николая Алексеевича он почитает именно в этом качестве.

Хрущев в 1954 году на партактиве в Ленинграде тоже сказал несколько «добрых слов» о Вознесенском, которого только что реабилитировал:

«Можно по-разному относиться к Вознесенскому. Очень многие члены Политбюро не уважали Вознесенского за то, что он был хвастлив, груб, к подчиненным людям относился по-хамски. Но это такие свойства, которые можно порицать, которые дают право не дружить с ним лично. Но это не значит, что такие свойства дают объяснение, что Вознесенский являлся врагом. Наоборот, я глубоко убежден, что Вознесенский был честный и умный, но своенравный человек».

Зато в текст постановления Политбюро от 1949 года Маленков вложил все свои эмоции:

Вместе с Вознесенским по этому же делу были расстреляны его брат и сестра — соответственно, министр просвещения РСФСР и секретарь райкома в Ленинграде.

Но даже оригинала обвинительного заключения прочитать не удастся — до сих пор оно засекречено. Можно ознакомиться с копией, но за ней придется лететь в Вашингтон, где в Библиотеке Конгресса хранится архив генерал-полковника Волкогонова, написавшего на рубеже 90-х годов книги о Ленине, Троцком и Сталине.

Так или иначе, 50 с лишним страниц обвинительного заключения есть. В нем записано, что «антипартийцы» подрывали основы социализма, были склонны к «троцкизму» и планировали создать компартию РСФСР, перевести столицу России в Ленинград, что новая коммунистическая партия должна была защищать интересы РСФСР и всего русского народа в СССР. Новую компартию должен был возглавить Кузнецов…

Некоторые до сих пор полагают, что это обвинение свидетельствует о каких-то чуть ли не революционных намерениях «ленинградцев». Но идею создания «компартии РСФСР» обсуждали в то время совершенно открыто. А председатель Совмина РСФСР Родионов уже обратился к поэту Щипачеву, и тот заранее написал текст гимна России. В Российском госархиве социально-политической истории хранится этот текст, который заканчивался куплетом:

Славься, Россия — Отчизна свободы!
К новым победам пойдем мы вперед.
В братском единстве свободных народов
Славься, великий наш русский народ!

Хороший текст, можно даже с михалковским перепутать. Хотя Степан Щипачев за свое политическое недомыслие никак не пострадал, между прочим.

Что до Кузнецова, то образцом члена партии назвать его можно лишь с некоторой натяжкой. Он не терпел малейшей критики, был высокомерен, поощрял безудержное славословие в свой адрес… Петербургские историки, доктора исторических наук В. Иванов и Б. Старков (опираясь на документы, конечно же, госбезопасности) в своих работах привели описание его двухэтажного особняка, именуемого по документам 1946 года «объект Каменный остров». Две гостиных комнаты, три кабинета и одна библиотека, три спальни, две столовых, две ванные комнаты, кинозал, бильярдная… В доме дотошные чекисты насчитали 9 ковров, 8 ковровых дорожек и ковриков, редкой работы хрустальные люстры, антикварную мебель, художественные полотна, дорогую посуду…

На фоне ужасающего послевоенного Ленинграда все это производит тягостное впечатление.

Неестественный отбор

Надо оговориться, что никакая война, даже самая справедливая, никакие лишения сами по себе не воспитают лучших человеческих качеств; другое дело, если такие качества уже были, тогда «прорасти» они, конечно, смогут. Но так же пойдет в бурный рост все самое отвратительное, подлое, бесчестное; «блокада» дает и этому массу горьких примеров. Чего было «до войны» больше, то и станет «в войну» определяющим. «Неестественный отбор», совершавшийся десятилетиями, отбраковывал лучших.

Большинство (79,4%) ленинградских партийных руководителей периода 1941–1948 гг. стали членами ВКП(б) во время борьбы с различными «уклонами», успешно прошли период большой чистки 30-х годов.

• Во-первых, все они активно участвовали в становлении сталинской системы партийного и государственного управления.
• Во-вторых, все они давно были приучены следовать за генеральной линией.
• В-третьих, практически у каждого можно было найти в биографии компрометирующие связи с людьми, обвиненными в «контрреволюционной деятельности».

На это обращает внимание К. Бобовский в книге «Падение «блокадных секретарей», вышедшей в 2018 году. В ней подробно описывается законодательная основа благоденствия ленинградской номенклатуры.

