«Немецкие слушатели!

Как это горько, когда мир ликует из-за поражения, глубочайшего унижения твоей страны!

И все же это великий час — не только для мира победителей, но и для Германии: час, когда дракон издох, дикое и больное чудище, нареченное национал-социализмом, повержено и Германия освобождена по крайней мере от проклятия зваться страной Гитлера. Если бы она только могла освободиться сама, — раньше, когда для этого еще было время, или даже позднее, хотя бы в последний момент, — если бы она сама под звон колоколов и музыку Бетховена могла праздновать свое освобождение, свое возвращение к человечеству, вместо того чтобы превращать конец гитлеризма одновременно в катастрофу Германии — разумеется, это было бы куда лучше, такой исход был бы самым желанным. Этому не дано было случиться. Освобождение пришло извне; и прежде всего я думаю, что вы, немцы, должны принять его с уважением к освободителям, объяснять его не только механическим перевесом в живой силе и технике и не говорить: «Десять на одного — так не считается».

Победить Германию, которая единственная со всей возможной основательностью готовила войну, было грандиозной задачей даже при войне на два фронта. Вермахт стоял под Москвой и на границах Египта. Европейский континент был во власти Германии. Казалось, нет никакой возможности, никакого плацдарма, казалось, не за что зацепиться, чтобы вытеснить эту неприступно укоренившуюся силу. Русский марш от Сталинграда к Берлину, открывающая новую страницу в истории войн, считавшаяся неосуществимой высадка англосаксов во Франции 6 июня 1944 года и их поход к Эльбе были военно-техническими шедеврами, которым немецкое искусство войны вряд ли смогло противопоставить нечто равноценное. Германия действительно, пусть даже ценой немыслимых жертв, была побеждена по всем правилам этого искусства, а непревзойденность Германии в военном отношении оказалась мифом. Это важно для немецкого мышления, для немецкого отношения к миру. Это позволит нам сделаться скромнее, избавиться от мании немецкого сверхчеловечества. Нам не пристало больше говорить о «никудышных вояках» вокруг.

Пусть отказ от знамени со свастикой обернется подлинным, радикальным и необратимым разрывом немецких дум, чувств и чаяний с нациcтской извращенной философией, бесповоротным отречением от нее. Надо надеяться, что член немецкого капитуляционного комитета граф Шверин-Крозиг не только заискивал перед победителями, заявляя, что право и справедливость должны быть впредь высшим законом жизни немецкой нации, а уважение к договорам — основой международных отношений. То было косвенное и весьма щадящее осуждение морального варварства, в котором Германия жила более двенадцати лет. Хотелось бы, чтобы это осуждение прозвучало более прямо и выразительно, и все же, по меньшей мере, в нем звучит проклятие в адрес губителей немецкого народа, который он сегодня, как мне верится, несет в своем сердце.

Я повторю: несмотря ни на что, это великий час — час возвращения Германии к человечности. Он суров и горек, поскольку Германия не смогла приблизить его собственными силами. Страшный, с трудом восполнимый ущерб причинен самому имени нашей страны, утрачены сила и власть. Но сила — это еще не всё, это даже не главное; и достоинство Германии никогда не заключалось в одном лишь могуществе и силе. Немецким же было некогда — и да станет им снова — вот что: умение снискать уважение, восхищение к внутренней силе благодаря человеческому вкладу в свободу духа».

***

Великий писатель, лауреат Нобелевской премии регулярно — начиная с 1942 года — говорил с покинутой родиной из американского Пасифик-Палисейдз. Его радиокомментарии шли под рубрикой «Слушай, Германия!».

Внимательно ли его слушали немцы? Хочется сказать — да! Но это будет неправдой. Всю войну слушали Томаса Манна невнимательно, через фильтры неправильно понимаемого «патриотизма».

К сожалению, с куда большим восторгом (и внимательнее!) его слушали, когда в годы Первой мировой войны писатель выступал в поддержку Германской империи, против пацифизма и общественных реформ, когда защищал имперское государство и сокрушался, что Россия не стала союзником его страны в войне.

В книге «Записки аполитичного» он провел черту между «Германской культурой», которую якобы представляла Германия, и «Западной цивилизацией», которую представляли Франция и Англия. Книга была направлена против «писателей-цивилизаторов», ориентированных на ценности Запада, в том числе и против брата — Генриха Манна, демократа и автора, в частности, политико-сатирического романа «Верноподданный», выступавшего за поражение Германской империи в войне и установление демократического государства. С братом Томас Манн тогда надолго рассорился.

Томас Манн был не одинок в 1915-м.

Девяносто три подписи, известные всей Европе имена. Безусловные патриоты, как и Томас Манн.

Писатель нелегко пересматривал свои взгляды. В 1922 году после убийства националистами министра Ратенау он вступил в Немецкую демократическую партию — партию либерально-демократического толка. Однако через год, когда на премьере пьесы Бертольта Брехта «В чаще городов» национал-социалисты, учуявшие в ней «еврейский дух», спровоцировали скандал, забросав зал гранатами со слезоточивым газом, Томас Манн, в то время корреспондент нью-йоркского агентства «Дайел», отнесся к этой акции сочувственно. «Мюнхенский народный консерватизм, — писал он, — оказался начеку. Он не терпит большевистского искусства».

Но чем дальше, тем его несовместимость с наступающим режимом становилась все большей и, наконец, оказалась решающей. С братом его помирил, можно сказать, Адольф Гитлер.

В 1933 году писатель с семьей эмигрировал из нацистской Германии и поселился в Цюрихе. Через три года после безуспешных попыток уговорить Томаса Манна вернуться нацистские власти лишили его немецкого гражданства, он стал гражданином Чехословакии, а в 1938 году уехал в США.

Он подробно разъяснил свою позицию 7 сентября 1945 года в письме австрийскому писателю Вальтеру фон Моло — на его «обязывающее требование вернуться в Германию и поселиться там снова, чтобы помогать советом и делом».