12 июля 1943 года было принято закрытое постановление СНК СССР «О снабжении руководящих работников партийных, комсомольских, советских, хозяйственных и профсоюзных организаций». Постановление разделило партработников на три категории. К первой относились секретари горкомов и обкомов, заведующие отделами и зам. зав. отделами обкомов. Ко второй — заведующие секторами и инструкторы обкомов, заведующие и зам. зав. отделами горкомов и городских районов. К третьей категории принадлежали завсекторами, инструкторы, лекторы и пропагандисты горкомов и городских райкомов.

Вот предлагавшиеся нормы снабжения продовольственными товарами для 2-й категории партработников в 1946 году. Дополнительно к продовольственным карточкам им предлагалось выдавать в месяц: мяса или рыбы — по 6 кг, жиров — 1 кг, сахара и кондитерских изделий — 2,4 кг, крупы или макарон — 5 кг. Для сравнения: норма отпуска для детей до 12 лет в этом году составляла: мясо или рыба — 0,4 кг, жиры — 0,3 кг, крупа или макароны — 0,3 кг, сахар — 0,3 кг. Студенты вузов получали по карточкам 500 граммов хлеба в день.

Промтоварное снабжение осуществлялось на основе «лимитов», т.е. денежных сумм, в размере которых партработники получали промтовары для себя и своих близких. Существовало шесть категорий партийных должностей, начиная с секретарей обкомов, которые получали «лимит» на 2000 рублей в квартал, до завсекторами, инструкторов и пропагандистов городских райкомов с лимитом в 750 рублей в полугодие.

А кроме обеспечения постоянных «лимитов» проводились разовые мероприятия по снабжению работников аппарата различными дефицитными товарами.

Вот, например, распоряжение председателя исполкома Леноблсовета от 14 июня 1945 года о распределении импортной шерстяной ткани. 800 метров предполагалось распределить следующим образом. Первым секретарям райкомов партии и председателям райисполкомов (83 чел.) — 240 метров бостона для пошива костюмов и 205 метров драпа для пальто; завотделами и начальникам управлений Леноблисполкома (20 чел.) — соответственно, 60 и 38 м. Работникам обкома партии (25 чел.) — 57 и 63 метра. Секретарям райкомов ВЛКСМ (31 чел.) — 78 м драпа.

Эти ставки с незначительными изменениями сохранялись вплоть до 1953 года.

Дополнительно к зарплате всем ответственным работникам партийного аппарата выдавалась «дотация на бытовое обслуживание» в размере 80 рублей в месяц, а также доплаты за выслугу лет. К отпуску выдавалось «лечебное пособие» в размере 70% месячного оклада.

Для сравнения. Средняя зарплата промышленных рабочих в Ленинграде составляла в сентябре 1950 года 804 рубля (старыми деньгами). Завуч школы получал около 550 рублей в месяц, рядовой учитель — 488. Библиотекарь (в системе горкома партии) 400…

Из очередной докладной записки начальника Управления МГБ ЛО Н. Горлинского:

«В больших количествах завозились продукты и вина на квартиры и дачи секретарей, обкома и горкома, особенно тт. Попкову, Капустину и Бадаеву.

На квартиру т. Попкова на Каменном острове и на его дачу в Комарове в течение 1947 года было отпущено продуктов и вин за счет средств соцбыта:

• из спецбазы УМГБ — на 155,9 тыс. рублей;
• из столовой Смольного — на 408,5 тыс. рублей.
• Итого — 564,4 тыс. рублей.

Кроме того, т. Попковым получено наличными деньгами из спецбазы УМГБ — 58 тыс. рублей.

Таким образом, всего на снабжение т. Попкова израсходовано за 1947 год из средств соцбыта 636,2 тыс. рублей, вместо установленного им же самим лимита на год — 60 тыс. рублей».

Подобных документов — огромное количество. Из документов этих следует, что и в годы блокады, в вымиравшем от голода городе его руководители не бедствовали.

«На основании распоряжения зам. председателя исполкома Ленгорсовета трудящихся т. Андреенко от 16.10.42 г. за номером 1871с, предлагаю в связи с двадцатилетием шефства комсомола над военно-морским флотом произвести единовременный отпуск продовольствия для организации ужина 16.10.42 года.

• Икры 7,5 килограмма
• Сельдей 12,0
• Колбас и ветчинных изделий 18,0
• Масло сливочное 7,2
• Сыра 6,0
• Печенья 6,0
• Сахар, конд. изделия 8,0
• Хлеба 60,0
• Консервы разные 80 банок
• Водки 36 л
• Вина виноградного 60 бутылок».

Это гуляли комсомольцы, застолья с участием главного городского и областного начальства были не менее богатыми. А все необходимое приходилось доставлять в город самолетами. На одном из таких самолетов летал двоюродный брат Ф. Кондратьева — доктора медицинских наук, профессора, известного врача-психиатра. Профессор в своих воспоминаниях вкратце изложил суть рассказов брата-летчика в семейном кругу.

«Он был радистом на транспортном самолете и летал челночными рейсами через линию фронта в осажденный Ленинград и обратно, — писал Кондратьев. — Я помню, с каким возмущением, даже со злобой он рассказывал маме, что в Ленинград грузили различные деликатесы, коньяки и фрукты, о которых ленинградцы и знать не могли; и это вместо медикаментов и необходимых для осажденных продуктов. А обратно в Москву вместо раненых везли домашнюю утварь партийных начальников».

В блокаду

Спецсообщения начальника Управления НКГБ Н. Кубаткина.

«Некоторые товарищи спрашивают…»

Кубаткин Николай Михайлович возглавлял Управление НКВД и госбезопасности Ленинграда и Ленинградской области с 24 августа 1941-го по июнь 1946 года. По воспоминаниям его сотрудников, «это был отличный руководитель и отчаянной смелости человек. Дружил с секретарем обкома Кузнецовым, тот ежедневно заезжал за Кубаткиным обедать».

Полная статистика по судебным делам периода блокады Ленинграда не опубликована до сих пор. Известно только, что всего за годы войны судами Ленинграда было рассмотрено свыше 103 тысяч дел.

Сам генерал-лейтенант Кубаткин снят в июне 1946 года, переведен в резерв Управления кадров МГБ СССР. 1 октября 1950 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Кубаткина к 20 годам тюрьмы (по вздорным обвинениям), но исполнение приговора было отложено, а 27 октября 1950 года та же Военная коллегия приговорила его к высшей мере. Приговор был приведен в исполнение немедленно. В 1957 году реабилитирован.

В общем-то можно понять тех, кто засекречивает «ленинградское дело» и до сегодняшнего дня не пускает к нему исследователей. Что вынесут из этого дела исследователи? К каким выводам придут?

Но чем больше читаешь разного рода справки да отчеты, тем несимпатичнее становятся все эти невинно пострадавшие секретари райкомов да председатели райисполкомов. Были они в большинстве своем «высокомерны, своекорыстны, бесконтрольны», мало того, что сами в три горла ели-пили, так и на «большую землю» из блокадного города умудрялись эвакуированным семьям продуктовые (!) посылки отправлять. Противно!

Но говорил же Хрущев на встрече с партактивом Ленинграда 7 мая 1954 года:

«Некоторые товарищи спрашивают — какое отношение Центрального комитета партии к решению ЦК о партийных проступках Кузнецова и других? Известно, что тов. Кузнецов и другие допускали разные излишества, выпивки допускались. Ведь это факт. И расходование средств государственных допускалось, и бахвальство, и некоторое зазнайство. Было же все это, товарищи. Он болтал в Москве о том, что мы, мол, ленинградцы, люди особого склада. Не понимаю, какой это особый склад?»

В том-то и дело, что никакого «особого склада» у ленинградских функционеров не было. Благодаря личной заинтересованности Маленкова да Берии жребий выпал на этих людей, а мог бы на других или третьих.

На том же партактиве Хрущев ответил, и почему остается на посту председатель КГБ Иван Серов, многие годы проработавший рядом с Берией. «Ведь если так рассуждать, значит, можно прийти к полному абсурду и говорить, что Хрущеву, Маленкову, Молотову, Булганину тоже нельзя верить, потому что мы работали с Берией много лет».

Хрущев назвал ленинградскому партактиву главного во всем виноватого (к этому времени его уже расстреляли).

«Берия играл на настроении товарища Сталина, как на рояле, так как у этого человека ничего святого не было, потому что он (Берия) был вражеский разведчик. Политика при жизни Сталина была совершенно правильной политикой, которую мы вместе со Сталиным проводили, и будем ее неуклонно проводить дальше. (Бурные аплодисменты.)